Замечательный человек
I
Однажды
я зашел в маленькую, полутемную типографию с целью заказать себе визитные
карточки. В конторе типографии находилось двое людей: конторщик и полный, рыжий
господин с серьезным, озабоченным лицом.
– Меньше
ста штук нельзя, – монотонно говорил конторщик. – Меньше ста штук
нельзя. Нельзя меньше ста штук.
– Разве
не все равно: сто или шесть штук? Куда мне сто? Мне и шести штук много.
– Шесть
штук будут стоить то же, что и сто. Что же за расчет вам? Что же за расчет?..
Вам-то – какой расчет? – спрашивал печально и лениво конторщик.
– Ну
ладно! Печатайте сто, только так: пятьдесят штук одного сорта и пятьдесят штук
– другого.
– На
разной бумаге?
– Нет
– я говорю, разного сорта. На одних напечатайте так: «Светлейший князь Иван
Иванович Голенищев-Кутузов», а на других просто: «граф Петр Петрович Шувалов».
Ну там коронки разные поставьте, вензеля – как полагается.
Я с
любопытством смотрел на этого представителя знаменитейшей дворянской русской фамилии
и только немного недоумевал в душе: какая же из двух фамилий принадлежала
озабоченному господину?
– Будьте
добры напечатать мне сотню визитных карточек, – сказал я, приближаясь к конторщику, –
моя фамилия – Александр Семенович Пустынский.
Незнакомый
господин издал легкий звук, похожий на радостное икание.
– Пустынский?!
Вы и есть знаменитый писатель Пустынский?
– Ну
уж и знаменитый!.. – сконфузился я. – Так просто… пишу себе.
– Нет,
нет! – захлопотал озабоченный господин. – Не оправдывайтесь! Вы –
знаменитый писатель. Очень рад познакомиться!
– Вы
меня смущаете, – улыбнулся я, пожимая его руку. – А как ваша фамилия:
князь Голенищев-Кутузов или граф Шувалов?
– Перетыкин
Иван моя фамилия – вот как! Не слышали? У меня еще деда повесили за участие в
великой французской революции.
– Вы
– Перетыкин?! А зачем же вы такие карточки заказывали?
Мне
показалось, что он немного смутился.
– А?..
Это так… Маленькое пари… Шутка… Можно вас проводить? Нам, кажется, по пути?..
Мы вышли
из типографии и зашагали по безлюдной улице.
– Пойдем
налево, – сказал Перетыкин. – Там народу больше.
Мы
свернули на шумный проспект. Навстречу нам шли два господина. Мой новый
знакомый схватил меня под руку и почти прокричал на ухо:
– От
Леонида Андреева писем давно не получали?
– Я?
Почему бы мне получать от него письма? Мы даже не знакомы.
Мы молча
зашагали дальше. Навстречу нам показались две дамы.
– Отчего
не видел вас во вторник у Лины Кавальери? Она ждала, ждала вас!..
Проходившие
дамы, заинтересованные, замедлили шаги и даже повернули в нашу сторону головы.
Одна что-то шепнула другой.
– Зачем
вы это спрашиваете? – удивился я. – Никогда моя нога не была в ее
доме. Может быть, она ждала когонибудь другого?..
– Может
быть, может быть, – устало, равнодушно пробормотал Перетыкин, но, завидев впереди
какого-то знакомого, оживился и громким голосом дружелюбно закричал: – Заходите
ко мне когда угодно, Пустынский! Для знаменитого писателя Пустынского у его
приятеля Перетыкина всегда найдется место и прибор за столом!
Я стал
понимать вздорную, суетную натуру Перетыкина. Перетыкин начинал действовать мне
на нервы.
Я
промолчал, но он не унимался. Когда мимо нас проходил какой-то генерал с седыми
подусниками и красными отворотами пальто, мой новый знакомый приветственно
махнул ему рукой и крикнул:
– Здравствуй,
Володя! Как поживаешь? Совсем забыл меня, лукавый царедворец!..
Генерал
изумленно посмотрел на нас и медленно скрылся за углом.
