XIV
А Верочка давно, давно сидела на условленной скамье, и
сколько раз начинало быстро, быстро биться ее сердце, когда из – за угла
показывалась военная фуражка. – Наконец‑то! он! друг! – Она вскочила,
побежала навстречу.
Быть может, он и прибодрился бы, подходя к скамье, но,
застигнутый врасплох, раньше чем ждал показать ей свою фигуру, он был застигнут
с пасмурным лицом.
– Неудача?
– Неудача, мой друг.
– Да ведь это было так верно? Как же неудача? Отчего
же, мой друг?
– Пойдемте домой, мой друг, я вас провожу. Поговорим. Я
через несколько минут скажу, в чем неудача. А теперь дайте подумать. Я все еще
не собрался с мыслями. Надобно придумать что‑нибудь новое. Не будем унывать,
придумаем. – Он уже прибодрился на последних словах, но очень плохо.
– Скажите сейчас, ведь ждать невыносимо. Вы говорите:
придумать что‑нибудь новое – значит то, что мы прежде придумали, вовсе не
годится? Мне нельзя быть гувернанткою? Бедная я, несчастная я!
– Что вас обманывать? Да, нельзя. Я это хотел сказать
вам. Но – терпение, терпение, мой друг! Будьте тверды! Кто тверд, добьется удачи.
– Ах, мой друг, я тверда, но как тяжело.
Они шли несколько минут молча.
– Что это? да, она что‑то несет в руке под пальто.
– Друг мой, вы несете что‑то, – дайте, я возьму.
– Нет, нет, не нужно. Это не тяжело. Ничего.
Опять идут молча. Долго идут.
– А ведь я до двух часов не спала от радости, мой друг.
А когда я уснула, какой сон видела! Будто я освобождаюсь ив душного подвала,
будто я была в параличе и выздоровела, и выбежала в поле, и со мной выбежало
много подруг, тоже, как я, вырвавшихся из подвалов, выздоровевших от паралича,
и нам было так весело, так весело бегать по просторному полю! Не сбылся сон! А
я думала, что уж не ворочусь домой.
– Друг мой, дайте же, я возьму ваш узелок, ведь теперь
он уж не секрет.
Опять идут молча. Долго идут и молчат.
– Друг мой, видите, до чего мы договорились с этой
дамой: вам нельзя уйти из дому без воли Марьи Алексевны. Это нельзя – нет, нет,
пойдем под руку, а то я боюсь за вас.
– Нет, ничего, только мне душно под этим вуалем.
Она отбросила вуаль. – Теперь ничего, хорошо.
– («Как бледна!») Нет, мой друг, вы не думайте того,
что я сказал. Я не так сказал. Все устроим как‑нибудь.
– Как устроим, мой милый? это вы говорите, чтобы
утешить меня. Ничего нельзя сделать.
Он молчит. Опять идут молча.
– («Как бледна! как бледна!») Мой друг, есть одно
средство. – Какое, мой милый? – Я вам скажу, мой друг, но только,
когда вы несколько успокоитесь. Об этом надобно будет вам рассудить
хладнокровно.
– Говорите сейчас! Я не успокоюсь, пока не услышу.
– Нет; теперь вы слишком взволнованы, мой друг. Теперь
вы не можете принимать важных решений. Через несколько времени. Скоро. Вот
подъезд. До свиданья, мой друг. Как только увижу, что вы будете отвечать
хладнокровно, я вам скажу.
– Когда же?
– Послезавтра на уроке.
– Слишком долго!
– Нарочно буду завтра.
– Нет, скорее!
– Нынче вечером.
– Нет, я вас не отпущу. Идите со мною. Я не спокойна,
вы говорите; я не могу судить, вы говорите, – хорошо, обедайте у нас.
Вы увидите, что я буду спокойна. После обеда маменька спит, и мы можем
говорить.
– Но как же я войду к вам? Если мы войдем вместе, ваша
маменька будет опять подозревать.
– Подозревать! – что мне! Нет, мой друг, и для
этого вам лучше уж войти. Ведь я шла с поднятым вуалем, нас могли видеть.
– Ваша правда.
|
