ЧАСТЬ 5
1
В Петербурге Прохор Петрович сумел многое сделать. Побывал
на огромном машиностроительном заводе, где по одобренным Протасовым чертежам
заказал для своей электростанции турбину в пять тысяч киловатт, побывал в
горном департаменте, чтоб посоветоваться о выписке из Америки драги для золотых
приисков. Наконец разыскал поручика Приперентьева, которому перешел по
наследству от брата золотоносный, остолбленный в тайге, участок.
Поручик Приперентьев жил в двух комнатах на Моховой, у
немки; ход чрез кухню. Неопрятный с сонным лицом денщик, поковыривая в носу, не
сразу понял, что от него хочет посетитель. Прохор дал ему два рубля, –
денщик мгновенно поумнел и побежал доложиться барину. Поручик принимал Прохора
в прокуренной, с кислым запахом комнате. У него одутловатое лицо, черные усы,
животик и, не по чину, лысина. Поручик тоже не сразу понял цель визита Прохора
и, наконец, кое‑что уяснив, сказал:
– Ни‑ко‑гда‑с… Я выхожу в отставку. Впрочем.., черт!..
Ну, что ж… У меня как будто водянка, как будто бы расширение сердца… Словом,
понимаете? Да. Выхожу в отставку и еду сам в тайгу, на прииск…
Прохору было очевидно, что поручик ошарашен его появлением,
что поручик давным‑давно забыл о прииске и теперь нарочно мямлит, придумывая
чепуху.
– Для эксплуатации участка нужен большой капитал. Вы
его имеете? – ударил его Прохор вопросом в лоб.
Поручик Приперентьев схватился за голову, попятился и сел.
– Прошу, присядем. Насчет капиталов – как вам
оказать?.. И да и нет… Впрочем..,
скорей всего – да. Я женюсь… Невеста с приличным состоянием…
Сидоревко! Кофе…
Поручик наморщил брови, надул губы и с независимым видом
стал набивать трубку.
– Впрочем… Знаете что? Кушайте кофе. Сигару хотите?
Впрочем.., у меня их нет… Этот осел денщик! Тьфу!.. Знаете что? Приходите‑ка
сегодня ко мне вечерком поиграть в банчок. В фортуну верите, в звезду? Ага!
Можете выиграть участок в карты. Я его ценю в сто тысяч.
– Я бы мог предложить вам тыщу…
– Что? Как?! – поручик выпучил продувные, с
наглинкой глаза и прослезился.
– Тыщу, – хладнокровно сказал Прохор, отодвигая
чашку с кофе. – В сущности вы потеряли на него все права… Эксплуатации не
было около двадцати лет, срок давности миновал. Но мне не хочется начинать в
департаменте хлопоты об аренде… Я желал бы сойтись с вами…
Из рук в руки…
– Впрочем… Это какой участок? Вы про какой участок
изволите говорить?
– Как – про какой? Да в тайге, золотоносный…
– Ах, тот! – басом закричал поручик и завертел
головой. – Семьдесят пять тысяч…
Ха‑ха… Да мне в прошлом году давали за него двести тысяч… Я
был при деньгах, сделкой пренебрег…
– Кто давал?
– Золотопромышленник Пупков Петр Семенович.
– Такого нет.
– В этом роде что‑то такое, понимаете: Пупков, Носков,
Хвостов… Знаете, такой с бородкой. Итак, семьдесят пять тысяч…
– Тыщу…
– Я шуток не люблю. Впрочем, я кой с кем посоветуюсь.
Позвоните завтра 39‑64. Адье… Мне в полк… Эй, Сидоренко!..
Прохор, конечно, не звонил и больше с поручиком не видался.