– Знакомый! –
объяснил Перетыкин. – Зайдем ко мне. У меня есть к вам большая просьба,
которую я могу сказать только дома.
– Хорошо.
Пожалуй, зайдем. Только – ненадолго, – согласился я с большой неохотой.
II
Он жил в
двух комнатах, обставленных нелепо и странно. Одна из них вся была увешана какими-то
картинами и фотографическими портретами с автографами.
– Вот
мой музей, – сказал Перетыкин, подмигнув на стену. – Все лучшие люди
страны дарили меня своим вниманием!..
Действительно,
большинство портретов, с наиболее лестными автографами, принадлежало известным,
популярным именам.
На
портрете Чехова было в углу приписано:
«Человеку,
который для меня дороже всех на свете – Ивану Перетыкину, на добрую обо мне,
многим ему обязанному, память».
Лина
Кавальери написала Перетыкину более легкомысленно:
«Моему
amico Джиованни на память о том вакхическом вечере и ночи, о которых буду помнить
всю жизнь. Браво, Ваня!»
Немного
удивили меня теплые, задушевные автографы на портретах Гоголя и Белинского и
привела в решительное недоумение авторская надпись на портрете, изображавшем
автора ее в гробу, со сложенными на груди руками.
– Садитесь, –
сказал Перетыкин.
Постарался
он посадить меня так, чтобы мне в глаза бросилось блюдо с разнообразными визитными
карточками, на которых замелькали знакомые имена: Ф. И. Шаляпин, Лев Толстой,
Леонид Андреев…
Даже,
откуда-то снизу, выглянула скромная карточка с таким текстом:
«Густав
Флобер – французский литератор».
Я
улыбнулся про себя, вспомнив о «графе Шувалове» и «Светлейшем князе
Голенищеве-Кутузове», и спросил:
– Какое
же у вас ко мне есть дело?
Он взял
с этажерки одну из моих книг и подсунул ее мне:
– Напишите
что-нибудь. Такое, знаете: потрогательнее.
– Да
зачем вам? Ведь мы с вами еле знакомы – что же я могу написать? Ну, написать
вам: «На добрую память»?
Он
задумчиво поджал губы.
– Суховато…
Вы такое что-нибудь… потеплее.
Я пожал
плечами, взял перо и написал на книге:
«Лучшему
моему другу и вдохновителю, одному из первых людей, с гениальным проникновением
открывших меня, – милому Ване Перетыкину. Пусть он вечно, вечно помнит
своего Сашу!»
Он
прочел надпись и удовлетворенно потрепал меня по плечу. Потом сел около меня. Я
молчал, наблюдая за его ухищрениями, которые видел насквозь. Ухищрения эти
состояли в том, что Перетыкин вытягивал левую руку с бриллиантовым кольцом на
пальце, обмахивался ею, будто бы изнемогая от жары, клал ее на мое колено, но
все это было напрасно.
Я упорно
не замечал кольца.
Тогда он
сказал, как будто бы думая о чем-то постороннем:
– Плохие
времена мы переживаем… Вера в народе стала падать…
– Да,
ужасное безобразие!
– Народ
не ценит своих святынь… Церкви подвергаются разграблениям… Драгоценные иконы
ломаются и расхищаются…
– Да,
ужасное безобразие!
– Недавно,
например, обокрали икону… Унесли несколько бриллиантов громадной стоимости и
величины. Я читал описание: размер бриллиантов приблизительно такой, как у меня
на пальце…
– Школы
нужны, – перебил я его на совершенно неподходящем для него месте.
Он
вздохнул и, подумав немного, кивнул головой.
– Это
верно. Нужны школы, а говорят, что денег нет. Как нет денег? Вводите налоги.
Можно обложить все, главным образом предметы роскоши. Например, золотые и
бриллиантовые вещи. Например, вот это кольцо… Вы знаете, сколько я за него
заплат…
– Нет,
что там налоги! Главное – режим, – опять перебил я его.
Я
насквозь видел все его штуки: он лихорадочно, болезненно стремился похвастаться
своим бриллиантовым кольцом, а я все время отбрасывал его на другой путь. Но он
был неутомим.
