13
Зима проходила в лихорадочной деятельности. Тайга валилась
под топорами. Образовалось много «росчистей». Весной они будут выкорчеваны,
вспаханы, засеяны пшеницей. Из глубины тайги к реке рубились для новых дорог и
железнодорожной ветки просеки. День и ночь, в две смены по двенадцати часов,
трудились здесь пятьсот лошадей и полторы тысячи рабочих. Надо было припасти
лошадям фураж, людям – тепло и пищу. По всей округе, на сотни верст, скрипел
под полозьями снег, крестьяне беспрерывно подвозили на место работ овес и сено.
В горных участках приступали к добыче свинцовых и цинковых руд. Деньги из кассы
Прохора уплывали как вода, а результаты еле видны. Прохор жил в каких‑то
душевных корчах, напрягая всю свою мощь.
Трещал мороз, стонала тайга от звяка топоров, ржанья коней,
ночных костров, выстрелов и пьяных песен. Звери и зверушки бежали прочь,
медведь переворачивался с боку на бок, кряхтя, выпрастывался из берлоги и,
поджав уши, уходил на покой подальше.
Лес очищают от ветвей, по примитивным, в три бревна,
времянкам свозят к берегам, где уже подводятся под крышу три новых завода:
лесопильный, для гонки скипидара и для пропитки шпал.
В трескучий мороз люди жили в брезентовых палатках, в
самодельных тунгусских чумах, в землянках, вырытых в склонах падей и распадков.
Люди мерзнут, болеют, мрут, люди проклинают десятников и стражников; десятники
проклинают техников и инженеров; инженеры заочно проклинают Прохора. Прохор
говорит:
– Раз тунгусы живут в чумах, бывают сыты и не дохнут,
то почему же рабочий требует себе дворцов? Недовольных гоните в шею. Только
стоит свистнуть – пять тысяч новых набежит: отец родной, прими.
Ответ хозяина инженеры передали техникам, техники разъяснили
десятникам, десятники и стражники стали запугивать рабочих. Рабочие в сотый раз
проклинали Прохора.
– Подстрелить бы его, дьявола! – свирепел горячий.
– Остынь! – останавливал его холодный. –
Какая тебе выгода? Ну, подстрелишь. Тогда и работе конец. Куда без хозяина?
Хозяин все‑таки кой‑какой сугрев дает. Хоть того хуже злодей, а все ж таки
хозяин, будь он трижды через нитку проклят! Потерпи чуток…
– У‑у‑у! – от яри грыз рукава горячий. –
Терпеть? Врешь! Терпелка спортилась! Я пуп сорвал! Мы потроха себе надорвали
все… У‑ух‑ты!..
Однако мороз трещал, нагаечка, грозя, посвистывала в
воздухе.
Работы всем и каждому по горло. Машина большого предприятия
пущена в ход умелою рукою, и каждый промах, каждая заминка сразу же отражались
на всем деле. Но Прохор крут, инженер Протасов опытен и энергичен, машина
предприятий шла пока что без перебоя.
Протасов составлял проекты, руководил постройками. В его
распоряжении пятнадцать вновь прибывших инженеров и техников. Оберегая свою
репутацию делового человека, он всегда осторожен в решении экономических
вопросов: прикидывал и так и сяк, теоретически высчитывал, выгодна ли та или
иная отрасль дела, и нередко давал совет Прохору бросить это, начать делать то
и то. Однако Прохор всегда решал смаху, всегда играл ва‑банк.
– Что, убыток? Ерунда! У меня убытку не будет. Он смело
бросал десятки тысяч на заведомо, казалось бы, провальную затею. Но какой‑то
счастливый случай всегда выручал его, – он становился победителем.
– С конца февраля наступает полоса большого снегопада.
Необходимо заготовку леса прекратить. Иначе – снег задавит вас, вы понесете
убыток в несколько сот тысяч.
– Нынче снегу не будет, – наобум отвечал Прохор и
вдвое увеличивал число рабочих.
И, как по волшебству, вплоть до будущей зимы снегу – ни
пушинки. Прохор рад, Прохор мысленно кладет в карман миллионную добычу.
– Ну, знаете, вам везет! – со скрытым
недоброжелательством говорит хозяину Протасов.
– Смелым бог владеет, – отвечает опьяненный
успехом Прохор и с некоторой грустью добавляет; – А мною, наверно, владеет
черт.
– Возможно, возможно. – Протасов очень обидно для
Прохора вздыхает и сожалительно причмокивает:
– Эхе‑хе!.. Да, да…
Прохор, как чрез лупу, насквозь видит настроение Протасова,
и разговор сразу обрывается.
