С корнем
I
– Удивительная
женщина! – прошептал Туркин. – Я ее иногда даже боюсь.
– Почему
боишься?
– Бог
ее знает почему. В ней есть что-то нездешнее.
– Где
она?
– Вон,
видишь… На диване комочек. В ней есть чтото грешное, экзотическое – это стручковый
перец, но формы какой-то странной… необычной.
– Нездешней? –
спросил Потылицын.
– Нездешней.
Пойдем, я вас познакомлю. Она тобой интересовалась. Спрашивала.
Туркин
схватил Потылицына под руку и, лавируя между группами гостей, подтащил его к
пестрому комочку, свернувшемуся в углу дивана.
Комочек
звякнул, развернулся, и рука, закованная в полсотни колец и десяток браслетов,
поднялась, как змея, из целой тучи шелка и кружев.
– Айя! –
сказал Туркин. – Я привел тебе моего друга, Потылицына. Ты, Потылицын, не
удивляйся, что мы с Айей на «ты» – она всех просит называть ее так. Айя стоит
за простоту.
Даже при
самом поверхностном взгляде на Айю этого нельзя было сказать: невероятно
странную прическу, сооруженную из волос, падавших на глаза, обхватывал золотой
обруч, белое лицо и красные губы сверкали в этой чудовищной рамке, как кусок
сахара, политый кровью. Нельзя сказать, чтобы на этой Айе было надето простое
человеческое платье: просто она была обшита несколькими кусками газа
терракотового цвета и окована с ног до головы золотыми цепочками, привесками и
браслетами – браслеты на руках, браслеты на ногах, ожерелье в виде браслета –
на шее. А от браслета на руке шли тоненькие цепочки, придерживавшие кольца на
пальцах, так что вся рука была скована хрупкими кандалами.
При
каждом движении Айя вся тихонько позвякивала и шелестела.
– Знакомьтесь
со мной, – сказала Айя. – Вас зовут, я знаю – Потылицын, а меня Айя.
Думаю, что через час мы будем на «ты». Так проще.
– Айя… –
нерешительно сказал Потылицын. – Айя… А дальше как, по отечеству?..
– Никак.
Просто Айя.
Айя
взяла руку Потылицына, осмотрела ладонь этой руки и уверенно сказала:
– Мы
с вами где-то встречались. Вы помните?
– Нет…
кажется, не помню. Не встречались.
– Встречались, –
уверенно сказала Айя. – В Египте.
– В
Египте? Да я там никогда не был.
– О…
будто это так важно – не были! Мы с вами всетаки встречались, – капризно
протянула Айя. – Не теперь, так раньше.
– Да
я и раньше там не был.
– Раньше?
Откуда вы знаете, что было раньше… когда не было смокингов и автомобилей. Вы
ведь нездешний.
– Да,
я сам с юга. Родители мои…
– Вы
нездешний! У вас нечеловеческое выражение глаз. Может быть, вы когда-нибудь
были ящерицей.
– Может
быть, – нерешительно сказал Потылицын. – Мне об этом неизвестно.
– Дайте-ка
еще раз вашу руку, – сказала Айя. – У вас на душе есть преступление.
– Что
вы! Да я…
– Тссс…
Не надо быть таким шумным. Посидим помолчим.
Эта
просьба относилась, очевидно, только к Потылицыну, потому что Айя позвякала с
минуту и, усевшись поудобнее, сказала:
– Что
бы вы сделали, если бы были королем всего мира?
«Повесил
бы тебя», – подумал Потылицын, а вслух сказал:
– Что
бы я сделал? Не знаю. Особенного тут ничего не сделаешь.
– А
если бы я была королевой, – приказала бы уничтожить все часы на земном
шаре. Часы – это господа, мы – рабы, и мы стонем под их игом. Тик-так, тик-так!
Прислушайтесь – это свист бича.
– Ну
уничтожили бы вы часы, а дни остались бы. День сменяется ночью – те же часы.
– В
моем королевстве была бы абсолютная ночь. Мы жили бы под землей и уничтожили бы
время. Нет времени – и мы бессмертны. Из всего моего королевства я бы сделала
бесконечный темный коридор.