А Яков Назарыч, угостив Сидоренко в трактире водкой, пивом и яишенкой с
ветчинкой, выведал от него необходимое. Барин – мот, картежник, пьяница, иногда
при больших деньгах, но чаще пробивается займом деньжат по мелочам: то у
хозяйки Эмилии Карловны, то у несчастного денщика, Сидоренка. Недавно барин
сидел на гауптвахте, недавно барина били картежники подсвечником по голове, а
на другой день барин избил ни в чем не повинного денщика. Надо бы пожаловаться
по начальству, да уж бог с ним.
Рассказывая так, подвыпивший Сидоренко горько плакал.
И ровно в двенадцать Прохор Петрович был на приеме у
товарища министра. В новом фраке, с цилиндром в руке, слегка подпудренный, с
усами и бородкой, приведенными в «культурный вид», он стоял в приемной, любуясь
собою в широком, над мраморным камином, зеркале.
– Их превосходительство вас просят.
Прохор, с высоко поднятой головой, вошел в обширный, застланный
малиновым ковром кабинет. Сидевший за черным дубовым столом румяный старичок, в
партикулярном сюртуке, с орденом Владимира на шее, указал ему на кресло. Прохор
поклонился, сел. Старичок метнул на него бывалым взглядом, потеребил крашеную
свою бородку, снял очки.
– Я вас принял тотчас же потому, что знаю, кто вы.
Излагайте.
Прохор изложил дело устно и подал докладную записку.
– Ага, – сказал старичок и мягко улыбнулся. –
Хорошо‑с, хорошо‑с… Зайдите дня через три… Впрочем, чрез неделю. Вы не
торопитесь? Итак, чрез неделю, в четыре часа ровно… – и он сделал в календаре
отметку.
Прохор встал. Старик протянул сухую, в рыжих волосинках,
руку. Прохор сказал:
– Могу ли я, ваше превосходительство, надеяться, что
моя просьба будет уважена?
– Гм… Сразу ответить затрудняюсь. Дело довольно
туманное. Знаете, эти военные. Этот ваш, как его… Запиральский…
– Приперентьев, ваше превосходительство.
– Да, да… Приперентьев… Ну‑с… – Румяный старичок широко
улыбнулся, обнажая ровные, блестящие, как жемчуг, вставные зубы. – Я
передам вашу записку на заключение старшего юрисконсульта, он по этой части
дока. Надо надеяться, молодой человек. Надо надеяться.
Ровно через неделю, в четыре часа Прохор вновь был у
товарища министра. Старик на этот раз – в вицмундире, со звездой, поэтому при
встрече вел себя с подобающим величием.
– Ну‑с? Ах, да. Садитесь, – сухо и напыщенно
проговорил он. – Вы, кажется… Вы, кажется… По поводу…
– По поводу отобрания от поручика Приперентьева
золотоносного участка и передачи его мне, ваше превосходительство.
– Да, да… Великолепно помню. Столько дел, столько
хлопот. Бесконечные заседания, комитеты, совещания… С ума сойти… – Он произнес
это скороговоркой, страдальчески сморщившись и потряхивая головой. – По
вашему делу, милостивый государь, наводятся некоторые справки. У нас в столице
подобные дела вершатся слишком, слишком медленно… Море бумаг, море докладов…
Гибнем, гибнем! Придите через неделю. Но, предваряю вас: розовых иллюзий себе
не стройте – поручик Приперентьев подал встречное ходатайство… А что у вас
большое дело там дома?
– По нашим сибирским местам, солидное…
– Оборотный капитал?
– Миллионов десять – двенадцать, ваше
превосходительство.
Сановник вдруг поднял плечи, вытянул шею и быстро повернулся
лицом к Прохору, сидевшему слева от него.
– О! – поощрительно воскликнул он, и все величие
его растаяло. – Похвально.
Очень, оч‑чень похвально, милостивый государь. Итак… – Он
порывисто поднялся и заискивающе пожал руку Прохора.
Представительный, весь в позументах, в галунах швейцар,
подавая пальто, спросил Прохора:
– Ну как, ваша честь, дела, осмелюсь поинтересоваться?
