Увеличить |
КНИГА ТРЕТЬЯ
ПЛАТОН
Платон, афинянин, сын Аристона и Периктионы (или
Потоны), которая вела свой род от Солона. А именно у Солона был брат Дропид, у
того — сын Критий, у того — Каллесхр, у того — Критий (из Тридцати тиранов) и
Главкон, у Главкона — Хармид и Периктиона, а у нее и Аристона — Платон — в
шестом поколении от Солона. А Солон возводил свой род к Нелею и Посидону.
Говорят, что и отец его происходил от Кодра и Меланфа, а Кодр и Меланф (по
словам фрасила) — от Посидона.
Спевсипп (в книге под заглавием "Платонова
тризна"), и Клеарх (в "Похвальном слове Платону"), и Анаксилаид
(во II книге "О философах") пишут, что по Афинам ходил такой рассказ:
когда Потона была в цвете юности, Аристон пытался овладеть ею, но безуспешно;
и, прекратив свои попытки, он увидел образ Аполлона, после чего сохранял жену в
чистоте, пока та не разрешилась младенцем.
Родился Платон в 88-ю олимпиаду, седьмого фаргелиона, в
день, когда делосцы отмечают рождение Аполлона,[239] — так пишет Аполлодор в «Хронологии».
Скончался он на свадебном пиру в первый год 108-й олимпиады, на 81-м
году, — так пишет Гермипп. (Впрочем, Неанф говорит, что он умер 84 лет.)
Таким образом, он на шесть лет моложе Исократа: тот родился при архонте
Лисимахе, а Платон — при Аминии, в год смерти Перикла.[240] Был он из дема Коллит (как говорит
Антилеонт во II книге "О сроках"), а родился, по мнению некоторых, на
Эгине (в доме Фидиада, сына Фалеса, как пишет Фаворин в "Разнообразном
повествовании"), куда отец его был послан вместе с другими поселенцами, но
вернулся в Афины, когда их выгнали спартанцы, явившись на помощь Эгине. В
Афинах он даже выступил хорегом[241] (за
счет Диона, как пишет Афинодор в VIII книге "Прогулок"). У него были
два брата, Адимант и Главкон, и сестра Потона, мать Спевсиппа.
Грамоте он учился у Дионисия, о котором упоминает в своих
"Соперниках",[242] а
гимнастикой занимался у борца Аристона из Аргоса — от него он и получил имя
Платон ("Широкий") за свое крепкое сложение, а прежде звался
Аристоклом, по имени деда (так пишет Александр в "Преемствах").
Впрочем, некоторые полагают, что он так прозван за широту своего слова, а Неанф
— что за широкий лоб. Иные говорят, будто он даже выступал борцом на Истме (так
пишет Дикеарх в I книге "Жизнеописаний"), занимался живописью и
сочинял стихи[243] —
сперва дифирамбы, а потом лирику и трагедии. Но говорят, голос у него был
слабый (так пишет и Тимофей Афинский в "Жизнеописаниях").
Рассказывают, что Сократу однажды приснился сон, будто он
держал на коленях лебеденка, а тот вдруг покрылся перьями и взлетел с дивным
криком: а на следующий день он встретил Платона и сказал, что это и есть его
лебедь. Сперва Платон занимался философией (в Академии, затем в саду близ
Колона)[244] (так пишет Александр в
"Преемствах"), следуя Гераклиту; но потом, готовясь выступить с
трагедией на состязаниях, он услышал перед Дионисовым театром беседу Сократа и
сжег свои стихи с такими словами:
Бог огня, поспеши: ты надобен нынче Платону![245]
И с этих пор (а было ему двадцать лет) стал он неизменным
слушателем Сократа; после кончины Сократа примкнул к Кратилу, последователю
Гераклита,[246] и Гермогену,
последователю Парменида; потом, в двадцать восемь лет (по словам Гермодора),
вместе с некоторыми другими сократиками перебрался в Мегары к Евклиду; потом
поехал в Кирену к математику Феодору;
оттуда — в Италию, к пифагорейцам, Филолаю и Евриту; оттуда
— в Египет к вещателям (говорят, туда его сопровождал Еврипид);[247] там он заболел, и жрецы
исцелили его морской водой, на что он и сказал:
Вода смывает все людское зло[248] -
и повторил за Гомером, что "все египтяне — врачи".[249] Собирался Платон посетить
и магов, но не сделал этого из-за азиатских войн.
Воротившись в Афины, он поселился в Академии. Это гимнасий в
роще за городскими стенами, получивший свое название от героя Гекадема, как
пишет и Евполид в комедии «Невоеннообязанные»:
У Гекадема-бога средь тенистых троп…
Также и Тимон, говоря о Платоне, пишет:
Был Широчайший водителем всех — речистых глашатай,
Сладкоголосый, подобно цикадам, которые в роще У Гекадема поют, испуская
лилейные звуки.
"Гекадемией" (через "Ге") назывался
прежде и сам гимнасий.
Был наш философ дружен и с Исократом; Праксифан описывает,
как они разговаривали о поэтах, когда Исократ приехал в гости к Платону в его
имение.
В походах он участвовал трижды (говорит Аристоксен): один
раз — на Танагру, другой — на Коринф, третий — к Делию, где весьма отличился.
Он соединил учения Гераклита, Пифагора и Сократа: о
чувственно воспринимаемом он рассуждал по Гераклиту, об умопостигаемом — по
Пифагору, а об общественном — по Сократу. Диону в Сицилии он поручил купить у
Филолая три пифагорейские книги за сто мин (так говорит Сатир и некоторые
другие) — достатком для этого он располагал, потому что от Дионисия он получил
более 80 талантов (о чем пишет и Онетор в книге под заглавием "Наживаться
ли мудрецу?").
