5
Убитых лесорубов вычеркнули из списка живых, составили акт.
Сделав свое дело, рабочие чувствовали себя героями. Стали терпеливо ожидать
исполнения хозяйских клятв.
Проливень с громом сменился холодами. Внутренне похолодел и
Прохор Громов.
Моросил мелкий дождь, краски природы помрачнели. Мрачнел и
Прохор Громов. Но все‑таки неистребимый дух алчности подсказал ему способ
извлечь пользу из несчастья.
Говорили в кабинете с глазу на глаз, тайно:
– Вот тебе адреса моих кредиторов, адреса заводов,
фирм. Завтра чуть свет поезжай в Питер. Найдешь нужных людей. Заметки в двух‑трех
газетах. И – по четвертаку за рубль. Понял?
– Понял. Вот это по‑коммерчески!.. – И Иннокентий
Филатыч оскалил в широкой улыбке свои белые вставные зубы. – Два раза сам
так делывал.
– Вот тебе пока чек на двадцать пять тысяч.
Коммерсантам, в случае удачи, вышлю чеками же. Только знай! – и Прохор по‑сердитому
загрозил пальцем:
– Носы не кусать, в тюрьму не попадаться. Вообще вести
себя по‑деловому…
– Как можно! – замахал руками старик. –
Эдакое поручение, да чтобы я… Даю крепкое купецкое слово… Образ Христа
целую! – Старик торопливо прикрыл носовым платком сиденье плюшевого стула,
встал на платок грязными сапогами и набожно приложился к иконе.
Прохор дал приказ выплатить рабочим жалованье не талонами, а
наличными деньгами. Контора выдала людям сто тысяч.
Обогатившийся народ хлынул обогащать частных торговцев: у
тех все есть и все много дешевле. На следующий день, велением Прохора, пристав
закрыл все частные лавки, а купцов, своих вчерашних друзей и собутыльников,
стал выселять за черту предприятий. Упорствующих хватал, сажал в чижовку.
Рабочие поняли, что, хотя одно из их требований
удовлетворено, однако Громов снова загоняет их в свои магазины, хочет вернуть в
карман выданные конторой деньги. Шепотки пошли, сердитое ожидание, что будет
дальше.
А дальше наступила неизбежная череда событий, в круг которых
своевольно ввергал себя Прохор Петрович Громов.
В сущности неопытный взор мог бы скользнуть мимо этих
событий равнодушно, – настолько они, взятые в отдельности, ничтожны,
естественны. Для простого умозрения эти события, казалось, возникали случайно,
на самом же деле – железный закон борьбы двух враждующих сил нанизывал их на
общую нить неизбежности. А нанизав… Впрочем, предоставим все времени.
Мы склонны утверждать, что вся жизнь, все грани жизни
Прохора Громова созданы им самим, и отнюдь не случайны. И поступки всех
персонажей; от Нины до Шкворня, до волка, связавших судьбу свою с Прохором
Громовым, сделаны им же, то есть Прохором Громовым. В это мы верим, ибо мир
весь – в причинах и следствиях.
Так, Анна Иннокентьевна, мягкотелая вдова, согласилась быть
женою Ивана Иваныча Прохорова, человека в больших годах. Вот вам первое
следствие, а Прохор Петрович – причина. Прохор пошалил с нею, разжег ее сердце,
обидел. И вот бабья месть: «На же тебе, на, хоть за старика, а выйду, назло
выйду, на!» Надоело ей все, захотелось сменить декорации, чтоб начать новый
спектакль своей жизни. Она, пожалуй, и не вышла бы, да настоял отец:
«Обязательно выходи. Ивана Иваныча надо ублажать. А почему – в скорости сама
узнаешь».
Иван Иваныч венчаться у отца Александра не пожелал: огласка
неприятна. Уехал в село Медведеве. И, не умри Анфиса, – он не плакал бы
горько у могильного креста ее, а может, женился бы на ней. И, не пожелай
Прохор, чтоб его отец очутился в сумасшедшем доме, – Иван Иваныч не играл
бы в маскарад: он был бы не Иваном Иванычем, а, как всегда, – Петром
Данилычем Громовым. И, не будь Петр Данилыч поневоле Иваном Иванычем, –
его новая жена Анна Иннокентьевна Громова, узнав лишь на второй день свадьбы,
кто муж ее, не рыдала б навзрыд, не билась бы головой в стену и, потрясенная
грехом кровосмешения, не выкрикивала б, как сумасшедшая: «Стыд на мою
головушку, стыд!» Беременная от сына вчерашнего мужа своего, она вся впала в
душевный мрак; исхода не было, – она стала подумывать о петле.
Иначе не могло и быть. Потому что нашего Прохора родил Петр
Данилыч, развратник и пьяница. Петра же Данилыча родил дед Данило, разбойник.
Яблоко, сук и яблоня – все от единого корня, из одной земли,
уснащенной человеческой кровью.
Неотвратимая закономерность этого сцепления причин и
следствий давала себя знать и там, у Прохора.
Приехал назначенный на предприятия Громова жандармский
ротмистр Карл Карлович фон Пфеффер. С ним унтер‑офицер Поползаев в помощь
жандармам Пряткину – Оглядкину. И еще рота солдат «для поддержания, в случае
надобности, силой оружия спокойствия и порядка». При роте два офицера: пожилой,
без усов, толстяк Усачев и молодой, с большими запорожскими усами, Игорь
Борзятников.