Мистер Кук в заботах, в деле, в рвении сильно поморозил себе
нос. Вот пассаж! Теперь он долго не сможет показаться Нине. Но ведь он
совершенно не в силах без нее существовать.
– Ифан! Больфан! О, виллэн… Где гусиный жир? Зови
очшень скорей доктора. Ну!.. Очшень глюпый рюсска поговорка: «Три носа, и все
будут ходить…»
– Три к носу – и все пройдет, вашескородие…
– О, какое несчастье!..
Однако все благополучно: доктор утешительно сказал, что нос
останется на прежнем месте, формы своей не утратит, хотя надо ожидать, что он
будет несколько больше натурального и, к огорчению, приобретет устойчивый
слабофиолетовый оттенок, как у пьяниц. Послав доктора в душе ко всем чертям и угостив
его ямайским ромом, мистер Кук вновь зарылся в ворохах дел и неосуществимых
своих выдумок. Например, он долго носился с мыслью использовать энергию одного
бурного таежного потока, чтоб получить дешевый «белый уголь». Он еще осенью, в
свободное от прямых занятий время, сделал рекогносцировочное обследование реки,
составил приблизительный проект сооружения и всем совал в глаза свою затею,
неотвязная мысль о которой обратилась для него в idee‑fixe.
К великому сожалению, мистер Громофф был тогда в Питере, затем,
к великой радости, мистер Громофф в Петербурге умер. – О! О! О! –
наконец‑то мистер Кук.., а как знать? А как знать?! Может быть, мистер Кук
удостоится внимания прекрасной мистрисс Нины, может быть, она станет его женой.
Недаром же старый хиромант негр Гарри, взглянув на его ладонь, воскликнул: «О,
мистер Кук… Вы найдете в России славу. О, счастливейший из смертных, мистер
Кук, вас ждут в России миллионы долларов…» Наконец‑то его проект осуществится…
Да что проект, он тогда составит и проведет в жизнь тысячу проектов. О! О! О!..
Но вот сокрушительный удар: мистер Громофф немножко жив‑здоров, а счастливейший
из смертных мистер Кук, миллионер, исчез с лица земли, совсем исчез. Гуд
хэвенс! О, проклятый Гарри!
И вот мистер Кук с трепетом представляет свой проект
всесильному Прохору. И к своему горячему восторгу видит, как у Прохора
заблистали глаза.
– Вы говорили с Протасовым?
– Официально нет… Я списывался с американской фирмой
Ньюпорт‑Ньюс… Получил чрезвычайное одобрение.
– А что… Дело ладное. Дело интересное. Надо попытать.
– Мистер Громофф! Вы – гений. Но приглашенный на совет
инженер Протасов сразу же вдребезги разбил проект.
– Стоимость этой почтенной выдумки, я думаю, не менее
двух‑трех миллионов. Все оборудование, и в особенности турбины, пришлось бы
заказывать за границей. А главное, зачем нам ваш «белый уголь», когда мы
захлебнулись океаном тайги? Жги, сколько хочешь.
Убийственное уныние растеклось по лицу мистера Кука. Мистер
Кук едва не упал со стула.
– Вы, мистер Протасов, гений… Ит из сплендид… –
расслабленно прошептал он, потирая вспухший нос.
Прохор видел страшный сон: голое поле, черная яма, из ямы
кольцами выползали змеи. «Вот он здесь», – шипели они. – «Я
знаю, – отвечал офицер Приперентьев, – я его возьму».
Прохор испугался сна; он вообще стал какой‑то нервный и
встревоженный. На имя Парчевского тотчас полетела телеграмма:
«По окончании служебной командировки немедля возвращайтесь.
Точка. Мои личные поручения отменяются. Громов».
Отчасти сон был в руку. Офицер Приперентьев, узнав от Парчевского
подробные сведения о золотоносном участке, возмечтал потягаться с Прохором и
возбудить встречную претензию, чтоб вновь приобрести утраченное право на
владение забытым прииском. И вышло весьма удачно: колесо фортуны катилось прямо
ему в руки; он выиграл большую сумму денег и задумал дать контрвзятку
сребролюбивому сановнику. Все это он устроит чрез Авдотью Фоминишну. Скользким
бесом она вотрется в дом баронессы Замойской и – дело в шляпе.
В теплой беседе с паном Парчевским, близким другом по
зеленому столу, он наобещал ему с три короба.