Многим он воспользовался и у Эпихарма, сочинителя комедий,
переписав у него немалые части, — так утверждает Алким в четырех книгах
"К Аминту".[250] В
книге он пишет: "Очевидным представляется, что Платон многое говорит,
следуя Эпихарму. Рассмотрим это. Платон утверждает, что чувственно
воспринимаемое никогда не пребывает в своем качестве и количестве, но постоянно
течет и меняется — словно отнимаешь число от того, что не имеет ни равенства,
ни определенности, ни количества, ни качества.[251] Таково все, в чем становление вечно, а
сущности нет. И только умопостигаемое не знает ни убыли, ни прибыли: природе
вечного приходится быть всегда подобной и тождественной самой себе. Так вот,
Эпихарм о чувственно воспринимаемом и об умопостигаемом ясно сказал так:
— Но ведь боги были вечно, ни на миг не отсутствуя, Всё
всегда таково, как ныне, одним и тем же держится! — Что же, молвят, будто
Хаос первым возник из всех богов? — Вздор! ведь и не из чего было
возникнуть первовозникшему! — Значит, первого не было вовсе? — И
второго не было! Все, о чем мы здесь толкуем, спокон веку таково!.. … — Ну
а если к четному числу или нечетному Мы прибавим или отнимем единичку-камушек, —
Разве число останется тем же? — Ясно, что изменится. — Ну а если к
мерке в локоть мы прибавим хоть чуть-чуть Или хоть чуть-чуть отнимем из того,
что было в ней, — Разве она останется прежней? — Нет, никоим
образом. — Меж людьми мы видим то же: толстеет один, худеет другой. Так
все время, так все время люди изменяются. А то, что меняется по природе, не
застывая ни на миг, Непременно будет отличным от неизмененного. Вчера мы —
одни, сегодня — другие, завтра будем третьими, Но никогда не одни и те же — уж
таков порядок вещей.
Далее Алким пишет так: "Мудрецы говорят, что душа одни
вещи воспринимает посредством тела — например, зрением или слухом, а другие
улавливает сама по себе, без посредства тела: поэтому одни существующие
предметы чувственно воспринимаемы, а другие — умопостигаемы. Оттого и Платон
говорит:[252] кто хочет познать начала
всего, тому следует: во-первых, различить идеи сами по себе — например,
подобие, единство, множество, величину, состояние, движение; во-вторых, положить
в основу идеи, существующие сами по себе, — красоту, благо, справедливость
и тому подобное; в-третьих, познать те из идей, которые существуют по
соотношению друг с другом, — например, знание, величину или власть. (При
этом надобно помнить: вещи, которые при нас, причастны иным и соименны с иными
— так, справедливым зовется то, что причастно справедливости; прекрасным то,
что причастно красоте.) Все идеи вечны, умственны и чужды страдания. Потому и
говорит Платон,[253] что
идеи в природе занимают место образцов, а все остальное сходствует с ними,
будучи их подобием. Так вот, о благе и об идеях Эпихарм говорит так:
— Скажи, игра на флейте — это дело? — Да. —
Игра на флейте — это человек? — О, нет. — Ну а флейтист — он кто
такой, по-твоему? Он человек? — Ну да. — Тогда попробуй-ка И о добре
судить таким же образом. Добро само есть дело: кто учен добру, Сам делается
добрым в силу этого — Как и флейтист есть тот, кто флейте выучен, Плясун — кто
пляске, венцеплет — венки плести, Какое ремесло бы ни усвоил ты — Не ремесло ты
все же, а ремесленник.
Платон в своем учении об идеях говорит так:[254] идеи присутствуют во всем, что есть, —
ведь существует память, память бывает лишь о вещах покоящихся и пребывающих, а
пребывают лишь идеи, и ничто другое. Как бы иначе выжили живые существа,
говорит он, если бы они не были приспособлены к идеям и если бы именно для
этого природа не наделила их умом? Однако животные помнят о сходстве, помнят,
на что похожа пища, какая для них существует, и тем самым показывают, что
наблюдение сходства врождено всем животным. Точно так же они воспринимают и
животных своей породы. А как об этом пишет Эпихарм?
Любезный! Нет на всех единой мудрости, Но есть во всем живом
свое понятие. Взгляни, прошу, попристальней на курицу — Она цыплят живыми не
родит на свет, Но греет их, пока не оживут они. Одной природе эта мудрость
ведома: Она сама же у себя же учится.
И еще:
Такой наш разговор не удивителен — Всегда себе мы сами очень
нравимся И кажемся красавцами — не так же ли Осел ослу, свинья свинье и бык
быку И пес другому псу прекрасным кажется?
Все это и иное подобное твердит Алким на протяжении четырех
книг, указывая, сколько полезного почерпнул из Эпихарма Платон. Да и сам
Эпихарм сознавал свою мудрость — это понятно из следующих строк, где он
предвещает себе соревнователя:
Так я думаю, и это ясно мне доподлинно, Что слова мои
кому-то в будущем припомнятся: Он возьмет, освободит их от размера строгого,
Облечет их в багряницу, пестрой речью шитую, И пред ним, непобедимым, лягут
победимые.
Как кажется, Платон первым привез в Афины также и книги
мимографа Софрона и подражал ему в изображении характеров;[255] книги эти были найдены у него в изголовье.
В Сицилию он плавал трижды. В первый раз — затем, чтобы
посмотреть на остров и на вулканы; тиран Дионисий, сын Гермократа, заставил его
жить при себе, но Платон его оскорбил своими рассуждениями о тиранической
власти, сказав, что не все то к лучшему, что на пользу лишь тирану, если тиран
не отличается добродетелью. "Ты болтаешь, как старик", — в гневе
сказал ему Дионисий; "А ты как тиран", — ответил Платон.
Разгневанный тиран хотел поначалу его казнить, но Дион и Аристомен отговорили
его, и он выдал Платона спартанцу Поллиду, как раз в это время прибывшему с
посольством, чтобы тот продал философа в рабство.
Поллид увез его на Эгину и вывел на продажу. Хармандр, сын
Хармандрида, тотчас обвинил его в смертном преступлении против эгинского
закона, по которому первый афинянин, ступивший на их остров, подлежит казни без
суда.[256] (Закон этот был внесен
самим Хармандром, как сообщает Фаворин в "Разнообразном
повествовании".) Но когда кто-то сказал, хоть и в шутку, что этот
ступивший — философ, суд его оправдал. А другие передают, что его доставили под
стражей в народное собрание, но он не произнес ни слова, готовый принять все,
что его ждет; и тогда было постановлено, не казнить его, а продать в рабство
как военнопленного. Выкупил его за двадцать мин (по иным сведениям, за
тридцать) случайно оказавшийся там Анникерид Киренский и препроводил в Афины к
его друзьям. Те немедленно выслали Анникериду деньги, но он их отверг, заявив,
что не одни друзья вправе заботиться о Платоне. Впрочем, некоторые говорят,
будто деньги выслал Дион; но Анникерид не взял их себе, а купил на них Платону
садик в Академии. А о Поллиде говорят, будто он потерпел поражение от Хабрия и
потом утонул при Гелике[257] —
так божество отомстило за философа (об этом пишет и Фаворин в I книге
"Записок"). Дионисий на этом не успокоился: узнав, что случилось, он
послал к Платону с просьбой не говорить о нем дурного; но Платон ответил, что
ему недосуг даже помнить о Дионисии.
