Четверг
В восемь
часов вечера Ляписов заехал к Андромахскому и спросил его:
– Едете
к Пылинкиным?
– А
что? – спросил, покривившись, Андромахский. – Разве сегодня четверг?
– Конечно,
четверг. Сколько четвергов вы у них бывали, и все еще не можете запомнить.
Андромахский
саркастически улыбнулся.
– Зато
я твердо знаю, что мы будем там делать. Когда мы войдем, m-те Пылинкина сделает
радостно-изумленное лицо: «Господи! Андрей Павлович! Павел Иванович! Как это
мило с вашей стороны!» Что мило? Что мило, черт ее возьми, эту тощую бабу,
меняющую любовников, – не скажу даже, как перчатки, потому что перчатки
она меняет гораздо реже! Что мило? То ли мило, что мы являемся всего один раз в
неделю, или то – что мы, войдя, не разгоняем сразу пинками всех ее глупых
гостей? «Садитесь, пожалуйста. Чашечку чаю?» Ох, эта мне чашечка чаю! И потом
начинается: «Были на лекции о Ведекинде?» А эти проклятые лекции, нужно вам
сказать, читаются чуть ли не каждый день! «Нет, скажешь, не был». – «Не
были? Как же это вы так?» Ну, что, если после этого взять, стать перед ней на
колени, заплакать и сказать: «Простите меня, что я не был на лекции о
Ведекинде. Я всю жизнь посвящу на то, чтобы замолить этот грех. Детям своим завещаю
бывать от двух до трех раз на Ведекинде, кухарку вместо бани буду посылать на
Ведекинда и на смертном одре завещаю все свое состояние лекторам, читающим о
Ведекинде. Простите меня, умная барыня, и кланяйтесь от меня всем вашим
любовникам!»
Ляписов
засмеялся:
– Не
скажете!
– Конечно,
не скажу. В том-то и ужас, что не скажу. И еще в том ужас, что и она и все ее
гости моментально и бесследно забывают о Ведекинде, о лекциях и с лихорадочным
любопытством набрасываются на какуюто босоножку. «Видели танцы новой босоножки?
Мне нравится». А другой осел скажет: «А мне не нравится». А третий отвечает:
«Не скажите! Это танцы будущего, и они мне нравятся. Когда я был в Берлине, в
кафешантане…» – «Ах, – скажет игриво m-me Пылинкина, – вам, мужчинам,
только бы все кафешантаны!» Конечно, нужно было бы сказать ей – кафешантаны. А
тебе бы все любовники да любовники? «Семен Семеныч! Чашечку чаю с печеньицем,
а? Пожалуйста! Читали статью о Вейнингере?» А чаишко-то у нее, признаться,
скверный, да и печеньице тленом попахивает… И вы замечаете? Замечаете? Уже о
босоножке забыто, танцы будущего провалились бесследно до будущего четверга,
разговор о кафешантане держится две минуты, увядает, осыпается и на его месте
пышно расцветает беседа о новой пьесе, причем одному она нравится, другому не
нравится, а третий выражает мнение, что она так себе. Да ведь он ее не видел?!
Не видел, уверяю вас, шут этакий, мошенник, мелкий хам!! А ты должен сидеть,
пить чашечку чаю и говорить, что босоножка тебе нравится, новая пьеса
производит впечатление слабой, а кафешантаны скучны, потому что все номера
однообразны. Ляписов вынул часы:
– Однако
уже скоро девять!
– Сейчас.
Я в минутку оденусь. Да ведь там только к девяти и собираются… Одну минуточку.
* * *
В девять
часов вечера Андромахский и Ляписов приехали к Пылинкиным.
M-те
Пылинкина увидела их еще в дверях и с радостным изумлением воскликнула:
– Боже
ты мой, Павел Иваныч! Андрей Павлыч! Садитесь. Очень мило с вашей стороны, что
заехали. Чашечку чаю?
– Благодарю
вас! – ласково наклонил голову Андромахский. – Не откажусь.
– А
мы с мужем думали, что встретим вас вчера…
– Где? –
спросил Андромахский.
– Как
же! В Соляном Городке. Грудастов читал о Пшебышевском.
На лице
Андромахского изобразилось неподдельное отчаяние.
– Так
это было вчера?! Экая жалость! Я мельком видел в газетах и, представьте, думал,
что она будет еще не скоро. Я теперь газеты, вообще, мельком просматриваю.
– В
газетах теперь нет ничего интересного, – сказал из-за угла чей-то голос.
– Репрессии, –
вздохнула хозяйка. – Обо всем запрещают писать. Чашечку чаю?
– Не
откажусь, – поклонился Ляписов.
– Мы
выписали две газеты и жалеем. Можно бы одну выписать.
– Ну,
иногда в газетах можно натолкнуться на что-нибудь интересное… Читали на днях,
как одна дама гипнотизмом выманила у домовладельца тридцать тысяч?
