Находчивость на сцене
О своих
первых шагах на сцене я рассказывал в другом месте. Но мои последующие шаги
должны быть (я так полагаю) также интересны для читателя. Вот один из таких
шагов.
* * *
Я уже
три недели как играю на сцене. Вид у меня импозантный, важный, и на всех не
играющих на сцене я смотрю с высоты своего величия.
Сидел я
однажды с актерами в винном погребке за бутылкой вина и шашлыком и поучал своих
старших товарищей, как нужно толковать роль Хлестакова, не смущаясь тем, что
задолго до меня мой коллега Гоголь гораздо тщательнее и тоньше объяснил актерам
эту роль.
Худощавый
молодой господин с белыми волосами и истощенным вечной насмешкой лицом подошел
к нам и принялся дружески пожимать руки актерам:
– Здравствуйте,
Гаррики![17]
Нас познакомили.
– Вы
тоже актер? – снисходительно спросил я.
– Что
вы! – возразил он, оскаливая зубы. – Как это вы можете по первому
впечатлению так дурно судить о человеке?! Я не актер, но в вашем деле кое-что
понимаю. Вы давно на сцене?
Я
погладил свои бритые щеки:
– Порядочно.
Завтра будет три недели!
– Ого!
Значит, через восемь дней можно уж и юбилей праздновать. Хе-хе… Воображаю, как
вы волнуетесь на сцене!
– Кто?
Я? Ни капельки.
– Ну
да, знаем мы! Конечно, если роль вызубрили, да под суфлера идете, да окружены
опытными товарищами – тогда ничего. А представьте себе: на сцене какаянибудь
неожиданность, что-нибудь такое, что не предусмотрено ни автором, ни
режиссером, – воображаю вашу растерянную физиономию и трясущиеся колени…
– Ну, –
усмехнулся я. – Меня не легко смутить.
– На
сцене-то? Да бывают такие случаи, когда и Варламова[18] с Давыдовым[19] можно, что
называется, угробить!
– Меня
не угробите.
– Люблю
скромных молодых людей! – вскричал он. Потом задумался, искоса на меня
поглядывая. У меня было такое впечатление, что я действую ему на нервы…
– Что
у вас идет завтра в театре?
– «Колесо
жизни» Рахимова. Сам автор обещал завтра прийти посмотреть, как я играю
Чешихина.
– Ах,
вы играете Чешихина? И вы говорите, что вас невозможно на сцене смутить, сбить
с толку?
– Да.
По-моему, это гнилая задача.
Он
зловеще улыбнулся. Протянул костлявую руку:
– Хотите
заклад? На шесть бутылок кахетинского, на шесть шашлыков.
– Не
хочу.
– Почему?!
– Мало.
По десяти того и другого плюс кофе с бенедиктином.
– Молодой
человек! Вы или далеко пойдете, или… плохо кончите. Согласен!
Таким
образом состоялось это странное пари.
* * *
Шел
второй акт «Колеса жизни». У меня только что кончилась бурная сцена с любимой
девушкой, которая заявила мне, что любит не меня, а другого.
– Кто
этот другой? – спросил я крайне мрачно.
– Это
вас не касается, – гордо ответила она, выходя за двери.
Свою
роль я хорошо знал. После ухода любимой девушки я должен схватиться за голову,
поскрежетать зубами, уткнуться головой в диванную подушку, а потом вынуть из
кармана револьвер и приставить к виску. В этот момент хозяйка дома, которая
тайно любит меня, а я ее не люблю – выбегает, хватает меня за руку и, рыдая на
моей груди, признается в своем чувстве… Такие пьесы, скажу по секрету, играть
не трудно, а еще легче – писать.
Я уже
схватился за голову, уже, по авторскому замыслу, поскрежетал зубами и только
что подскочил к дивану, чтобы «уткнуться головой в подушку» – как боковая дверь
распахнулась, и худой молодец с белыми волосами – тот самый, который взял
подряд как бы то ни было смутить меня на сцене, – этот самый парень вышел
на первый план самым непринужденным образом.
С двух
сторон я услышал два шипения: впереди – суфлера, из боковой кулисы – помощника
режиссера. Из директорской ложи глянуло на нас остолбенелое лицо автора.
– Здравствуйте,
Чешихин! – развязно сказал беловолосый, протягивая мне руку. – Не
ожидали? Я на огонек завернул.
Впереди
я слышал шипенье, сбоку за кулисой отчаянное проклятие.
– Здравствуй,
Вася, – мрачно сказал я. – Только ты сейчас зашел не вовремя. Мне не
до тебя. Может быть, завернешь в другой раз, а? Мне нужно быть одному…
– Ну,
вот еще глупости! – засмеялся беловолосый нахал, развалившись на
диване. – Посидим, поболтаем.
Публика
ничего не замечала, но за кулисами зловещий шум все усиливался.
Я
задумчиво прошелся по сцене.
– Вася! –
сказал я значительно. – Ты знаешь Лидию Николаевну?
Он
покосился на меня и, незаметно подмигнув, проронил:
– Конечно,
знаю. Преаппетитная девчонка.
– А-а! –
вскричал я в неожиданном порыве бешенства. – Так это, значит, ты тот,
из-за которого она отказала мне?! (Суфлерская будка вдруг опустела, но я от
этого почувствовал себя еще увереннее и легче.) Ты?! Отвечай, негодяй!
«Вася»
поглядел испуганно на мои сжатые кулаки и сказал примирительным тоном:
– Бросьте…
поговорим о чем-нибудь другом…
– О
другом?! – заревел я, торжествующе поглядывая на автора, который метался в
директорской ложе, как лошадь на пожаре. – О другом? Ты меня довел почти
до смерти и теперь хочешь говорить о другом?! Отвечай! – Я бросился на
него, стал ему коленом на грудь и стал колотить головой об спинку дивана.
Отвечай – как у вас далеко зашло?!
«Вася»
побледнел как смерть и прошептал:
– Пустите
меня, медведь! Вы так задушите! Шуток не понимаете, что ли?
– Ты
сейчас умрешь! – прорычал я. – Другой раз тебе будет неповадно!
Он
глядел на меня умоляющими глазами.
Потом
прошептал:
– Ну,
я проиграл пари, какого черта вам еще нужно? Пустите, я уйду.
– Смерть
тебе! – вскричал я со злобным торжеством – и так стукнул его голову о
спинку дивана, что он крякнул и свалился на пол.
– Неужели
я убил его?! – вскричал я, театрально заламывая руки. – Воды, воды
этому несчастному!
Я
схватил графин с водой и вылил щедрую струю на корчившееся тело «Васи». Он
испуганно закричал.
– Очнулся! –
обрадовался я. – А теперь иди, несчастный, и постарайся на свободе
обдумать свое поведение!
Я взял
его в охапку и почти вышвырнул в боковую дверь. Схватился за голову.
Прислушался. По мягким звукам ударов и по заглушённым стонам за кулисами я
понял, что передал неудачливого Васю в верные руки.
– Итак,
вот кто ее избранник! – вскричал я страдальчески. – Нет! Лучше
смерть, чем такое сознание.
Дальше
все пошло как по маслу: я вынул револьвер, приставил к виску, из средних дверей
выбежала любящая женщина, упала на грудь – одним словом, я опять стал на
рельсы, с которых меня попробовали стащить так неудачно.
«Колесо
жизни» завертелось: в будке показался суфлер, в ложе – успокоенный автор.
* * *
После
спектакля мне подали в уборную записку:
«Жрите
сегодня ваше вино и шашлык без меня. Я все оплатил. Иду домой сохнуть и
расправляться. Будьте вы прокляты!»
|