Во второй раз он ездил к Дионисию Младшему просить о земле и
людях, чтобы жить по законам его Государства. Дионисий обещал, но не дал.
Некоторые пишут, что он при этом попал было в беду, оттого что побуждал Диона и
Феодота к освобождению острова; но пифагореец Архит в письме к Дионисию добился
для него прощения и свободного возвращения в Афины. Вот это письмо:[258]
"Архит Дионисию желает доброго здоровья. Все
мы, любя Платона, посылаем к тебе Ламиска и Фотида с товарищами, чтобы увезти
его от тебя по нашему прежнему соглашению. Мы советуем тебе припомнить, с какою
настойчивостью ты всех нас убеждал устроить его приезд и позаботиться о его
безопасности здесь и на обратном пути, равно как и о многом ином. Припомни
также, что прибытие его ты почитал за честь, что любил ты его потом, как никого
другого. И поэтому, если что у вас не заладилось, останься человеком и верни
его нам невредимого. Этим ты сделаешь справедливое дело и обяжешь нас
благодарностью".
В третий раз он ездил с тем, чтобы примирить Диона с
Дионисием; но это ему не удалось, и он воротился восвояси ни с чем. И более он
государственными делами не занимался, хоть из сочинений его и видно, что он был
государственный человек. Дело в том, что народ уже свыкся с совсем иными
государственными установлениями. Когда аркадяне и фиванцы основывали
Мегалополь, они пригласили его в законодатели; но, поняв, что блюсти равенство
они не согласны, он отказался. (Об этом пишет Памфила в XXV книге
"Записок".) Говорят также, что он один заступился за военачальника
Хабрия, когда тому грозила смерть,[259] а
никто другой из граждан на это не решился; и когда он вместе с Хабрием шел на
акрополь, ябедник Кробил встретил его и спросил: "Ты заступаешься за
другого и не знаешь, что тебя самого ждет Сократова цикута?" — а он
ответил: "Я встречался с опасностями, сражаясь за отечество, не отступлю и
теперь, отстаивая долг дружбы".
Он первый ввел в рассуждение вопросы и ответы (как пишет
Фаворин в "Разнообразном повествовании"). Он первый подсказал
Леодаманту Фасосскому аналитический способ исследования. Он первый употребил в
философии такие понятия, как «противостояние», «основа», «диалектика»,
«качество», "продолговатое число", "открытая плоскость
граней", "божественное провидение". Он первый из философов дал
ответ на речь Лисия, сына Кефала, которую изложил слово за слово в своем
"Федре".[260] Он
первый стал рассматривать возможности грамматики. И он первый выступил с
опровержением почти всех философов, ему предшествовавших; неясно лишь, почему
он ни разу не упоминает о Демокрите.[261]
Когда он шел в Олимпию (рассказывает Неанф Кизикский), все
эллины смотрели только на него; это было, когда он встретился с Дионом,
замышлявшим поход на Дионисия. И даже. перс Митридат (как сообщается в I книге
«Записок» Фаворина) воздвиг в Академии статую Платона с надписью:
"Митридат персидский, сын Родобата, посвящает Музам этот образ Платона,
работу Силаниона".[262]
Гераклид говорит, что в юности он был так стыдлив и вел себя
так сдержанно, что никто не видел, чтобы он смеялся в голос. Но и его тем не
менее не оставили своими насмешками сочинители комедий. Так, Феопомп пишет в
«Гедихаре»:
— И ни одно не есть одно, Ни два не есть одно — как
говорит Платон.
Анаксандрид в «Тесее»:
— Оливы ел по образцу Платонову.
Тимон пересмеивал его имя:
Так и Платон распластал пестро заплетенные чуда.[263]
Алексид пишет в «Меропиде»:
— Ты вовремя пришел. Уже я выдохся: Хожу я взад-вперед,
Платону следуя, Все ноги стер, но ничего не выдумал.
И в «Анкилионе»:
— Пустое! За Платоном вслед побегай-ка — Познаешь суть
и в чесноке и в щелоке.
Амфий — в «Амфикрате»:
— Какого там добра ты удостоился, — О том, хозяин,
знаю я не более, Чем о добре Платоновом. — Так выслушай!
И в «Дексидемиде»:
— Ах, Платон, Платон, Ведь только ты и знаешь, что
угрюмиться И брови гнуть, улитки наподобие.
Кратин в «Лжеподкидыше»:
— Ты — человек, а значит, есть душа в тебе. —
Платон свидетель, я того не ведаю, А лишь предполагаю.
Алексид в «Олимпиодоре»:
— Плоть смертная иссохшим прахом сделалась, И в воздух
возлетела часть бессмертная. — Твердишь урок Платона?..
И в «Парасите»:
— Наедине с Платоном празднословить ли…
Насмехается над ним и Анаксилай в «Виноградаре», в «Цирцее»
и в «Богачках».
Аристипп в IV книге "О роскоши древних" уверяет,
что он был влюблен в некоего мальчика Астера, который обучался астрономии, а
также в вышеназванного Диона, а также, по утверждению некоторых, и в Федра.
Любовь эта явствует из нижеследующих эпиграмм, которые он будто бы написал о
них:
Смотришь на звезды. Звезда ты моя! О, если бы стал я Небом,
чтоб мог на тебя множеством глаз я смотреть!
И еще:
Прежде звездою рассветной светил ты, Астер мой, живущим;
Мертвым ты, мертвый, теперь светишь закатной звездой.[264]
А о Дионе так:
Древней Гекубе, а с нею и всем о ту пору рожденным Женам
троянским в удел слезы послала судьба. Ты же, Дион, победно свершивший великое
дело, Много утех получил в жизни от щедрых богов. В тучной отчизне своей,
осененный почетом сограждан, Ты почиваешь, Дион, сердцем владея моим.[265]
Говорят, эти стихи и в самом деле начертаны на его гробнице
в Сиракузах.