– Хорошенькая? –
игриво спросил Андромахский. Хозяйка кокетливо махнула на него салфеточкой.
– Ох,
эти мужчины! Им бы все только – хорошенькая! Ужасно вы испорченный народ.
– Ну,
нет, – сказал Ляписов. – Вейнингер держится обратного мнения… У него
ужасное мнение о женщинах…
– Есть
разные женщины и разные мужчины, – послышался из полутемного угла тот же
голос, который говорил, что в газетах нет ничего интересного. – Есть
хорошие женщины и хорошие мужчины. И плохие есть там и там.
– У
меня был один знакомый, – сказала полная дама. – Он был кассиром.
Служил себе, служил и – представьте – ничего. А потом познакомился с какой-то
кокоткой, растратил казенные деньги и бежал в Англию. Вот вам и мужчины ваши!
– А
я против женского равноправия! – сказал господин с густыми бровями. –
Что это такое? Женщина должна быть матерью! Ее сфера – кухня!
– Извините-с! –
возразила хозяйка. – Женщина такой же человек, как и мужчина! А ей ничего
не позволяют делать!
– Как
не позволяют? Все позволяют! Вот одна на днях в театре танцевала с голыми
ногами. Очень было мило. Сфера женщины – все изящное, женственное.
– А,
по-моему, она вовсе не изящна. Что это такое – ноги толстые, и сама скачет, как
козел!
– А
мне нравится! – сказал маленький лысый человек. – Это танцы будущего,
н они открывают новую эру в искусстве.
– Чашечку
чаю! – предложила хозяйка Андромахскому. – Может быть, желаете
рюмочку коньяку туда?
– Мерси.
Я, вообще, не пью. Спиртные напитки вредны.
Голос из
угла сказал:
– Если
спиртные напитки употреблять в большом количестве, то они, конечно, вредны. А если
иногда выпить рюмочку – это не может быть вредным.
– Ничем
не надо злоупотреблять, – сказала толстая дама.
– Безусловно.
Все должно быть в меру, – уверенно ответил Ляписов.
Андромахский
встал, вздохнул и сказал извиняющимся тоном:
– Однако
я должен спешить. Позвольте, Марья Игнатьевна, откланяться.
На лице
хозяйки выразился ужас.
– Уже?!!
Посидели бы еще…
– Право,
не могу.
– Ну,
одну минутку!
– С
наслаждением бы, но…
– Какой
вы, право, нехороший… До свиданья. Не забывайте! Очень будем рады с мужем видеть
вас.
Ласковая,
немного извиняющаяся улыбка бродила на лице Андромахского до тех пор, пока он
не вышел в переднюю. Когда нога его перешагнула порог – лицо приняло выражение
холодной злости, скуки и бешенства.
Он
оделся и вышел.
* * *
Захлопнув
за собой дверь, Андромахский остановился на полутемной площадке лестницы и
прислушался. До него явственно донеслись голоса: его приятеля Ляписова, толстой
дамы и m-me Пылинкиной.
– Что
за черт?
Он
огляделся. Над его головой тускло светило узенькое верхнее окно, выходившее,
очевидно, из пылинкинской гостиной. Слышно было всякое слово – так отчетливо,
что Андромахский, уловив свою фамилию, прислонился к перилам и застыл…
– Куда
это он так вскочил? – спросил голос толстой дамы.
– К
жене, – отвечал голос Ляписова. M-те Пылинкина засмеялась.
– К
жене! С какой стороны?!
– Что
вы! – удивилась толстая дама. – Разве он такой?..
– Он?! –
сказал господин с густыми бровями. – Я его считал бы добродетельнейшим
человеком, если бы он изменял только жене с любовницей. Но он изменяет
любовнице с горничной, горничной – с белошвейкой, шьющей у жены, и так далее.
Разве вы не знаете?
– В
его защиту я должен сказать, что у него есть одна неизменная
привязанность, – сказал лысый старичок.
– К
кому?
– Не
к кому, а к чему… К пиву! Он выпивает в день около двадцати бутылок!
Все
рассмеялись.
– Куда
же вы? – послышался голос хозяйки.
– Я
и так уже засиделся, – отвечал голос Ляписова. – Нужно спешить.
– Посидите
еще! Ну, одну минуточку! Недобрый, недобрый! До свиданья. Не забывайте нашего
шалаша.
* * *
Когда
Ляписов вышел, захлопнув дверь, на площадку, он увидел прислонившегося к перилам
Андромахского и еле сдержал восклицание удивления.
– Тссс!.. –
прошептал Андромахский, указывая на окно. – Слушайте! Это очень любопытно…
– Какой
симпатичный этот Ляписов, – сказала хозяйка. – Не правда ли?
– Очень
милый, – отвечал господин с густыми бровями. – Только вид у него
сегодня был очень расстроенный.
