 Увеличить |
10
Среди рабочих опять началось сильное брожение. Закваской,
дрожжами были политические ссыльные, передовые рабочие, кое‑кто из технического
персонала и отчасти даже сам Протасов. Но, по мнению Андрея Андреевича, поднять
людей на новую забастовку, пожалуй, немыслимо и, как показал недавний опыт,
бесполезно.
Агитаторам, согласным с мнением Протасова, пришлось теперь
разъяснять людям, что тут дело не в Громове: таких Прохоров Громовых на свете
десятки тысяч – не тот, так другой. Да и на самом деле – была забастовка, были
расстрелы, были даны послабления и – вот: еще не успели сгнить в могилах
казненные, у живых снова отнято все, что заработано кровью погибших… Нет, тут
вся беда в самом управлении страной, в ее устарелом, жестоком строе. Значит,
надо повалить насквозь прогнивший строй, надо поставить свое, народное
правительство, тогда сразу всем капиталистам, вместе с Прохором Громовым –
крышка! А пока – надо копить силы для предстоящих боев.
Состоялось свидание в брошенной рыбачьей избушке. Было
двенадцать человек, среди них: Протасов, техник Матвеев, слесарь Иван Каблуков
и поступивший в конторщики юноша Краев (он был на поруках Протасова), еще
восьмеро рабочих: Васильев, Доможиров и другие.
Глухая ночь, берег реки, костер, чаек из котелка.
– Товарищ Протасов, – покашливая, кутаясь в
длиннейший резко‑желтый шарф, начал Краев. – Ваша точка зрения, простите
пожалуйста, в корне не правильна. Отговаривать рабочих от забастовки преступно.
И вот почему…
– Извините, – сразу перебил его Протасов. – А
я, как раз наоборот, считаю величайшим преступлением толкать рабочих без
надлежащей подготовки под второй расстрел. И, пожалуйста, не старайтесь
переубедить меня; я старше вас и расцениваю события жизни трезвее, чем вы…
– Ну, тогда не о чем и говорить, – занозисто
сказал Краев, и сухие щеки его стали алеть. – Моя точка зрения такова,
если угодно вам выслушать… Да и не только моя, а наша…
– Пожалуйста. Только прошу вас – короче.
– Жертв бояться нечего! Без жертв, Протасов, революции
не бывает! – И возбужденный юноша туго‑натуго затянул на шее шарф. –
Вы предлагаете всякие компромиссы. Ерунда! А почему? Да очень просто: вы,
Протасов, никогда не рискнете пойти ради дела.., на виселицу. Да‑да… Ну‑с… Так
сказать… А я, что ж, я на это пойду. Значит, что? Значит, я вправе говорить, что
жертв бояться нечего. Я не боюсь, не боюсь!.. Нате, берите мою жизнь! Суйте мою
башку в петлю!.. – срывающимся голосом выкрикивал он.
– Простите, Краев, но мне ваша мальчишеская игра в
героя начинает надоедать, – нажал на голос инженер Протасов. – Вы только
собираетесь, а я уже рисковал своей жизнью…
– Когда?
– Как – когда?! – вскричал слесарь Каблуков не то
с сердцем, не то ухмыльчиво. – А кто под пулями был, как в нашего брата
шпарили? Не знаешь, и молчи.
– Вы, милый Краев, имеете право распоряжаться лишь
своею, а не чужими жизнями. Поняли? Не жизнями рабочих…
– Ax, так? – И молодой человек, судорожно размотав
концы саженного шарфа, резким движением закинул их за спину. – Тогда вы,
Протасов, не революционер, вы, Протасов, примиренец, вы оппортунист и больше
ничего! Да‑да, оппортунист… Факт! Меньшевичек стопроцентный!
Взволнованный Протасов засопел, надулся. Рабочие мрачно
молчали. Тут напористо ввязался техник Матвеев:
– Ты, Краев, горячишься, нервничаешь и не излагаешь
наших условий… Дело вот в чем, Андрей Андреич! – сказал он и чиркнул
зажигалку.