А о любви своей к Алексиду и (как было сказано) к Федру он
сложил такие стихи:
Стоило только лишь мне назвать Алексида красавцем. Как уж
прохода ему нет от бесчисленных глаз. Да, неразумно собакам показывать кость!
Пожалею Позже: не так ли я встарь Федра навек потерял?[266]
Говорят, он имел любовницей Археанассу, о которой написал
так:
Археанасса со мной, колофонского рода гетера, — Даже
морщины ее жаркой любовью горят. Ах, злополучные те, что на первой стезе
повстречали Юность подруги моей! Что это был за пожар![267]
А вот стихи его к Агафону:
Душу свою на устах я имел, Агафона целуя, Словно стремилась
она переселиться в него.
Вот и другие:
Я тебе яблоко бросил. Подняв его, если готова Ты полюбить
меня, в дар девственность мне принеси. Если же нет, то все же возьми себе
яблоко это, Только подумай над ним, как наша юность кратка.
И еще другое:
Яблоко я, а бросил меня полюбивший Ксантиппу. Что же,
Ксантипна, кивни! Вянешь и ты ведь, как я.[268]
Говорят, ему принадлежит и надпись пленным эретрийцам:
Мы, эретрийцы, евбейское племя, лежим на чужбине, Около Суз,
от родной так далеко стороны!
И такие стихи:
Музам Киприда грозила: "О девушки! Чтите Киприду, Или
Эрота на вас, вооружив, я пошлю!" Музы Киприде в ответ: "Аресу
рассказывай сказки! К нам этот твой мальчуган не прилетит никогда".
И такие:
Золото некто нашел, обронивши при этом веревку. Тот, кто его
потерял, смог себе петлю связать.[269]
Молон недолюбливал Платона и говорил: "Удивительно не
то, что Дионисий оказался в Коринфе,[270] а
то, что Платон оказался в Сицилии". Ксенофонт, по-видимому, тоже не был
расположен к нему: во всяком случае они словно соперничали, сочиняя такие
схожие произведения, как «Пир», "Апология Сократа" и
"Нравственные записки";[271] один
сочинил «Государство», другой "Воспитание Кира", а Платон на это
заявил в "Законах",[272] что
такое "Воспитание Кира" — выдумка, ибо Кир был совсем не таков;
и оба, вспоминая о Сократе, нигде не упоминают друг о друге — только один раз
Ксенофонт называет Платона в III книге "Воспоминаний".[273]
Также и Антисфен, говорят, собираясь однажды читать вслух
написанное им, пригласил Платона послушать: тот спросил, о чем чтение, и
Антисфен ответил: "О невозможности противоречия". "Как же ты
сумел об этом написать?" — спросил Платон, давая понять, что
Антисфен-то и противоречит сам себе; после этого Антисфен написал против
Платона диалог под заглавием «Сафон», и с этих пор они держались друг с другом
как чужие.
Сам Сократ, говорят, послушав, как Платон читал «Лисия»,
воскликнул: "Клянусь Гераклом! сколько же навыдумал на меня этот
юнец!" — ибо Платон написал много такого, чего Сократ вовсе не
говорил.
Враждовал Платон и с Аристиппом. Так, в диалоге "О
душе"[274] он порочит Аристиппа тем,
что тот не был при кончине Сократа, хотя Аристипп был не так уж далеко — на
Эгине.
Ревновал он и к Эсхину за его добрую славу при Дионисии; и
когда Эсхин приехал, то Платон к его бедности отнесся свысока, а Аристипп
помог. Он вложил в уста Критону те доводы, которыми Сократа в тюрьме уговаривал
бежать, — а принадлежат они (говорит Идоменей) Эсхину, и лишь по своей
неприязни к нему Платон приписал их Критону.[275]
А о себе Платон не упоминает нигде в своих сочинениях, кроме
как в «Апологии» и в диалоге "О душе".[276]
Аристотель говорит, что образ речи Платона — средний между
поэзией и прозой. Аристотель один дослушал Платона до конца, когда тот читал диалог
"О душе", а остальные слушатели все уже разошлись (об этом пишет в
одном месте Фаворин). Филипп Опунтский, по некоторым известиям, переписал с
восковых дощечек его «Законы», и он же, говорят, сочинил к ним «Послезаконие».
Начало «Государства» было найдено записанным на много ладов (сообщают Евфорион
и Панэтий). Это «Государство», по уверению Аристоксена, почти все входит в
состав «Противоречий» Протагора.[277] Первым
Платоновым диалогом, говорят, был "Федр":[278] в самом деле, в его постановке вопроса есть
что-то мальчишеское. Впрочем, Дикеарх и весь слог его сочинений считает грубым.
Говорят, Платон увидел одного человека за игрой в кости и
стал его корить. "Это же мелочь", — ответил тот. "Но
привычка не мелочь", — возразил Платон.
На вопрос, будут ли писать о нем в записках, как о его
предшественниках, он отвечал: "Было бы доброе имя, а записок найдется
довольно".
Однажды, когда к нему вошел Ксенократ, Платон попросил его
выпороть раба: сам он не мог это сделать, потому что был в гневе. А какому-то
из рабов он и сам сказал: "Не будь я в гневе, право, я бы тебя
выпорол!"
Сев на коня, он тотчас поспешил сойти, чтобы не поддаться
(так сказал он) всаднической гордыне. Пьяным он советовал смотреться в зеркало,
чтобы отвратиться от своего безобразия. Допьяна, говорил он, нигде не следует
пить, кроме как на празднествах бога — подателя вина. Сон без меры тоже ему
претил. Недаром он пишет в «Законах»: "Ни на что не годен спящий".[279]
"Слаще всего, — говорил он, — слышать
истину". (А другие передают: "говорить истину".) Об истине пишет
он и в «Законах»: "О чужеземец, истина прекрасна и незыблема, однако
думается, что внушить ее нелегко".[280]
Желанием его было оставить по себе память в друзьях или в
книгах. Сам же он по большей части сторонился людей, как о том сообщают некоторые.
