Тайна зеленого сундука
(Рождественский
рассказ)
Ветер
выл, как собака, и метель кружилась в бешеной пляске, когда госпожа Постулатова,
сидя в будуаре, говорила гувернантке:
– Никогда
я не могла представить себе такого хорошего Рождества. Вы подумайте: напитков
никаких нет, значит, останется больше денег и мы не залезем в долги, как в
прошлые праздники.
Ветер
выл, как собака, и метель кружилась в бешеной пляске, когда кухарка
Постулатова, сидя в теплой кухне, говорила соседской горничной:
– Хорошее
Рождество будет… Господа денег на пьянство не потратят, а сделают нам хорошие
подарки. Слава те, Господи.
Ветер
выл, как собака, и метель кружилась в бешеной пляске, когда дети Постулатовых,
сидя в детской, тихо шептались друг с другом:
– Нынче
папа никакого вина и водок не может купить – значит, эти деньги, которые останутся,
пойдут нам на елку. Хорошо, если бы елку закатили побольше да игрушек бы
закатили побольше.
Ветер
выл, как тысяча бешеных собак, и метель кружилась в невероятной,
сногсшибательной пляске, когда глава дома Постулатов сидел одиноко в темном
кабинете, в углу, и, сверкая зелеными глазами, думал тяжелую, мрачную думу.
Страшен
был вид Постулатова.
«Нету
нынче на праздниках никаких напитков – хорошо же! – думал он. –
Кухарку и гувернантку изругаю, жене изменю, а ребятишек всех перепорю. Раз уж
скверно, то пусть всем будет скверно».
Ветер за
окном выл, как тысяча бешеных собак, да и метель держала себя не лучше.
* * *
Дверь
скрипнула, и в кабинет вошла жена. Ласково спросила:
– Что
ты тут в темноте сидишь, Алексашенька?
– Черташенька
я тебе, а не Алексашенька! – горько ответил муж. – Возьму вот и
повешусь на дверях!
– Господь
с тобою! Кажется, все хорошо, надвигаются праздники, и праздники такие хорошие
– будут без неприятностей… Я с тобой хотела как раз поговорить о подарках
кухарке и гувернантке.
– Подарок? –
заскрежетал зубами Постулатов. – Кухарке? Купить ей в подарок железную кочергу
да и бить ее этой кочергой каждый день по морде.
– Алексаша!
Такие выражения… Надо же выбирать…
– Не
из чего, матушка, не из чего!
– Что
же тебе кухарка плохого сделала?
– Да,
знаю я… Поймает крысу да и врубит ее в котлеты. А в суп, наверное, плюет.
– Опомнись!
Для чего ей это делать?
– А
я почем знаю? Развращенное воображение. В чай, я уверен, мышьяк подсыпает.
– Зачем?
Что ей за расчет? Ведь мышьяк денег стоит.
– Из
подлости. А гувернантка – я знаю, – она губит моих детей. Она их
потихоньку учит курить, а старшенького подговорила покуситься на мою жизнь.
– Для
чего?! Что она, после тебя наследство получит, что ли?
– Садизм,
матушка. Просто хочет насладиться моими предсмертными мучениями.
– Бог
знает, что ты такое говоришь… – заплакала жена. – Ну, раз не хочешь
сделать им подарки, что ж делать… Я из своих им куплю. Из тех, что ты мне на
расходы дашь.
– Ничего
я тебе на расходы не дам. Не заслужила, матушка! Как жена ты ниже всякой критики!
– Алексаша!!
– Чего
там «Алексаша»! Ты лучше расскажи, почему все наши дети на меня не похожи? Я
все понимаю! Не будет им за это елки!!
– Какой
позор! – воскликнула жена и, рыдая, выбежала из комнаты.
«А ловко
я ее допек! – подумал немного прояснившийся Постулатов. – Теперь еще
только выругать кухарку, перепороть детишек – и все будет как следует». И
заворочались во тьме тяжелые ленивые мысли: «Жаль, что у меня детишки такие
послушные – ни к чему не придерешься. Хорошо, если бы кто-нибудь разбил
какую-нибудь вещь, или насорил в комнате, или нагрубил мне. В кого они только
удались, паршивцы? У других как у людей – ребенок и стакан разобьет, и кипятком
из самовара руку обварит, и отца дураком обзовет, – а у меня… выродки
какие-то. Вон у Кретюхиных сынишка в мать за обедом вилку бросил… Вот это –
ребенок! Это темперамент! Да я бы из такого ребенка такой лучины нащипал бы,
таких перьев надрал бы, что он потом за версту от меня удирал бы. Вот что я с
ним, подлецом, сделал бы. А от моих – ни шерсти, ни молока… Сидят у себя они в
детской тихонько, смирненько, не попрыгают в гостиной, не посмеются». Сердце
его сжалось.
«А
почему они не прыгают? Почему не смеются? Ребенок должен вести себя сообразно
возрасту. А если он сидит тихо, значит, он, паршивец, делает нечто противное
своему возрасту. А за это – драть! Неукоснительно – драть. Я им покажу, как
серьезничать».
Он
встал, сверкнул зелеными глазами и крадучись отправился в детскую.