– Не важны, – буркнул Прохор и вспомнил давнишний
совет Иннокентия Филатыча: «Швейцарец научит либо лакей, к нему лезь».
Широкобородый седой швейцар, похожий в своей шитой ливрее на короля треф,
взвешивал опытным взглядом, в каких капиталах барин состоит. Прохор сунул ему
четвертной билет и пошел не торопясь к выходу. Швейцар, опередив его, отворил
дверь и, низко кланяясь, забормотал:
– Премного, премного благодарен вами, ваша честь. И..,
дозвольте вам сказать…
В прихожей‑то неудобственно, народ. Мой вам совет, в случае
неустойки али какого‑либо промедления, действуйте через женскую, извините,
часть… То есть… Ну, да вы сами отлично понимаете: любовный блезир, благородные
амуры. Да‑с… Например, так. Например, их превосходительство аккредитованы у
мадам Замойской.
– Графиня?! – изумился Прохор, и сердце его
заныло. Пред глазами быстро промелькнули: Нижний Новгород, ярмарка, зеленый
откос кремля, воровская шайка. – Замойская? Графиня?
– Без малого что да. Баронесса‑с… И соблаговолите
записать их адресок.
Меж тем кончился срок высидки Иннокентия Филатыча. Прохор
без него скучал. Яков Назарыч целиком ушел в дела, к нему насчет «прости
господи» – не подступись. А тот веселый старикан с выдумкой – авось какое‑нибудь
легкое безобразие вкупе с ним и сотворили бы. Да, жаль… И угораздило же черта
беззубого порядочным людям носы кусать…
Утром постучали в номер. Вошел верзила в форме тюремного
ведомства. Морда бычья, с перекосом. Не то улыбнулся, не то сморщился, чтобы
чихнуть, и подал розовый, заляпанный масляными пятнами пакетик:
– Письмо‑с! От именитого сибирского золотопромышленника
Иннокентия Филатыча Груздева с сыновьями.
– У него – дочь вдова. Да и нет такого
золотопромышленника. Чего он там?
– Извольте прочесть.
«Милый Прошенька. Прости бога для. Денежки твои – две с
половиной тысячи, которые, пропили всей тюрьмой. А то скука. Ноги мои опухли, и
лик опух, а посторонних людей все‑таки узнаю, не сбиваюсь. В эту пятницу
привези, пожалуста, какую‑нибудь одежину по росту и сапоги, Еще какой‑нито
картузишко. А свое все пропито, которое украли, сижу в рестанском халате, вша
ест».
– Что же, в пятницу он выходит? – спросил Прохор,
передавая письмо Якову Назарычу.
– Так точно‑с… – сказал верзила, стоя во фронт и
придерживая рукой шашку.
– Веселый старик?
– Очень даже‑с… Уж на что помощник начальника тюрьмы, а
и тот кажинный божий день два раза пьяный в доску‑с. И надзиратели пьяные, и
вся камера пьяная. Прохор дал ему три рубля и отпустил. Яков Назарыч хохотал.
В день выхода старца на свободу в вечерней «Биржевке» был
напечатан кляузный фельетон: «Веселая тюрьма». Талантливо описывая пьяную
вакханалию в одной из петербургских тюрем, автор фельетона требовал
немедленного расследования этого неслыханного дела и примерного наказания
виновных, во главе с начальником тюрьмы и героем «всемирного пьянства»
сибиряком И. Ф. Груздевым, заключенным в узилище за укушение носа обер‑кондуктору
Храпову.
Освобожденный Иннокентий Филатыч скупил около сотни номеров
этой газеты и разослал ее всем знакомым с наклеенной под заметкой надписью: «На
добрую память из Петербурга».
Иннокентий Филатыч чувствовал себя вознесенным на небо. Он
ходил по Питеру с видом всесветно известного героя, всем улыбался, заглядывал в
глаза, будто хотел сказать: «Читали? Иннокентий Груздев – это я».
|