«Пожалуй,
сделай тебя королевой, – подумал Потылицын, – ты еще и не такую штуку
выкинешь… С тебя станется».
А Айя в
это время говорила задумчиво и трогательно:
– Ах,
я так понимаю римских цезарей. Ванна из свежей человеческой крови утром – это запас
нескольких жизней на целый день! Возрождение через смерть прекрасных молодых
детей… Розовый огонь на свежем сером пепле…
– Где
ваш муж служил? – нервно спросил Потылицын.
– Директор
металлургического общест… Ах, мой муж! Иногда я слышу около себя шелест – это
он издали думает обо мне.
– Нездешний
шелест? – спросил Потылицын.
– Да…
Нездешний. Это вы очень хорошо сказали. Шелест… Выродившийся гром, раб,
сверженный с небес и закованный в шелковые оковы. Вы никогда не были убиты
молнией?
Потылицын
украдкой пожал плечами и уверенно признался:
– Был.
– Как
это хорошо! Быть убитым молнией – это небесная смерть. Рана в борьбе с небесным
Воином.
II
Потылицын
потер ладони одна о другую, взглянул на Айю и заметил будто вскользь:
– Вы
были когда-то женой вождя негритянского племени?
– Почему? –
спросила Айя умирающим шепотом.
– Потому
что вы серая. Вы под пеплом… даже сейчас. Я уверен, вы родились от Вулкана.
Вышли из кратера вместе с пеплом.
– Ах, –
сказала Айя, – вы, пожалуй, правы больше чем нужно. Не нужно быть правым.
Кратер…
– А
когда вы смеетесь, – заметил деловито Потылицын, – вы напоминаете
самку суслика.
– Суслик
смеется перед опасностью, – покачала головой, позвякивая, Айя.
– Да
и после смерти. У вас прекрасные глаза, Айя. В особенности левый.
– Мой
левый глаз знает больше.
– Да!
Знание, умерщвляя, украшает. Я вспомнил! Мы с вами виделись не в Египте, а у
истоков Замбези. Вы пили воду, стоя передними ногами в реке.
– Я
была оленем?
– Да.
Антилопа-гну. Жвачное, однокопытное. И, зацепившись хвостом за ветку хлебного дерева,
смотрел я на вас, раскачиваясь. Верно?
Айя
нерешительно взглянула на Потылицына, и в глазах ее можно было прочесть
некоторый испуг: будто пришел какой-то похититель и явно хочет обокрасть ее.
– Да, –
подтвердила она. – Замбези. Я помню тигра, который любовно смотрел на меня
из джунглей…
Потылицын
серьезно кивнул головой.
– Да…
тигр. Очевидно, он убежал из туземного зверинца, потому что на Замбези они не водятся.
– Вы
любите пуму? – смущенно спросила Айя. – Пума и ягуар напоминают
льющуюся воду. Их движения водопадны.
– Ниагарны
или имартны? – с интересом спросил Потылицын.
– Ах,
это все равно. Я когда-нибудь встречу ягуара… Я буду проходить под деревом, и
вдруг на меня сверху свалится гибкая злая масса. О, я не буду кричать. Пусть!
Пусть мое тело будет исковеркано, облито кровью. Пусть – я зато узнаю мучение.
Я скоро встречусь с ягуаром.
– Вы
действительно этого хотите? – сурово спросил Потылицын.
– Да,
я хочу мучения, побоев. Я поцелую руку ударившему меня мужчине.
– Хорошо.
Завтра я буду у вас с визитом и, кстати, завезу вам расписание.
– Чего?.. –
удивилась Айя.
– Расписание
пароходов, отходящих в Сан-Франциско. Оттуда по железной дороге до Сакраменто
и…
– Зачем?
– Затем,
что ягуары водятся в Мексике. До Иокогамы вы можете поехать по Сибирской железной
дороге. Правда, вагоны не ахти какие и на станциях буфеты отвратительные…
– Ах,
что вы такое говорите…
– Да
ведь как же! Иначе вы до ягуаров не доберетесь. В Мексике вы их можете найти по
дороге от Чигуагуа…
– Милый!
