3
Торговое село Медведеве стояло при реке. Петр Громов
перебрался с семьей сюда. Он живо выстроил двухэтажный дом со светелкой, открыл
торговлю. Прохору очень
нравилась кипучая работа. Он разбивал рулеткой план дома,
ездил с мужиками в лес, вел табеля рабочим и, несмотря на свои семнадцать лет,
был правой рукой отца.
– Ну, Прошка, далеко пойдешь, – говорил он сыну.
– А как же, папаша, насчет гимназии‑то?
– Ну, чего там.., дома выучишься… У меня другое в
голове…
Он любовно осматривал Прохора, его тонкую, высокую фигуру,
орлиный, из‑под густых бровей взгляд и думал:
«Весь в дедушку Данилу».
Прохор всегда в деле. Улица, катанье с гор, масленичные веселые
дни, посиделки с девками не тянули его.
В лавке, в тайге с ружьем, во дворе при доме, Прохор всегда
у дела.
Он все старался воду в баню провести при посредстве
архимедова винта, как в книжке вычитал, да не сумел. Тогда стал от дровяного
склада железную дорогу строить, чтоб можно было в дом дрова возить.
Он много читал, брал книги у священника, у писаря, у
политических ссыльных, и прочитанное крепко западало в его голову.
Однажды, перед весной, отец сказал за чаем:
– Прохор, вот что, брат… Возьми‑ка ты человека да
собирайся на Угрюм‑реку… Слыхал?
– Надо, папаша, карту…
– Какую еще карту?.. Дай‑ка сюда лист бумаги, я тебе
срисую… Хоть сам сроду не бывал там, а от бывалы? людей слыхивал.
Марья Кирилловна переводила от сына к мужу испуганный взгляд
свой и вздыхала.
– Пофыркай!.. – пригрозил ей Петр. – Раз
решено, значит баста. – Он послюнил карандаш и неловко провел по бумаге
черту. – Вот это, скажем, дорога от нас в
Дылдино, двести сорок верст… Отсюда свернешь на Фролку –
верст триста с гаком.
Тут река Большой Поток предвидится. Отсюда перемахнешь через
волок на Угрюм‑реку, в самую вершину.
Купец поставил крест и сказал:
– Это деревня Подволочная на Угрюм‑реке. Там построишь
плот либо купишь большую лодку, – шитик называется, – сухарей
насушишь… Да там тебе укажут мужики, что надо. А весной, по большой воде
поплывешь вниз.
– Зачем, папаша? – спросил Прохор и взглянул на
мать. Из ее глаз текли слезы. – Зачем же мне туда ехать?
– Ну, это не твое дело. Слушай.
И целый час объяснял Прохору, что он должен делать.
– Река большая.., слышал я – три тыщи верст. Она впала
в самую огромную речищу, а та – прямо в окиян. Тунгусы, якуты по ней. Там
большие капиталы приобрести можно… Будут встречаться торговцы в деревнях, всех
расспрашивай и все записывай в книжку. А язык за зубами, кто ты таков, по
какому случаю… А просто – проезжающий. Ну вот, милячок, опасности тебе много
будет…
А может и погибнешь, не дай боже… Это к тому, что
остерегайся, ухо востро держи.
– Не пущу.., не пущу!.. – заверещала мать и
притянула к себе сына:
– Прошенька ты мой, ангел ты мой!.. Петр резко постучал
торцом карандаша в столешницу.
– Будя‑а‑а!..
Мать выпустила Прохора и, горько заплакав, ушла. Прохор
дрожал. Ему хотелось кинуться, утешить мать, но отец взял его за рукав и усадил
возле.
– Ух! – выдохнул отец. – Не слушай баб, не
обращай внимания,.. Иди напролом, никого не бойся, человеком будешь.
– Папаша, а можно мне с собой одного знакомого
захватить… Мы с ним вдвоем…
– Кто такой?..