Скончался он, как мы уже описывали, на тринадцатом году
царствования Филиппа (как пишет Фаворин в III книге "Записок") и был
удостоен от царя почетом (как пишет Феопомп). Впрочем, Мирониан в «Сравнениях»
говорит, что у Филона упоминаются пословицы о Платоновых вшах, словно он умер
от вшей.[281] Погребен он в Академии,
где провел большую часть жизни в занятиях философией, отчего и школа его
получила название академической. При погребении его сопровождали все ученики, а
завещание он оставил такое:
"Платон оставляет и завещает следующее имущество.
Имение в Ифистиадах, к северу до дороги в Кефисийский храм, к югу до храма
Геракла в Ифистиадах, к востоку до земли Архестрата Фреаррийского, к западу до
земли Филиппа Холлидского; это имение никому не продавать и не отчуждать, а
владеть им отроку Адиманту по мере его сил. Имение в Иресидах, что куплено у
Каллимаха, к северу до земли Евримедонта Мирринунтского, к югу до Демострата
Ксипетейского, к востоку до Евримедонта Мирринунтского, к западу до реки
Кефиса. Денег — три мины. Чашу серебряную весом 165 драхм, чашу малую в 45
драхм, перстень золотой и серьгу золотую весом вместе 4 драхмы 3 обола.[282] Три мины мне должен
Евклид-каменотес. На волю отпускаю рабыню Артемиду. Рабов оставляю Тихона,
Бикта, Аполлониада и Дионисия. Утварь оставляю перечисленную, а второй ее
список — у Дионисия. Долга никому не имею. Душеприказчики мои — Леосфен,
Спевсипп, Деметрий, Гегий, Евримедонт, Каллимах, Фрасипп".
Таково его завещание. А на гробнице его начертаны такие
надписи. Первая:
Знанием меры и праведным нравом отличный меж смертных, Оный
божественный муж здесь погребен Аристокл. Если кому из людей достижима великая
мудрость, Этому — более всех: зависть — ничто перед ним.
Вторая:
В лоне глубоком земля сокрыла останки Платона, Дух же бессмертный
его в сонме блаженных живет. Сын Аристона, ты знал прозренье божественной
жизни, И меж достойнейших чтим в ближней и дальней земле.
И третья, позднейшая:
— Кто ты, орел, восседящий на этой гробнице, и что ты
Пламенный взор устремил к звездным чертогам богов. — Образ Платоновой я
души, воспарившей к Олимпу, Тело земное свое бросив в афинской земле.[283]
Есть и у нас стихи о нем такого содержания:
Если бы Феб не судил Платону родиться в Элладе, Кто и когда
бы изрек слово к целению душ? Нам исцеляет тела Асклепий, от Феба рожденный, Но
для бессмертной души ты лишь целитель, Платон.
И другие о его кончине:
Фебом на благо людей рождены и Платон и Асклепий: Тот —
целителем душ, этот — целителем тел. Брачный покинувши пир, взошел он к тому
Государству, Коему сам начертал место у Зевсовых ног.[284]
Таковы эти надписи.
Ученики его — Спевсипп Афинский, Ксенократ Хал-кедонский,
Аристотель Стагирит, Филипп Опунтский, Гестией Перинфский, Дион Сиракузский,
Амикл Гераклей-ский, Эраст и Кориск Скепсийские, Тимолай Кизикский, Евеон
Лампсакский, Пифон и Гераклид Эносские, Гиппофал и Каллипп Афинские, Деметрий
Амфипольский, Гераклид Понтийский и многие другие, в том числе и женщины —
Ласфения из Мантинеи и Аксиофея из Флиунта, которая даже одевалась по-мужски
(как говорит Дикеарх). Некоторые причисляют к его слушателям и Феофраста;
Хамелеон — оратора Гиперида и Ликурга (то же сообщает и Полемон); а Сабин
(ссылаясь на IV книгу "Пособий к упражнениям" Мнесистрата
Фасосского) — даже Демосфена, и это похоже на правду.[285]
***
А теперь для тебя, истинной любительницы Платона,[286] ищущей во что бы то ни
стало воздать честь учениям этого философа, почел я за должное описать и самую
природу его рассуждений, строй его диалогов, способ его индукции, насколько это
возможно при изложении, упрощенном почти до перечня. Я не хочу в этом очерке
оставить жизнь Платона без его учения; но рассказывать для тебя все в
подробностях означало бы, по пословице, таскать сов в Афины.[287]
Первым сочинять диалоги стал, говорят, Зенон Элейский; а по
Аристотелю — Алексамен Стирийский или Теосский (по свидетельству в «Записках»
Фаворина, об этом говорится в I книге "О поэтах"). Мне же кажется,
что Платон, который довел этот род до совершенства, по праву может почитаться
здесь первым как в красоте, так и в изобретательности.
Диалог есть речь, состоящая из вопросов и ответов, о
предмете философском или государственном, соблюдающая верность выведенных
характеров и отделку речи. Диалектика же есть искусство доводов, служащее
утверждению или опровержению в вопросах и ответах собеседников.
Платоновский диалог имеет два самых общих вида:
наставительный (hyphegeticos) и исследовательный (zeteticos). Наставительный в
свою очередь разделяется на два вида: теоретический и практический;
теоретический разделяется на физический и логический, а практический — на
этический и политический. Исследовательный же в свою очередь разделяется на два
вида: упражнительный и состязательный; упражнительный разделяется на
повивальный[288] и
испытательный, а состязательный — на доказующий и опровергающий. (Мне известно,
что иные разделяют диалоги по-иному: они называют одни диалоги драматическими,
другие повествовательными, третьи смешанными; но эти наименования различают
диалоги более с точки зрения сценической, чем с философской.)
К физическому роду диалогов принадлежит «Тимей»; к
логическому роду — «Политик», «Кратил», «Парменид», «Софист»; к этическому —
«Апология», «Критон», «Федон», «Федр», «Пир», равно как «Менексен»,
«Клитофонт», письма «Филеб», «Гиппарх», «Соперники»; к политическому —
«Государство», «Законы», «Минос», «Послезаконие», "Атлантида";[289] к повивальному — оба
«Алкивиада» «Феаг», «Лисий», «Лахет»; к испытательному — «Евтифрон», «Менон»,
«Ион», «Хармид», «Феэтет»; к доказующему — «Протагор» и к опровергающему —
«Евфидем», «Горгий» и оба «Гиппия». Вот что нужно сказать о диалоге, о его
сущности и его разделениях.