– Неприятности! –
послышался сочувственный голос толстой дамы.
– Семейные?
– Нет,
по службе. Все игра проклятая!
– А
что, разве?..
– Да,
про него стали ходить тревожные слухи. Получает в месяц двести рублей, а
проигрывает в клубе в вечер по тысяче. Вы заметили, как он изменился в лице,
когда я ввернула о кассире, растратившем деньги и бежавшем в Англию?
– Проклятая
баба, – прошептал изумленный Ляписов. – Что она такое говорит!
– Хорошее
оконце! – улыбнулся Андромахский.
–…Куда
же вы?! Посидели бы еще!
– Не
могу-с! Время уже позднее, – послышался голос лысого господина. – А
ложусь-то я, знаете, рано.
– Какая
жалость, право!
* * *
На
площадку лестницы вышел лысый господин, закутанный в шубу, и испуганно отшатнулся
при виде Ляписова и Андромахского.
Андромахский
сделал ему знак, указал на окно и в двух словах объяснил преимущество занятой
ими позиции.
– Сейчас
о вас будет. Слушайте!
– Я
никогда не встречала у вас этого господина, – донесся голос толстой
дамы. – Кто это такой?
– Это
удивительная история, – отвечала хозяйка. – Я удивляюсь, вообще…
Представили его мне в театре, а я и не знаю: кто и что он такое. Познакомил нас
Дерябин. Я говорю Дерябину, между разговором: «Отчего вы не были у нас в
прошлый четверг?» А этот лысый и говорит мне: «А у вас четверги? Спасибо,
буду». Никто его и не звал, я даже и не намекала. Поразительно некоторые люди
толстокожи и назойливы! Пришлось с приятной улыбкой сказать: пожалуйста! Буду
рада.
– Ах
ты дрянь этакая, – прошептал огорченно лысый старичок. – Если бы знал
– никогда бы к тебе не пришел. Вы ведь знаете, молодой человек, –
обратился он к Андромахскому, – эта худая выдра в интимных отношениях с
тем самым Дерябиным, который нас познакомил. Ейбогу! Мне Дерябин сам и
признался. Чистая уморушка!
– А
вы зачем соврали там, в гостиной, что я выпиваю 20 бутылок пива в день? –
сурово спросил старичка Андромахский.
– А
вы мне очень понравились, молодой человек, – виновато улыбнулся старичок. –
Когда зашел о вас разговор – я и думаю: дай вверну словечко!
– Пожалуйста,
никогда не ввертывайте обо мне словечка. О чем они там сейчас говорят?
– Опять
обо мне, – сказал Ляписов. – Толстая дама выражает опасение, что я не
сегодня-завтра сбегу с казенными деньгами.
– Проклятая
лягушка! – проворчал Андромахский. – Если бы вы ее самое знали!
Устраивает благотворительные вечера и ворует все деньги. Одну дочку свою
буквально продала сибирскому золотопромышленнику!
– Ха-ха! –
злобно засмеялся старичок. – А вы заметили этого кретиновидного супруга
хозяйки, сидевшего в углу?..
– Как
же! – усмехнулся Андромахский. – Он сказал ряд очень циничных
афоризмов: что в газетах нет ничего интересного, что женщины и мужчины бывают
плохие и хорошие и что если пить напитков много, то это скверно, а мало –
ничего…
Старичок,
Ляписов и Андромахский уселись для удобства на верхней ступеньке площадки, и
Андромахский продолжал:
– И
он так глуп, что не замечал, как старуха Пылинкина подмигивала несколько раз
этому густобровому молодцу. Очевидно, дело с новеньким лямиделямезончиком на
мази!
– Хе-хе! –
тихонько засмеялся Ляписов. – А вы знаете, старче, как Андромахский
сегодня скаламбурил на счет этой Мессалины: она не меняет любовников как
перчатки только потому, что не меняет перчаток.
Лысый
старичок усмехнулся:
– Заметили,
чай у них мышами пахнет! Хоть бы людей постыдились…
* * *
Когда
госпожа Пылинкина, провожая толстую даму, услышала на площадке голоса и выглянула
из передней, она с изумлением увидела рассевшуюся на ступеньках лестницы
компанию…
– Я
уверен, – говорил увлеченный разговором Ляписов, – что эта дура
Пылинкина не только не читала Ведекинда, но, вероятно, путает его с редерером,
который она распивает по отдельным кабинетам с любовниками.
– Ну
да! – возражал Андромахский. – Станут любовники поить ее редерером.
Бутылка клюквенного квасу, бутерброд с чайной колбасой – и madame Пылинкина,
соблазненная этой царской роскошью, готова на все!..
Госпожа
Пылинкина кашлянула, сделала вид, что вышла только сейчас, и с деланным удивлением
сказала:
– А
вы, господа, еще здесь! Заговорились? Не забудьте же – в будущий четверг!
|