Вы мне даете мигрень. Вы слишком реально касаетесь вещей, которые тоньше паутины.
Наши ощущения должны быть ирреальными.
– Нездешними?
– Вот
именно. Вы очень метко это сказали…
– Вот
что, уважаемая Айя, – сказал Потылицын, вставая. – Я хочу иметь с
вами серьезный разговор… Но наедине. Можем мы сейчас уйти в кабинет хозяина?
– Да… –
колеблясь, согласилась Айя. – Только зачем «вы»? Нужно «ты». «Ты» – это не
приближает, а отдаляет. Я хочу отдаления.
– Ладно,
ладно. Пойдем.
III
Они
вошли в кабинет. Потылицын усадил Айю на оттоманку, притворил дверь и уселся рядом.
– Вот
что, моя милая. Как тебя зовут?
– Айя.
Это звучит как падение снега.
– Моя
милая! Если ты будешь ломаться – я тебя поколочу. Ты сама об этом мечтала
давеча. Не вздумай кричать – я свалю все на тебя. Меня все хорошо знают как
скромного человека, а тебя, вероятно, считают за полусумасшедшую сумасбродку,
готовую на всякую глупость. Итак, не ломайся и скажи мне, как тебя зовут? Как
твое настоящее имя?
– Вы
с ума сошли! – испуганно сказала притихшая Айя. – Меня зовут
Екатерина Арсеньевна.
– Вот
и прекрасно. Вот что я тебе скажу, Екатерина Арсеньевна: мне тебя смертельно жалко…
Как это так можно изломать, исковеркать свой благородный человеческий облик?
Как можно себя обвешать какими-то браслетками, цепочками, связать себя так, что
к тебе и приступиться страшно. Вспомни, Екатерина Арсеньевна, о своей матери.
Как бы она плакала и убивалась, если бы увидела свою дочь в таком горестном,
позорном положении. Какой глупец научил тебя этим смешным, нелепым разговорам
об Египте, ягуарах и темных коридорах? Милая моя, ты на меня ради Бога не
обижайся – ты баба, в сущности, хорошая, умная, а только изломалась превыше головы.
К чему это все? Кому это нужно? Дураки, вроде Туркина, удивляются тебе и
побаиваются, а умные люди смеются за твоей спиной. Мне тебя смертельно жалко.
То, что
я тебе скажу, никто тебе не скажет, даже твой муж. Сними ты с себя все эти побрякушки,
колокольчики, начни говорить по-человечески, и ты будешь женщиной, достойной
уважения и даже настоящей любви. Дети-то у тебя есть?
– Нету, –
со вздохом сказала жена директора.
– Вот
то-то и беда. Может, это все от бездетности пошло. Ну, милая, не будь такая
печальная, развеселись, махни на все рукой и заживи по-новому. Ей-богу, тебе легче
будет, чем тогда, когда нужно измышлять беседы о каких-то темных королевствах,
ягуарах, пумах и кровавых ваннах. Вот ты уже и улыбаешься. Молодец! Я ведь
говорил, что ты женщина не глупая и чувствуешь даже юмор. Ты на меня не
сердишься?
– Вы
чудовище, – засмеялась Екатерина Арсеньевна. – Грубое животное.
– Ну
миленькая, ну скажи же, ну бросите вы своих ягуаров и египтян, а? Обещаете? Я
буду вам самым преданным, хорошим другом. Вы мне очень нравитесь, вообще.
Бросите?
– Наш
разговор – между нами? – отрывисто спросила она, отвернувшись.
– Конечно.
Я завтра зайду к вам, ладно?
– Хорошо…
Только чтобы об этом разговоре даже не намекать. Условие?
– Даю
слово. Итак, до завтра. Расписания привозить уже не надо?
– Ну-у?!
А кто обещал молчать? Чудовище! Кстати, мне эта цепочка ужасно натерла руку. Я
сниму эту сбрую, а вы спрячьте ее в карман.
– Ах
вы, прелесть моя. Давайте!
|