Далее, существует немалый спор: одни утверждают, что Платон
— философ догматический, а другие — что нет. Рассмотрим теперь и это.
Догматик есть тот, кто полагает догмы, как законодатель есть
тот, кто издает законы. Догма же есть название двоякое: и то, что мнимо, и само
о том мнение. То, что мнимо, есть данное, само же мнение есть предположение.
Так вот, Платон о вещах, им постигнутых, раскрывает свое
мнение и оспаривает ложные, а о вещах, ему неясных, воздерживается от суждения.
Раскрывает свои мнения он через четырех лиц: Сократа, Тимея, афинского гостя и
элейского гостя.[290] (Гости
эти отнюдь не Платон и Парменид, как полагают некоторые, но лица безымянные и
вымышленные.) Говоря даже от лица Сократа и Тимея, Платон излагает свои
собственные догмы. А оспаривает ложные мнения он, вводя таких лиц, как,
например, Фрасимах, Калликл, Пол, а также Горгий и Протагор, а также Гиппий и
Евфидем и прочие подобные.
Строя доказательства, он по большей части пользуется
способом индукции. Способ этот не единый, а двоякий. Индукция есть рассуждение,
выводящее должным образом из некоторых истин новую подобную истину. Индукция
имеет два вида: один — по противоположности (cat' enantiosin), другой — по
следствию (еc tes acolouthias).
Индукция по противоположности — это способ, при котором
всякий ответ на вопрос будет противоположным. Например: "Мой отец — это то
же, что твой отец, или не то же? Если твой отец — не то же, что мой отец, стало
быть, твой отец — не то же, что отец; стало быть, он — не отец. Если же твой
отец — то же, что мой отец, стало быть, твой отец есть мой отец". Или так:
"Если человек — не живое существо, то он или дерево или камень. Но он не
дерево и не камень, ибо одушевлен и способен к самостоятельному движению; стало
быть, он — живое существо. Но если он — живое существо, а собака и бык — тоже
живые существа, то и человек, будучи живым существом, есть и собака и
бык". Этот способ индукции по противоположности и по борьбе употреблялся Платоном
не для изложения догм, а для оспаривания.
Индукция по следствию имеет два вида: один разрешает частные
вопросы, идя от частного, другой — идя от общего через частное. Первый вид —
риторический, второй — диалектический. По первому виду, например, решается вопрос,
совершил человек убийство или нет; доказательство — в это самое время он был
застигнут весь в крови. Риторическим этот способ индукции называется потому,
что риторика имеет дело именно с частным, а не с общим: например, исследует не
справедливость как таковую, а частные случаи справедливого. По второму виду,
диалектическому, предварительно через частное доказывается общее: например,
исследуется, бессмертна ли душа и возвращаются ли мертвые к жизни; доказывается
это (в диалоге "О душе")[291] общим
положением, что из противоположного рождается противоположное, а общее
положение подкрепляется частными — о том, что сон возникает из бодрствования и
наоборот, и что большее из меньшего и наоборот. Таков способ, которым он
пользовался для подкрепления своих мнений.
Как в древней трагедии поначалу вел действие один только
хор, потом Феспис ввел одного актера, чтобы дать отдых хору, потом Эсхил —
второго, Софокл — третьего, и тогда трагедия достигла своей полноты, — так
и философия поначалу знала только один род рассуждения — физический; Сократ
ввел второй — этический, а Платон третий — диалектический и тем завершил
философию.
Фрасил пишет, что даже диалоги сам Платон издавал
тетралогиями по примеру трагических поэтов, которые состязались четырьмя
драмами на празднествах Дионисийских, Ленейских, Всеафинских и Хитрийских,
четвертая из драм была сатировская, а все четыре назывались тетралогией.
Подлинных диалогов Платона, по его словам, имеется 56, если считать, что
«Государство» делится на десять, а «Законы» — на двенадцать. (Впрочем, о
«Государстве» Фаворин во II книге "Разнообразного повествования"
говорит, будто оно почти целиком содержится в «Противоречиях» Протагора.) А
тетралогий у Платона девять, если считать «Государство» за одно сочинение и
«Законы» тоже за одно. Первая тетралогия у него объединена содержанием: Платон
хочет показать, какова должна быть жизнь философа. Каждому сочинению Фрасил
дает двойное заглавие — одно по имени, другое по теме. Эту первую тетралогию
начинает "Евтифрон, или О благочестии", диалог испытательный; вторым
следует "Апология Сократа", этический; третий — "Критон, или О
должном", этический; четвертый — "Федон, или О душе", этический.
Вторая тетралогия: открывает ее "Кратил, или О правильности имен",
логический; "Феэтет, или О знании", испытательный; "Софист, или
О сущем", логический; "Политик, или о Царской власти",
логический. Третью тетралогию открывает "Парменид, или Об идеях",
логический; "Филеб, или О наслаждении", этический; "Пир, или О
благе", этический; "Федр, или О любви", этический. Четвертую
тетралогию открывает "Алкивиад Второй, или О молитве", повивальный;
"Гиппарх, или Сребролюбец", этический; "Соперники, или О
философии", этический. Пятую открывает "Феаг, или О философии",
повивальный; "Хармид, или Об умеренности", испытательный;
"Лахет, или О мужестве", повивальный; "Лисий, или О
дружбе", повивальный. Шестую открывает "Евфидем, или Спорщик",
опровергающий; "Протагор, или Софисты", доказующий; "Горгий, или
О риторике", опровергающий; "Менон, или О добродетели",
испытательный. Седьмую открывают два «Гиппия» — первый "О
прекрасном", второй "О должном", опровергающие; "Ион, или
об Илиаде", испытательный; "Менексен, или Надгробное слово",
этический. Восьмую открывает "Клитофонт, или Вступление", этический;
"Государство, или О справедливости", политический; "Тимей, или О
природе", физический; "Критий, или Атлантида", этический.
Девятую открывает "Минос, или О законе", политический; "Законы,
или О законодательстве", политический; "Послезаконие, или Ночной
совет, или Философ", политический; и тринадцать «Писем», этические.
