Ложь
Трудно
понять китайцев и женщин.
Я знал
китайцев, которые два-три года терпеливо просиживали над кусочком слоновой
кости величиной с орех. Из этого бесформенного куска китаец с помощью целой
армии крохотных ножичков и пилочек вырезывал корабль – чудо хитроумия и
терпения: корабль имел все снасти, паруса, нес на себе соответствующее количество
команды, причем каждый из матросов был величиной с маковое зерно, а канаты были
так тонки, что даже не отбрасывали тени – и все это было ни к чему… Не говоря
уже о том, что на таком судне нельзя было сделать самой незначительной поездки
– сам корабль был настолько хрупок и непрочен, что одно легкое нажатие ладони
уничтожало сатанинский труд глупого китайца.
Женская
ложь часто напоминает мне китайский корабль величиной с орех – масса терпения,
хитрости – и все это совершенно бесцельно, безрезультатно, все гибнет от
простого прикосновения.
* * *
Чтение
пьесы было назначено в 12 часов ночи.
Я
приехал немного раньше и, куря сигару, убивал ленивое время в болтовне с
хозяином дома адвокатом Лязговым.
Вскоре
после меня в кабинет, где мы сидели, влетела розовая, оживленная жена Лязгова,
которую час тому назад я мельком видел в театре сидящей рядом с нашей общей
знакомой Таней Черножуковой.
– Что
же это, – весело вскричала жена Лязгова. – Около двенадцати, а
публики еще нет?!
– Подойдут, –
сказал Лязгов. – Откуда ты, Симочка?
– Я…
была на катке, что на Бассейной, с сестрой Тарского.
Медленно,
осторожно повернулся я в кресле и посмотрел в лицо Серафимы Петровны. Зачем она
солгала? Что это значит? Я задумался.
Зачем
она солгала? Трудно предположить, что здесь был замешан любовник… В театре она
все время сидела с Таней Черножуковой и из театра, судя по времени, прямо
поехала домой. Значит, она хотела скрыть или свое пребывание в театре, или –
встречу с Таней Черножуковой.
Тут же я
вспомнил, что Лязгов раза два-три при мне просил жену реже встречаться с Черножуковой,
которая, по его словам, была глупой, напыщенной дурой и имела на жену дурное
влияние… И тут же я подивился: какая пустяковая, ничтожная причина может иногда
заставить женщину солгать…
* * *
Приехал
студент Конякин. Поздоровавшись с нами, он обернулся к жене Лязгова и спросил:
– Ну
как сегодняшняя пьеса в театре… Интересна? Серафима Петровна удивленно вскинула
плечами:
– С
чего вы взяли, что я знаю об этом? Я же не была в театре.
– Как
же не были? А я заезжал к Черножуковым – мне сказали, что вы с Татьяной Викторовной
уехали в театр.
Серафима
Петровна опустила голову и, разглаживая юбку на коленях, усмехнулась:
– В
таком случае я не виновата, что Таня такая глупая; когда она уезжала из дому,
то могла солгать как-нибудь иначе…
Лязгов,
заинтересованный, взглянул на жену.
– Почему
она должна была солгать?
– Неужели
ты не догадываешься? Наверное, поехала к своему поэту!
Студент
Конякин живо обернулся к Серафиме Петровне:
– К
поэту? К Гагарову? Но этого не может быть! Гагаров на днях уехал в Москву, и я
сам его провожал.
Серафима
Петровна упрямо качнула головой и с видом человека, прыгающего в пропасть,
сказала:
– А
он все-таки здесь!
– Не
понимаю… – пожал плечами студент Конякин. – Мы с Гагаровым друзья, и
он, если бы вернулся, первым долгом известил бы меня.
– Он,
кажется, скрывается, – постукивая носком ботинка о ковер, сообщила
Серафима Петровна. – За ним следят.
Последняя
фраза, очевидно, была сказана просто так, чтобы прекратить скользкий разговор о
Гагарове. Но студент Конякин забеспокоился.
– Следят??!
Кто следит?
– Эти
вот… Сыщики.
– Позвольте,
Серафима Петровна… Вы говорите что-то странное: с какой стати сыщикам следить
за Гагаровым, когда он не революционер и политикой никогда не занимался?!
Серафима
Петровна окинула студента враждебным взглядом и, проведя языком по запекшимся
губам, раздельно ответила:
– Не
занимался, а теперь занимается. Впрочем, что мы все Гагаров да Гагаров. Хотите,
господа, чаю?
* * *
Пришел
еще один гость – газетный рецензент Блюхин.
– Мороз, –
заявил он, – а хорошо! Холодно до гадости. Я сейчас часа два на коньках
катался. Прекрасный на Бассейной каток.
– А
жена тоже сейчас только оттуда, – прихлебывая чай из стакана, сообщил
Лязгов. – Встретились?
– Что
вы говорите?! – изумился Блюхин. – Я все время катался и вас,
Серафима Петровна, не видел.
Серафима
Петровна улыбнулась.
– Однако
я там была. С Марьей Александровной Шемшуриной.
– Удивительно…
Ни вас, ни ее я не видел. Это тем более странно, что каток ведь крошечный, все
как на ладони.