– Будем работать вместе, как два компаньона. Я имею
великолепные связи с золотоприисковым миром. Подберем опытных служащих и
раздуем кадило так, что ваш Громов треснет от зависти.
Инженер Парчевский развесил уши, опять потонул в заманчивых
мечтах и кончать командировку медлил. Он предпочитал вернуться не служилой
сошкой, а полноправным хозяином выгодного дела, где все будет поставлено на
гуманных началах, где рабочим предоставятся широкие права на человеческое
существование. Пусть пани Нина посравнит условия труда рабочих у них и у себя,
пусть сделает из этого соответственные выводы: она, может быть, найдет тогда
возможным порвать жизнь с мужем и вступить с своими капиталами в незапятнанную
фирму «Парчевский, Приперентьев и Компания». А в дальнейшем, надо полагать,
офицеришка сопьется; тогда, пожалуй, можно будет офицеришке и «киселя под зад».
Нина получает от Парчевского четвертое письмо, но с ответом
медлит, писать не хочет.
Меж тем подходила масленица. Дни стали лучезарны, кругом
звенит капель. А ночами все небо в звездах, и расслабевший дед‑мороз,
предчувствуя скорую свою кончину, старается напоследок щипануть людишек то за
уши, то за нос.
Масленица! Какое странное полуязыческое слово. И каким
полнокровным бытием, какой гаммой невинных чувств и наслаждений когда‑то
звучало оно для Нины‑девушки. Блины, смех, тройки, музыка и плясы. Но все это
безвозвратно отодвинулось в далекое ничто: теперь у Нины‑женщины другие пути,
другие задачи и желания.
Иннокентий Филатыч писал ей, что доехал он благополучно, что
маменька Нины жива‑здорова, правда, печалится очень и ждет весной свою дочь к
себе, что на могиле Якова Назарыча отслужил панихиду за упокой его души.
Иннокентий Филатыч также сообщал, что из десяти торговых отделений по уезду
он успел объехать с учетом только пять, все в полном порядке и благополучии,
доверенные – народ весьма надежный. Что же касается денежных дел, то свободной
наличности в банке оказалось немного – всего 275 тысяч, из коих 100 тысяч, по
приказу Нины, он сегодня переводит ей. Три каменных городских дома, две лавки и
три дачи по реке в бору требуют ремонта. Оба парохода и пять барж стоят на
зимовке; они законтрактованы на всю навигацию министерством торговли, и
промышленности за шестьдесят тысяч. «Всего же наследства, совместно с прииском,
покойный папенька ваш, царство им небесное, Яков Назарыч, изволил оставить Вам,
бесценнейшая Нина Яковлевна, по моим примерным подсчетам, так что больше двух
миллиончиков».
Нина сразу почувствовала свою независимость и свой вес в
жизни. Она вспомнила недавний разговор с многосемейным слесарем Провом: «Ты
баба ладная, ты отколись от мужа, встань над ним, зачинай свое дело небольшое».
Спасибо мудрому Прову на совете. Теперь она имеет крупные козыри в руках, чтоб
бить любую карту мужа.
Муж рыл для рабочих новые землянки, – Нина строила на
свои средства светлые бараки. Муж, с согласия губернатора, сооружал на окраине
поселка деревянную тюрьму, Нина приступила к постройке больницы на сто коек.
В постройках Нине помогали инженер Протасов и двое
передовых, хорошо грамотных десятников из рабочих. Оба они взяли расчет в
конторе Громова и перешли на работу к Нине. У нее двести человек собственных
рабочих. Она платит им столько же, сколько и Прохор своим людям, но заботится о
них, как мать.
Эти деяния Нины все более и более раздражали Прохора. Он
никак не ожидал от нее такой прыти. Он удивлен, не по‑хорошему взволнован.
– Слушай, мать игуменья, всечестная
строительница, – как‑то сказал он ей. – А ведь ты мне ножку
подставляешь. Ты своих рабочих уж слишком того… Как бы это тебе сказать..,
пирогами кормишь… Боюсь, что мои роптать начнут.
– А ты поступай так, чтоб не роптали.
– Тебе легко, мне трудно. Ты играешь в
благотворительность, а я на них наживаю капитал…
– Зачем тебе он?
– Чтоб расширить и утвердить дело. Я должен же в конце
концов забраться на вершину.
– Смотри, чтоб не закружилась голова.
– Моя голова крепкая.
В общем на этот раз кончилось все благополучно. Нина
продолжала свое пока небольшое дело, Прохор свое: рубил тайгу, вздымал пласты,
опрокидывал скалы. И с горечью в сердце подсмеивался над затеями Нины.
|