Четверо закурили от одного огонька. Большая борода слесаря
Ивана Каблукова отливала красно‑сизой чернью, воспаленные глаза были
внимательны. Попыхивая трубкой, он принялся подживлять костер. Их окружала
неверная, вся в тревоге, темень. На Угрюм‑реке мерцали дремлющие бакены. В
небе, там, далеко за тайгой, пошаливали, играя в прятки, бледнолицые молнии. На
том берегу озорливо пылал костер. Возле него чуть виднелась кучка людей. И,
будоража мглистый воздух, волнами наплывала от костра каторжная песня:
Этот дом, барин, казенн‑а‑а‑й,
Александровский централ,
А хозяин тому до‑о‑ому ‑
Сам Романов Николай!..
– Слышите?! – озлобленно крикнул Краев на
Протасова и взмахнул рукой навстречу птице‑песне. – Слышите, Протасов? Вот
вам… А кто поет? Простые мужики, лесорубы, рабы вашего милейшего людоеда
Громова…
– Краев, брось! Андрей Андреич, значит,
слушайте. – И техник Матвеев, потряхивая отвислыми щеками, стал приводить
резоны. – Итак, план… Первое – объявление забастовки без всяких
переговоров с Громовым. Второе – накануне забастовки, в ночь, мы разоружаем
казаков и полицию. В‑третьих…
– Чепуха, – буркнул Протасов. – С голыми
руками к казакам соваться нечего…
– Позвольте, позвольте! В этом деле нам помогут ребята
Ибрагима. Среди них есть наши рабочие с приисков и, говорят, один бежавший
политик. Мы с ними уже вступили в связь. Итак, в‑третьих – мы организованно
предъявляем наши требования Громову. В‑четвертых – мобилизуем рабочих для
вооруженного восстания…
– Чепуха… Опасно, преждевременно! Против вооруженного
восстания я в принципе решительно ничего не имею. Напротив! Я только говорю,
что это преждевременно. Без контакта с общим движением рабочих ни черта не
выйдет, уж поверьте. – И Протасов, черпая красноречие в приподнятом
настроении своем, подверг сильной критике план забастовочного комитета.
– Я, вероятно, с Громовым расстанусь, товарищи.
Перехожу либо на Урал, либо.., и сам не знаю, куда, –
сказал в заключение Протасов. – Я думаю, что Громов скоро сам себя
угробит: до чертиков пьянствует, балдеет, к работе относится спустя рукава, а
поэтому и с финансами запутался… Мой вам совет, товарищи: готовьте силы к
революции. Она близка.
Рабочие поднялись на ноги и сняли шапки.
– Товарищ, Андрей Андреич, – заговорили они
враз. – Мы тоже утекать отсель мекаем. Нас, желающих уйти, человек боле
полсотни. Мы в Россию. Присоветуй, Андрей Андреич…
– Почему же вы? Заработок, что ли, мал?
– Не в этом суть, – ответил широкоплечий, «в рыжих
усах, молодой мужик Телегин, бывший солдат. – А вот в чем… Тут у нас,
понимаешь, исходя из соображения… Каблуков, толкуй!.. Ты вроде как старшой у
нас.
Иван Каблуков двигал бровями, переминался с ноги на ногу,
видимо – робел.
– А пойдемте‑ка, братцы, к лодке, – сказал
Протасов, – мне ехать пора. Там и поговорим.
Матвеев с Краевым решили переночевать в избушке. Рабочие,
вместе с Протасовым, дружески попрощались с ними и спустились к воде. Протасову
нужно в литейный цех, где спешно, в ночную, ремонтировалась вагранка.
Заработали две пары весел. Протасов взялся за руль. Сквозь темень лодка быстро
заскользила вниз.
– Так в чем же дело, Каблуков?