– Вы
говорите – режим? Режим, конечно, сыграл свою роль. Одни эти еврейские погромы,
когда разорялись самые богатые еврейские фирмы и торговли. Ха-ха! Вы знаете,
после погромов было не в редкость встретить на руке босяка вот такое кольцо, а
ведь это кольцо, батенька, стоит…
– Босяки
здесь ни при чем. Они сами бы…
Он
схватил меня за руки и скороговоркой докончил:
–…Стоит
две с половиной тысячи! Да-с! Небольшая вещица, а заплочено две с половиной
тысячи!! Хе-ха!..
Пришлось
подробно рассмотреть кольцо и убедиться в его стоимости.
Перетыкин
вынул из кармана золотые часы и стал для чего-то заводить их.
Он
упорно хотел, чтобы я заинтересовался этими часами, а я упорно не хотел интересоваться
ими. Встал и сказал:
– Пойду.
Кстати, каким это образом у вас на фотографическом портрете Пушкина его автограф?..
– Этот?
Это я получил от него давно. Когда еще был мальчиком…
– Изумительно! –
удивился я. – Да ведь Пушкин уже умер лет семьдесят тому назад.
Призадумавшись,
он ответил:
– Да,
действительно что-то странное. Впрочем, это, кажется, его сын подарил. Не
помню. Давно было. Ну, ничего!
Я еще
хотел спросить: как это покойник в гробу, со сложенными руками, мог дарить свои
автографы на портретах, изображающих его в этой скорбной, печальной
позе, – но не спросил и ушел.
Перетыкин
проводил меня до ворот и, увидев проходившую мимо даму с господином, крикнул
мне вдогонку:
– Когда
будете проезжать Бельгию – привет и поцелуй от меня Метерлинку! До свидания,
Пустынский! Напишите что-нибудь замечательное!!
Прохожие
оглянулись.
III
Недавно
я встретил на улице погребальную процессию. Сзади катафалка шли человек двадцать
родственников, а за ними, немного поодаль, брел Перетыкин. Он часто подносил к
красным глазам платок, заливался обильными слезами, чем растрогал меня до
глубины души. Очевидно, у этого человека, кроме смешных, нелепых слабостей,
было большое сердце.
Я
подошел к нему и деликатно взял его под руку.
– Успокойтесь!
Вы кого-нибудь потеряли? Это ужасно, но – что ж делать!
Он
печально покачал головой.
– Не
утешайте меня! Я все равно не успокоюсь!! Эта потеря незаменима.
– Кто
же это умер?
– Кто?
Мой лучший друг! Я все ночи напролет просиживал у его изголовья, но –
увы! – ни дружба, ни медицина ничего не могли поделать… Он угас на моих
руках. Последние его слова были: «Ничего! Все-таки я кое-что сделал для родной
литературы!»
– А!
Он был литератор? Как же его звали? Он укоризненно посмотрел на меня:
– Боже
мой! И вы не знаете?! Вы не знаете, кого мы потеряли?! Кто умер? Достоевский
умер! Наша гордость и близкая мне душа.
– Что
за вздор! Достоевский умер лет двадцать тому назад! Я это знаю наверное!..
Он
смущенно посмотрел на меня.
– Не…
может… быть… Эй, как вас? Родственник! Как фамилия покойника?
– Достоевский! –
ответил плачущий родственник.
– Ага!
Вот видите!
– А
кем он был при жизни? – спросил я.
– Он?
Письмоводителем у мирового судьи! Совсем молодым человеком и помер.
Перетыкин
вынул из кармана платок, тщательно утер глаза и равнодушно сказал мне:
– Пойдем
куда-нибудь в ресторанчик. Дотащутся и без нас!..
Мимо нас
прошли два офицера. Перетыкин проревел им вслед:
– Пустынский,
плутишка! Не забудьте же воспользоваться той темой для рассказа, что я вам дал.
Я
рассмеялся. Дал ему слово воспользоваться, и сделать это теперь же, не
откладывая дела в долгий ящик.
|