– Мы
больше сидели все… около музыки, – сказала Серафима Петровна. – У
меня винт на коньке расшатался.
– Ах
так! Хотите, я вам сейчас исправлю! Я мастер на эти дела. Где он у вас?
Нога
нервно застучала по ковру.
– Я
уже отдала его слесарю.
– Как
же это ты ухитрилась отдать слесарю, когда теперь ночь? – спросил Лязгов.
Серафима
Петровна рассердилась.
– Так
и отдала! Что ты пристал? Слесарная, по случаю срочной работы, была открыта. Я
и отдала. Слесаря Матвеем зовут.
* * *
Наконец
явился давно ожидаемый драматург Селиванский с пьесой, свернутой в трубку и
перевязанной ленточкой.
– Извиняюсь,
что опоздал, – раскланялся он. – Задержал прекрасный пол.
– На
драматурга большой спрос, – улыбнулся Лязгов. – Кто же это тебя
задержал?
– Шемшурина,
Марья Александровна. Читал ей пьесу.
Лязгов
захлопал в ладоши.
– Соврал,
соврал драматург! Драматург скрывает свои любовные похождения! Никакой
Шемшуриной ты не мог читать пьесу!
– Как
не читал? – обводя компанию недоуменным, подозрительным взглядом, вскричал
Селиванский. – Читал! Именно ей читал.
– Ха-ха! –
засмеялся Лязгов. – Скажи же ему, Симочка, что он попался с поличным: ведь
Шемшурина была с тобой на катке.
– Да,
она со мной была, – кивнула головой Серафима Петровна, осматривая всех нас
холодным взглядом.
– Когда?!
Я с половины девятого до двенадцати сидел у нее и читал свою «Комету».
– Вы
что-нибудь спутали, – пожала плечами Серафима Петровна.
– Что?
Что я мог спутать? Часы я мог спутать, Шемшурину мог спутать с кем-нибудь или
свою пьесу с отрывным календарем?! Как так – спутать?
– Хотите
чаю? – предложила Серафима Петровна.
– Да
нет, разберемся: когда Шемшурина была с вами на катке?
– Часов
в десять-одиннадцать. Драматург всплеснул руками.
– Так
поздравляю вас: в это самое время я читал ей дома пьесу.
Серафима
Петровна подняла язвительно одну бровь.
– Да?
Может быть, на свете существуют две Шемшурины? Или я незнакомую даму приняла за
Марью Александровну? Или, может, я была на катке вчера?.. Ха-ха!..
– Ничего
не понимаю! – изумился Селиванский.
– То-то
и оно, – засмеялась Серафима Петровна. – Тото и оно! Ах, Селиванский,
Селиванский…
Селиванский
пожал плечами и стал разворачивать рукопись.
Когда мы
переходили в гостиную, я задержался на минуту в кабинете и, сделав рукой знак
Серафиме Петровне, остался с ней наедине.
– Вы
сегодня были на катке? – спросил я равнодушно.
– Да.
С Шемшуриной.
– А
я вас в театре сегодня видел. С Таней Черножуковой.
Она
вспыхнула.
– Не
может быть. Что же, я лгу, что ли?
– Конечно,
лжете. Я вас прекрасно видел.
– Вы
приняли за меня кого-нибудь другого…
– Нет.
Вы лжете неумело, впутываете массу лиц, попадаетесь и опять нагромождаете одну
ложь на другую… Для чего вы солгали мужу о катке?
Ее нога
застучала по ковру.
– Он
не любит, когда я встречаюсь с Таней.
– А
я сейчас пойду и скажу всем, что видел вас с Таней в театре.
Она
схватила меня за руку, испуганная, с трясущимися губами.
– Вы
этого не сделаете!
– Отчего
же не сделать?.. Сделаю!
– Ну
милый, ну хороший… Вы не скажете… да? Ведь не скажете?
– Скажу.
Она
вскинула свои руки мне на плечи, крепко поцеловала меня и, прижимаясь,
прерывисто прошептала:
– А
теперь не скажете? Нет?
* * *
После
чтения драмы – ужинали.
Серафима
Петровна все время упорно избегала моего взгляда и держалась около мужа.
Среди
разговора она спросила его:
– А
где ты был сегодня вечером? Тебя ведь не было с трех часов.
Я с
любопытством ждал ответа. Лязгов, когда мы были вдвоем в кабинете, откровенно
рассказал мне, что этот день он провел довольно беспутно: из Одессы к нему
приехала знакомая француженка, кафешантанная певица, с которой он обедал у
Контана, в кабинете; после обеда катались на автомобиле, потом он был у нее в
«ГрандОтеле», а вечером завез ее в «Буфф», где и оставил.
– Где
ты был сегодня?
Лязгов
обернулся к жене и, подумав несколько секунд, ответил:
– Я
был у Контана. Обедали. Один клиент из Одессы с женой-француженкой и я. Потом я
заехал за моей доверительницей по Усачевскому делу, и мы разъезжали в ее
автомобиле – она очень богатая – по делу об освобождении имения от описи. Затем
я был в «Гранд-Отеле» у одного помещика, а вечером заехал на минутку в «Буфф»
повидаться с знакомым. Вот и все.
Я
улыбнулся про себя и подумал: «Да. Вот это ложь!»
|