– Да вот… Поскладней хотелось. Да не шибко мастер
говорить‑то я. – И смущенный слесарь стал утюжить свою бороду. – Дело
вот в чем, барин Протасов;.. То бишь, как его… Андрей Андреич… Ты даве правду
сказал, бастовать у нас теперича, это – ваньку валять, нет никакой спозиции.
Економной забастовкой, то есть кономической, нешто капитал проймешь? Да ни в
жизнь! Ей‑богу, правда… Главная суть – вредят эти самые штрики, как их…
– Штрейкбрехеры, – подсказал сквозь тьму Протасов.
– Во‑во‑во! – И слесарь Каблуков, раздувая ноздри,
шумно задышал. Луженное огнем и дымом мастерских корявое лицо его вспотело от
непривычного напряжения мысли. Но он все‑таки нашел нужные слова. – Мы
мекаем во как, товарищ Андрей Андреич. Здесь нам, мало‑мало сознательным,
делать нечего. Здесь, понимаешь, дыра. А я вот с Ванюхой в Сормово лажу, там
шурин у меня токарь‑металлист. Мишка да Степка желают ехать на Урал, они ребята
твердые и в деле и в понятиях. Захар Оглоблин на Путиловский…
– Да, есть такое стремление, это верно… – широко
раскачнул плечами угрюмый, со скуластым бритым лицом Захар; вода бурлила и
вскипала пеной от взмаха его весел.
– Да все кой‑куда, согласуемо желанью‑мысли… А вот Миша
Телегин, он, как бывший солдат, на вторительную службу ладит в полк… Чтобы,
значит, и там пропаганду пущать.
Протасов с некоторой тревогой прищурился на бывшего солдата.
– Мы вот как просветились, спасибо, здесь! – И
слесарь Каблуков, бросив весла, ударил в порыве восторга себя в грудь
кулаком. – То ты, то Матвеев Иван Семеныч, то политические, спасибо! И по
этому самому нас, сознательных, облестила мысль‑понятие вот какое: уж ежели
зачинать революцию, так зачинать как след быть. Перво‑наперво нужно солдат
поднять да мужиков. Так, ребята?
– Известно, так! Главная суть в солдатах, в армии…
– Мы про рабочих молчим, рабочий сам подымается, раз
это его кровное дело. Верно, ребята? И вот, значит, долго ли, коротко ли,
восстание с оружьем в руках, всеобщая заваруха. Мужики бар тревожат, землю
забирают, а тут повсеместная забастовка, да не економная, а сама что ни на есть
политическая, с красным флагом. Прямо – хвиль метель!.. Тогда все –
стоп! – мужик наш, солдат наш…
Лицо Каблукова то улыбалось, то серьезилось; он млел в приливе
бодрых чувств, захлебывался словами.
Направо, задорно помигивая сквозь отсыревшую мглу,
показались огни заводов. Было тихо. Кой‑где висели в небе звезды. А за тайгой
все еще играли бледнолицые молнии.
Лодка под рулем Протасова, обогнув красный бакен, круто
завернула на заводские огни. Из цехов механического завода долетали лязг, бряк,
гул. Протасов и рабочие поднялись по сыпучему откосу на берег. Слесарь
Каблуков, освещая инженера дорожным фонарем, заговорил взволнованно:
– Ну, а позволь тебя, товарищ Андрей Андреич, спросить
в упор, не обессудь уж… Нам шибко антиресно, даже спор у нас из‑за тебя… Вот,
допустим, восстание, революция, бурь‑погода огневая… А ты‑то?.. Ты‑то с нами
будешь али как?
У Протасова защемило сердце, кровь ударила в голову, обвисли
концы губ. Он взглянул в лицо Ивана Каблукова и дрожащим голосом спросил:
– А ты как думаешь, Иван?
Каблуков потупил глаза в землю, мялся.
Протасов ушел. Каблуков сопел, про себя выборматывал:
– А ведь и верно, барин‑то, пожалуй, меньшевичек…
Пожалуй, в случае чего, большого дела‑то забоится.
|