А за
окном ветер и метель вели себя ниже всякой критики…
* * *
– Вы
чего тут сидите? – нахмурившись и обведя детей жестким взглядом, проворчал
Постулатов.
– Мы
ничего, папочка. Мы сидим тихо.
– Сидите
тихо?!
Леденящий
душу смех Постулатова прозвучал в детской, сливаясь с воем бури за окном.
– А
разве дети должны сидеть тихо? Детское это дело? Сейчас же чтобы резвиться,
прыгать и смеяться.
Ну?!!
Детки
заплакали.
– Простите,
папочка… Мы больше никогда не будем…
– Что?
Плакать? Немедленно же резвитесь, свиненки этакие! Ну, ты! Или смейся, или я с
тебя три шкуры спущу. Я вам пропишу елку!..
Прижавшись
друг к другу, забившись в угол, дети с ужасом глядели на искаженное лицо отца…
– Ах,
так? Такое отношение? Не хотите веселиться?! Ну, так вы сейчас отведаете
ремня!! Эй, кто там?! Где мой кожаный ремень!! Агафья! Лизавета! Подать
ремень!!
Столпившись
в дверях, все домочадцы с ужасом взирали на разъяренного хозяина.
– Куда
девался ремень? Агафья!
– Не
знаю, барин… я и то найти его не могу!.. Уж не в зеленом ли дедушкином
сундуке?..
– Подальше,
дьяволы, постарались засунуть. Прочь!! Я сам его найду!
И
ринулся Постулатов в полутемный чулан, в котором стоял знаменитый дедушкин
зеленый сундук.
В каждом
благоустроенном семействе имеется какой-нибудь баул, сундук или просто коробка,
в которую годами складывается всякая дрянь: сплющенная весенняя шляпка, два
разрозненных тома «Нивы», испорченная мясорубка, засаленный галстук, бутылочки
со старыми лекарствами, мужская сорочка с оторванными манжетами, пара
граммофонных пластинок и изъеденная молью плюшевая кошка.
На
письменных столах и туалетах тоже стоят маленькие коробочки, в которых годами
копятся: шнурок от пенсне, полдесятка разнокалиберных пуговиц, поломанная
запонка, английская булавка и позолоченная облезшая часовая цепочка.
Зеленый
сундук Постулатовых отличался той же хаотичностью и разнообразием содержимого.
Лихорадочно
рылся разъяренный Постулатов, отыскивая популярный в детской желтый кожаный
ремень от саквояжа, рылся… как вдруг рука его наткнулась на что-то стеклянное.
«Дрянь
какая-нибудь, пустая посуда», – подумал он и вытянул на свет Божий одну
бутылку, другую, третью…
Оглядел
их – и сердце его бешено заколотилось: в первых двух ярким топазом сверкнул
французский коньяк, а в третьей тихо, мелодично булькала при малейшем
сотрясении настоящая смирновская водка.
– Чудеса… –
проворчал он дрогнувшим голосом и закричал: – Лизочка! Лиза! Иди сюда, голубушка!
Вошла
заплаканная жена.
– Лизочек,
каким эти образом в зеленом сундуке очутились коньяк и водка? Откуда это, милая?
Жена
наморщила лоб:
– Действительно,
как они попали в сундук? Ах, да! Это я весной засунула их сюда, перед Пасхой.
Ты тогда купил больше чем нужно. А я сунула сюда, подальше от тебя, да и
забыла.
Постулатов
подошел к жене, нагнулся близко к ее лицу:
– А
чьи это глазки?
– Лизины.
– А
зачем они заплаканы?
– Потому
что один дурачок ее обидел.
– А
если дурачок их поцелует – они будут веселее?
– Барин, –
сказала, входя, Агафья. – Вот и ремень. Он за шкахвом был.
– Нацепи
его себе на нос, – засмеялся Постулатов. – Послушай, Агафьюшка. Ты,
кажется, гусей хорошо жаришь? Так вот изжарь к Рождеству. Потом, я давно хотел
спросить: что ты такое кладешь в пирожки с ливером, что они так вкусно пахнут?
Молодец ты у меня, Агафьище, замечательная баба! Можешь взять для своего мужа
мой старый синий пиджак… Я его носить не буду.
Пошел в
детскую легким, танцующим шагом.
– Марья
Николаевна! Я доволен вашими занятиями с детьми и хотел бы чем-нибудь… Впрочем,
это уже дело жены, хе-хе! А вы что, архаровцы, приумолкли? Чего ждете?
– Сечься
ждем, – покорно вздохнул самый маленький и заплакал.
– Ишь
чего захотели! А чего вы больше хотели бы: сечься или елку?
С
решительностью, чуждой всяких колебаний и сомнений, все сразу определили свой
вкус:
– Елку!
– Да
будет так! – мелодично засмеялся отец, целуя младшего. – Кося, заведи
граммофон!..
* * *
Тысячи
собак за окном улеглись спать под ровное белое покрывало. Тысячами бриллиантов
горела пелена снегов под кротким, тихим светом луны. Завтра – веселый
Сочельник.
Слава в
вышних Богу и на земле мир, в человецех благоволение…
|