(Начинает он их словами "Желаю благополучия", как Эпикур свои —
"Желаю хорошей жизни",[292] а
Клеон — "Желаю радости".) Из них одно к Аристодему, два к Архиту,
четыре к Дионисию, одно к Гермию, Эрасту и Корсику, одно к Леодаманту, одно к
Диону, одно к Пердикке, два к друзьям Диона. Вот какое разделение принимают
Дион и некоторые другие.
Иные, в том числе грамматик Аристофан, раскладывают диалоги
в трилогии. Первая, по их мнению, включает «Государство», «Тимей» и «Критий»;
во второй «Софист», «Политик» и «Кратил»; в третьей «Законы», «Минос» и
«Послезаконие»; в четвертой «Феэтет», «Евтифрон» и «Апология»; в пятой
«Критон», «Федон» и письма; остальные беспорядочно располагаются поодиночке.
Некоторые начинают счет, как сказано, с «Государства»; некоторые — с
"Алкивиада большего"; некоторые — с «Феага»; иные — с «Евтифрона»;
иные — с «Клитофонта»; некоторые — с «Тимея»; некоторые — с «Федра»; некоторые
— с «Феэтета»; многие, наконец, принимают за начало «Апологию».
Подложными среди диалогов считаются "Мидон, или
Конюший", "Эриксий, или Эрасистрат", «Алкион», "Безголовые,
или Сизиф", «Аксиох», «Феак», «Демодок»; «Хелидон», «Седьмица»,
«Эпименид». «Алкион», по-видимому, принадлежит некоему Леонту (так говорит
Фаворин в V книге "Записок").
Словами Платон пользовался очень разными, желая, чтобы его
учение не было легкоуяснимым для людей несведущих. Особенно своеобразно
понимает он «мудрость» — как знание вещей умопостигаемых и существенно
существующих, знание, свойственное (по его словам) богу и душе, отделенной от
тела. Своеобразно называет он мудростью также и философию, ибо она вселяет
стремление к божественной мудрости. Общепринятым же образом называет он
мудростью всякий опыт, говоря, например, "мудрый ремесленник".[293] Далее, он пользуется
одними и теми же словами в разных значениях — например, говорит «простой»
вместо «бесхитростный» (так, говорят, и у Еврипида в «Ликимнии» сказано о
Геракле:
Он прост, неизощрен, добр на большое, Мудр на дела, неловок
на слова[294]),
но иногда Платон говорит «простой» и вместо «дурной», а
иногда вместо «мелкий». Часто и наоборот, он пользуется разными словами или
обозначениями одного и того же — например, «идею» (idea) он называет и «образ»
(eidos), и «род» (genos), и «образец» (paradeigma), и «начало» (arche), и
«причина» (aition). Пользуется он даже противоположными выражениями для одного
и того же — например, чувственно воспринимаемое он называет и сущим и не-сущим:
сущим — по своему порождению, не-сущим — по непрерывному изменению; идею он
называет не движущейся и не пребывающей, а также единой и многой. Это его
обычай во многих случаях.
Истолкование его диалогов разделяется на три части:
во-первых, надобно выяснить, в чем состоит каждое из его высказываний; затем —
для чего оно высказано: для развития мысли или для образности, чтобы подкрепить
догму или чтобы оспорить собеседника, и, в-третьих, соответствует ли оно
истине.
Так как при сочинениях Платона имеются некоторые знаки,
сообщим и о них.[295] Крест
ставится при словах, оборотах и вообще — при Платоновом обычае. Расщеп — при
догмах и суждениях Платона. Крест с точками — при избранных местах и красотах
слога. Расщеп с точками — при исправлениях некоторых издателей. Черта с точками
— при местах, безосновательно отвергаемых. Дуга с точками — при повторениях и
перестановке слов. Зигзаг — при последовательном изложении философии. Звездочка
— при согласии догм. Черта — при местах отвергаемых. Таковы эти знаки, и
столько есть Платоновых книг. Когда они только что были изданы (говорит Антигон
Каристский в книге "О Зеноне"), то обладатели их давали желающим на
прочтение лишь за деньги.
Суждения у него были таковы.[296]
Душу (psyche) он полагал бессмертною, облекающеюся во многие
тела попеременно; начало души — числовое, а тела — геометрическое; а определял
он душу как идею повсюду разлитого дыхания. Душа самодвижется и состоит из трех
частей: разумная часть ее (logisticon) имеет седалище в голове, страстная часть
(tbymoeides) — в сердце, а вожделительная часть (epithymeticon) — при
пупе и печени.
Из середины со всех сторон душа окружает тело по кругу.
Состоит она из первооснов и гармоническими расстояниями разделена на два
соприкасающихся круга, из которых внутренний круг в свою очередь разделен
шестью разрезами на семь кругов. Этот круг движется по поперечному влево и
изнутри, а другой — по стороне вправо. Власть принадлежит внешнему
кругу, — ибо другой разделен изнутри. Внешний круг есть круг
Тождественного, внутренний — круг Иного. Этим Платон говорит, что движение души
есть и движение целого, и обращение планет.[297]
Будучи разделена и слажена таким образом от середины и до
краев, душа познает сущее и входит в его лад, ибо во внутреннем ладу находятся
и ее собственные основы. Когда правильно движется круг Иного, тогда возникает
мнение, когда круг Тождественного — тогда знание.
Он заявлял, что есть два начала всего — Бог и вещество (Бога
он называет также умом и причиной). Вещество бесфигурно и беспредельно; из него
рождается сложное. Некогда оно было в нестройном движении, но Бог (говорит
Платон), полагая, что строй лучше нестроения, свел вещество в единое место, и
эта сущность обратилась в четыре первоосновы — огонь, воду, воздух,
землю, — а из них возник мир и все, что в мире. При этом, по его словам,
земля одна из всех не подвержена изменениям, а причина тому — отличие фигур, из
которых она состоит. В других первоосновах, говорит он, фигуры однородны — все
они единообразно состоят из продолговатых треугольников, — у земли же
фигура особенная. А именно: первооснова огня — пирамида, воздуха —
восьмигранник, воды — двадцатигранник, земли же — куб. Поэтому ни земля не
превращается в иные первоосновы, ни они — в землю. Первоосновы не
рассредоточены каждая в своем месте, — нет, сжимающее и средостремительное
кругообращение, сосредоточивает малое и рассредоточивает большое. Потому-то
образы и сами изменяются, и места свои изменяют.