Он, вероятно, станет супругом Кэтти. По крайней мере таков
замысел автора. Но что будет в жизни, – автор не знает: может быть, Кэтти
сойдет с ума, может быть, мистер Кук, вместе с лакеем Иваном и Филькой
Шкворнем, выкрадет Кэтти из‑под венца и умчит ее на тот свет, в Новый Свет, в
Соединенные Штаты Америки. А может случиться и так, что Кэтти отравится ядом.
– Ах, какое несчастье, ах, какое несчастье! –
деланым голосом восклицал Парчевский и с соболезнованием покачивал
головой. – Вы, голубчик, Иннокентий Филатыч, поскучайте, я живо напишу. Я
все уразумел из ваших слов. Может быть, коньячку выпьете или водочки?
– Ни в рот ногой… Не пью‑с, – потряс бородой
тароватый старец. – Лимонадцу можно‑с.
– Вот боржом. – Владислав Викентьевич удобно
усадил выгодного гостя за преддиванный столик, а сам сел к письменному столу и
приложил к белому лбу карандаш, сбираясь с мыслями.
– И механический завод сгорел?
– И механический завод как бы сгорел.
– Ну, а новый дом Прохора Петровича, лесопильные
заводы, мельница?
– И новый дом как бы сгорел, и мельница как бы сгорела,
а старая лесопилка сгорела дотла, и шпалы и тес… Ой, ой!.. Убытков
страсть! – Старик прослезился и вытер глаза платком.
Владислав Викентьевич вдруг по‑сатанински улыбнулся и сказал
самому себе: «Ага!» Карандаш ото лба легким вольтом прыгнул на белое поле
бумаги. Погоняя одна другую, строчки ложились быстро. Старик битый час
рассматривал интересные альбомы с голыми девками. Статья окончена. Парчевский
сиял. Он размножит ее и сегодня же сдаст в газеты. У него везде связи. Недаром
же он – племянник губернатора. По протекции дяди он служил теперь в
министерстве путей сообщения.
Старик, причмокивая, прослушал статью со вниманием. В статье
говорилось о стихийном бедствии, о небывалом таежном пожаре, «как будто»
уничтожившем все предприятия миллионера П. П. Громова. Большинство предприятий
застраховано не было. Фирме «как будто» угрожает крах.
Статья написана дельно, убедительно, подтверждена дутыми
цифрами; она производила впечатление корреспонденции с места. И была подписана:
«Таежный очевидец».
– Очень правильно… Закатисто!.. – прищелкнул
языком старик.
– Да уж я… Чего тут… – похвалил себя Парчевский, и
лицо» его раскололось надвое: пухлый рот и щеки улыбались: «Меня‑то, мол, не
проведешь, я, мол, все давно понял»; глаза же были серьезны, требовательны,
будто хотели сказать: «гони монету».
– Теперича постанов вопроса таков, – учуяв
полуявные помыслы Парчевского, сказал старик, потирая руки. – Надо собрать
всех кредиторов на чашку чаю, рубль ломать. Вы, дорогой мой, Владислав
Викентьевич, должны мне, старику, помочь. Переговорите кой с кем лично,
особливо ежели с заводами. С выгоды получите один процентик‑с. И кроме сего,
вас никогда не забудет Прохор Петрович.
– На какую сумму будет сделка?
– Так, полагаю, – не меньше полмиллиончика…
– Тогда процент мал. Три процента.
– Что вы‑с!.. Пятнадцать тысяч? Высоко хотите летать…
– Риск… Как будто за такие дела можно и в тюрьму сесть.
А впрочем… Давайте уповать на «как будто».
– На» «как будто»? Вот, вот! Это самое… И пронырливые
глазки старика, подмигивая Парчевскому, утонули в смешливых морщинках, как в
омуте.
– А как Нина Яковлевна? Она дома?
– Дома‑с, – соврал старик и, хлопнув себя по лбу,
заморгал бровями:
– Ба‑ба‑ба! Вот старый колпак… Вотхра‑поидол… Ведь забыл
вам поклончик от Нины Яковлевны передать… Ах, ах! – убивался, паясничал
старец. – Как уезжал, она позвала меня и говорит мне: «Обязательно разыщи
дорогого моему сердцу Владислава Викентьевича…» И адрес дала ваш, угол Невского
и Знаменской…
– Откуда ж она…
– Да уж… Сердце сердцу, как говорится.., весть подает.
Уж я врать не стану…
Красивое, с гордым профилем лицо Парчевского на этот раз
засияло целиком.
– Ах, милый Иннокентий Филатыч!
– «И передай ему, говорит, что я его помню и, может
быть, думаю о нем день и ночь…»
– Преувели‑и‑чиваете, – радостно замахал
Парчевский на плутоватого старца веселыми руками. – Не сказала ли она «как
будто думаю» и «как будто бы помню»?
Старик было тоже засмеялся, но тотчас же сбросил с себя
смех.
– Поверьте, – сказал он, – Нина Яковлевна
очень даже о вас тоскует. Я сразу сметил. Ну‑с, до свиданьица, дорогой! До
завтра. Уж вы постарайтесь…
– Дайте мне тысячи полторы.
– Зачем?
– А как же? Газетчикам дать надо, чтобы это «как будто»
не вычеркнули? На личные расходы, связанные с нашим делом, надо?
Старик не прекословил: поплевывая на кончики пальцев,
отсчитал деньги, оставил адреса кредиторов.
Подмигнули друг другу, расстались. Моросил питерский дождь.
Асфальты блестели.
|
