Поэт
– Господин
редактор, – сказал мне посетитель, смущенно потупив глаза на свои
ботинки, – мне очень совестно, что я беспокою вас. Когда я подумаю, что
отнимаю у вас минутку драгоценного времени, мысли мои ввергаются в пучину
мрачного отчаяния… Ради бога, простите меня!
– Ничего,
ничего, – ласково сказал я, – не извиняйтесь.
Он
печально свесил голову на грудь.
– Нет,
что уж там… Знаю, что обеспокоил вас. Для меня, не привыкшего быть назойливым,
это вдвойне тяжело.
– Да
вы не стесняйтесь! Я очень рад. К сожалению только, ваши стишки не подошли.
– Э?
Разинув
рот, он изумленно посмотрел на меня:
– Эти
стишки не подошли??!
– Да,
да. Эти самые.
– Эти
стишки??!! Начинающиеся:
Хотел
бы я ей черный локон
Каждое
утро чесать
И,
чтоб не гневался Аполлон,
Ее
власы целовать…
Эти
стихи, говорите вы, не пойдут?!
– К
сожалению, должен сказать, что не пойдут именно эти стихи, а не какие-нибудь
другие. Именно начинающиеся словами:
Хотел
бы я ей черный локон…
– Почему
же, господин редактор? Ведь они хорошие.
– Согласен.
Лично я очень ими позабавился, но… для журнала они не подходят.
– Да
вы бы их еще раз прочли!
– Да
зачем же? Ведь я читал.
– Еще
разик!
Я прочел
в угоду посетителю еще разик и выразил одной половиной лица восхищение, а
другой – сожаление, что стихи все-таки не подойдут.
– Гм…
Тогда позвольте их… Я прочту! «Хотел бы я ей черный локон…»
Я
терпеливо выслушал эти стихи еще раз, но потом твердо и сухо сказал:
– Стихи
не подходят.
– Удивительно.
Знаете что: я вам оставлю рукопись, а вы после вчитайтесь в нее. Вдруг да
подойдет.
– Нет,
зачем же оставлять?!
– Право,
оставлю. Вы бы посоветовались с кем-нибудь, а?
– Не
надо. Оставьте их у себя.
– Я
в отчаянии, что отнимаю у вас секундочку времени, но…
– До
свиданья!
Он ушел,
а я взялся за книгу, которую читал до этого. Развернув ее, я увидел положенную
между страниц бумажку. Прочел:
«Хотел
бы я ей черный локон
Каждое
утро чесать
И,
чтоб не гневался Аполл…»
– Ах,
черт его возьми! Забыл свою белиберду… Опять будет шляться! Николай! Догони
того человека, что был у меня, и отдай ему эту бумагу.
Николай
помчался вдогонку за поэтом и удачно выполнил мое поручение.
В пять
часов я поехал домой обедать. Расплачиваясь с извозчиком, сунул руку в карман
пальто и нащупал там какую-то бумажку, неизвестно как в карман попавшую.
Вынул,
развернул и прочел:
«Хотел
бы я ей черный локон
Каждое
утро чесать
И,
чтоб не гневался Аполлон,
Ее
власы целовать…» – и т. д.
Недоумевая,
как эта штука попала ко мне в карман, я пожал плечами, выбросил ее на тротуар и
пошел обедать.
Когда
горничная внесла суп, то, помявшись, подошла ко мне и сказала:
– Кухарка
чичас нашла на полу кухни бумажку с написанным. Может, нужное.
– Покажи.
Я взял
бумажку и прочел:
– «Хотел
бы я ей черный ло…» Ничего не понимаю! Ты говоришь, в кухне, на полу? Черт его
знает… Кошмар какой-то!
Я
изорвал странные стихи в клочья и в скверном настроении сел обедать.
– Чего
ты такой задумчивый? – спросила жена.
– Хотел
бы я ей черный ло… Фу ты черт!! Ничего, милая. Устал я.
За
десертом в передней позвонили и вызвали меня… В дверях стоял швейцар и
таинственно манил меня пальцем.
– Что
такое?
– Тс…
Письмо вам! Велено сказать, что от одной барышни… Что оне очень, мол, на вас
надеются и что вы их ожидания удовлетворите!..
Швейцар
дружелюбно подмигнул мне и хихикнул в кулак.
В
недоумении я взял письмо и осмотрел его. Оно пахло духами, было запечатано
розовым сургучом, а когда я, пожав плечами, распечатал его, там оказалась
бумажка, на которой было написано:
Хотел
бы я ей черный локон… –
все от
первой до последней строчки.
В
бешенстве изорвал я письмо в клочья и бросил на пол. Из-за моей спины
выдвинулась жена и в зловещем молчании подобрала несколько обрывков письма.
– От
кого это?
– Брось!
Это так… глупости. Один очень надоедливый человек.
– Да?
А что это тут написано?.. Гм… «Целовать»… «аждое утро»… «черны… локон…»
Негодяй!
В лицо
мне полетели клочки письма. Было не особенно больно, но обидно.
Так как
обед был испорчен, то я оделся и, печальный, пошел побродить по улицам. На углу
я заметил около себя мальчишку, который вертелся у моих ног, пытаясь сунуть в
карман пальто что-то беленькое, сложенное в комочек. Я дал ему тумака и,
заскрежетав зубами, убежал.
На душе
было тоскливо. Потолкавшись по шумным улицам, я вернулся домой и на пороге
парадных дверей столкнулся с нянькой, которая возвращалась с четырехлетним
Володей из кинематографа.
– Папочка! –
радостно закричал Володя. – Меня дядя держал на руках! Незнакомый… дал шоколадку…
бумажечку дал… Передай, говорит, папе. Я, папочка, шоколадку съел, а бумажечку
тебе принес.
– Я
тебя высеку, – злобно закричал я, вырывая из его рук бумажку со знакомыми
словами: «Хотел бы я ей черный локон»… – Ты у меня будешь знать!..
Жена встретила
меня пренебрежительно и с презрением, но все-таки сочла нужным сообщить:
– Был
один господин здесь без тебя. Очень извинялся за беспокойство, что принес
рукопись на дом. Он оставил ее тебе для прочтения. Наговорил мне массу
комплиментов, – вот это настоящий человек, умеющий ценить то, что другие
не ценят, меняя это то на продажных тварей, – и просил замолвить словечко
за его стихи. По-моему, что ж, стихи как стихи… Ах! Когда он читал о локонах,
то так смотрел на меня…
Я пожал
плечами и пошел в кабинет. На столе лежало знакомое мне желание автора целовать
чьи-то власы. Это желание я обнаружил и в ящике с сигарами, который стоял на
этажерке. Затем это желание было обнаружено внутри холодной курицы, которую с
обеда осудили служить нам ужином. Как это желание туда попало, кухарка толком
объяснить не могла.
Желание
чесать чьи-то власы было усмотрено мной и тогда, когда я откинул одеяло с целью
лечь спать. Я поправил подушку. Из нее выпало то же желание.
Утром
после бессонной ночи я встал и, взявши вычищенные кухаркой ботинки, пытался
натянуть их на ноги, но не мог, так как в каждом лежало по идиотскому желанию
целовать чьи-то власы.
Я вышел
в кабинет и, севши за стол, написал издателю письмо с просьбой об освобождении
меня от редакторских обязанностей.
Письмо
пришлось переписывать, так как, сворачивая его, я заметил на обороте знакомый почерк:
Хотел
бы я ей черный локон…
|