Прохор, волнуясь, рассказал ему о горце. Мать у Ибрагима
черкешенка, отец турок, а сам Ибрагим‑Оглы называет себя черкесом.
– Верный, говоришь? Так, правильно. Этот народ – либо
первый живорез, либо Друг, лучше собаки… Валяй!
Прохор повеселел и тут же написал Ибрагиму письмо:
«Будешь служить у нас… Папаша положит хорошее жалованье».
Начались сборы. Мать чинила белье, сушила пшеничные сухари,
готовила впрок пельмени. Скрепя сердце она примирилась с отъездом сына. Петр
старался внушить ей, что в коммерческом деле без риску нельзя.
– Вспомни‑ка дедушку Данилу, родителя моего… Двадцать
раз у смерти в зубах был, а, слава богу, почитай, до ста лет дожил…
Марья Кирилловна успокоилась.
Дорога еще не рухнула, стояли последние морозы, приближался
март. Вдруг среди ночи громко залились собаки. «Ибрагим» , –
подумал Прохор и сквозь двойные рамы услыхал:
– Отворай!.. Нэ пустишь, через стэна перемахнем, всех
собак зарэжим, тебя зарэжим!
– Ибрагим! – радостно крикнул Прохор, сунул ноги в
валенки и выскочил на двор в накинутом бешмете.
– Ну, Прошка, вот и мы… – обнял его горец. – Спасибо,
Прошка. Моя все бросал, тайгам любим, слабодный жизнь любим… Ничего, Прошка,
едэм… Живой будэшь…
Отцу с матерью Ибрагим‑Оглы понравился. Его разбойничий
облик не испугал их: много в тайге всякого народу приходится встречать.
Промелькнула неделя.
– Вот, Ибрагим, – сказал ему Петр, – доверяю
тебе сына… Я про тебя в городе слыхал… Можешь ли быть вроде как телохранителем?
– Умру! – захлебнувшись чувством преданности,
взвизгнул горец. – Ежели довераешь, здохнэм, а нэ выдам… Крайность придет
– всех зарэжим, его спасем… Цх! Давай руку! Давай, хозяин, руку. Ну! Будем
кунаки…
Чай пили в кухне, попросту, как при дедушке Даниле, –
хозяева и работники вместе. Кухня просторная, светлая, стол широкий,
придвинутый в передний угол, к лавкам, идущим вдоль стены.
Ярко топилась печь. Кухарка, краснощекая Варварушка, едва
успевала подавать пышные оладьи. Масло лилось рекой. Вкусно любили поесть
хозяева, да и приказчики с рабочими не отставали.
А хозяйка, Марья Кирилловна, поощрительно покрикивала:
– Ребята, макайте в мед‑то!.. С медом‑то оладьи лучше…
Ибрагимушка, кушай.
Варварушка, садись…
Ибрагим пил чай до шестого пота. Он всегда угрюм и молчалив.
Но сегодня распоясался: хозяин оказал ему полное доверие, почет.
Ибрагим, обтирая рукавом синего бешмета свой потный череп,
говорил:
– Совсэм зря.., каторгу гнали…
– За что? – враз спросила вся застолица. Ибрагим
провел по усам рукой, икнул и начал:
– Совсэм зря… Сидым свой сакля, пьем чай… Прибежал один
джигит: «Ибрагим, вставай, твоя брат зарэзан!» Сидым, пьем. Еще джигит
прибежал: «Вставай, другой брат рэзан!» Сидым, пьем. Третий прибежал: «Бросай
скорей чай, твоя сестра зарэзан!» Тогда моя вскочил, – он сорвался с
места и кинулся на середину кухни, – кынжал в зубы, из сакля вон, сам всех
кончал, семерым башкам рубил! Вот так! – черкес выхватил кинжал и сек им
воздух, скрипя зубами.
Все, разинув рот, уставились в дико исказившееся лицо горца.
Вскоре Прохор с телохранителем отправился в безвестный
дальний путь.
|