Порожденный мир един, поскольку он чувственно воспринимаем,
будучи устроен богом. Мир одушевлен, ибо одушевленное выше, чем неодушевленное.
Мир есть изделие, предполагающее наилучшую причину. Он устроен единым и не
беспредельным, ибо единым был и образец, с которого он сделан. Он шарообразен,
ибо такова и фигура его породителя: тот объемлет все прочие живые существа, а
этот объемлет фигуры их всех;[298] он
гладок и не имеет вокруг себя никаких органов, потому что не нуждается в них.
Мир пребывает безущербным, ибо он не расточается вновь в божество.[299]
Причина всякого становления есть бог, ибо благу естественно
быть благотворным. Причина становления небоздания [есть он же], ибо наилучшее
из умопостигаемого есть причина прекраснейшего из порожденного; а так как бог
именно таков и так как небоздание в своей красоте подобно именно наилучшему, то
оно не может быть подобно ничему порожденному, а только богу.
Мир состоит из огня, воды, воздуха, земли; из огня — чтобы
быть видимым, из земли — чтобы быть твердым, из воды и воздуха — чтобы быть
связным (ибо твердые силы связуются двумя промежуточными, чтобы из Всего
возникло Единое), и, наконец, из всех вместе — чтобы быть завершенным и
безущербным.
Время порождено как образ вечности. Но вечность пребывает
вечно, время же есть обращение неба: частицы времени суть ночь, день, месяц и
прочее, и поэтому вне природы мира нет и времени, но вместе с миром существует
и время. Для порождения времени порождены солнце, луна и планеты. Чтобы число
времени года было явно для глаза и чтобы живые существа были причастны числу,
богом возжен свет солнца. На кругу, ближайшем к земле, находится луна, на
следующем — солнце, на дальнейших — планеты.
Мир всецело одушевлен, ибо он связан с одушевленным
движением. А для того чтобы мир, порожденный наподобие умопостигаемого живого
существа, нашел свое завершение, была порождена природа всех остальных живых
существ, ибо если она есть в том мире, то должна быть и в небоздании. Боги
преимущественно имеют огненную природу; а остальных природ существует три:
крылатая, водная и наземная. Из богов небоздания древнее всех земля; сооружена
она, чтобы создать день и ночь, лежит посредине и обращается вокруг средины.
Далее, говорит он, следует указать: так как есть два рода
причин, то некоторые вещи существуют по уму, а некоторые — от неизбежности.
Таковы воздух, огонь, земля, вода — они не первоосновы в точном смысле слова, а
лишь носители. Слагаются они из треугольников и разлагаются на треугольники;[300] слагаемыми их служат
треугольники — продолговатый и равнобедренный.
Стало быть, есть две вышеназванные причины и начала, а
образцы их — бог и вещество. При этом вещество по необходимости бесформенно,
как и остальные носители идей, которым оно служит необходимой причиной:
принимая идеи, оно рождает сущности. Вещество движется, ибо сила в нем
неравномерна, и, движась, движет в свою очередь свои порождения. Движутся они
сперва бестолково и нестройно, но когда начинают составлять мир, то принимаемое
от бога делает их движение размеренным и стройным. Да и две причины,
предшествовавшие сотворению небоздания, и третья причина — порождение — сами
были еще неотчетливы и выступали лишь нестройно, как следы; только когда возник
мир, обрели строй и они. А возникло небоздание из всех существующих тел.
Бог, по его мнению, бестелесен, как и душа, — именно
поэтому он не подвержен ущербу и претерпеванию. Идеи же он полагал за причины и
начала, которыми все, что различно по природе, бывает таково, каково оно есть.
О благе и зле говорил он так.[301] Конечная цель заключается в том, чтобы
уподобиться богу. Добродетель довлеет себе для счастья. Правда, она нуждается в
дополнительных средствах — и в телесных, каковы сила, здоровье, здравые
чувства, и в сторонних, каковы богатство, знатность и слава. Тем не менее и без
всего этого мудрец будет счастлив. Он будет и заниматься государственными
делами, и жить в браке, и блюсти существующие законы, а по мере возможности
даже законодательствовать на благо отечества, если только положение дел не
окажется вконец безнадежным из-за повальной испорченности народа.
Он верит в то, что боги надзирают дела человеческие и что
существуют божественные демоны. Он первый дал определение прекрасного: в него
входит и похвальное, и разумное, и полезное, и уместное, и пригожее, а
объединяет их согласие с природой и следование природе. Беседовал он и о
правильности наименований[302] —
он был первым, кто установил самую науку о правилах вопросов и ответов, а
прибегал он к ней сплошь и рядом. Справедливость он принимал в своих диалогах
за божеский закон, чтобы страх посмертной кары за дурные поступки подкреплял
его увещания о добрых поступках. Поэтому некоторые даже считают, что он слишком
увлекался мифами, ибо повествования такого рода он охотно вплетал в свои книги,
чтобы люди, не будучи уверены, что их ждет после смерти, воздерживались от
несправедливости.
Таковы были его суждения.
***
Разделение предметов, по словам Аристотеля, производил он
следующим образом.[303]
Благо бывает душевное, телесное и стороннее. Душевное благо
— это, например, справедливость, разумение, мужество, здравомыслие и прочее
подобное. Телесное благо — красота, хорошее сложение, здоровье, сила. Стороннее
благо — друзья, счастье отечества, богатство. Таким образом, благо бывает трех
родов — душевное, телесное и стороннее.
Приязнь бывает трех родов: природная, товарищеская и
гостеприимственная. Природная — это та, которую испытывают родители к детям или
родственники друг к другу; она свойственна и другим животным. Товарищеская —
это та, которая возникает из близости и к родству не имеет отношения, например
между Пиладом и Орестом. Гостеприимственная — это та, которая возникает к
гостям от встречи и от напутственных писем. Таким образом, приязнь бывает
природная, товарищеская и гостеприимственная; некоторые добавляют еще приязнь
четвертого рода — любовную.
Государственная власть бывает пяти родов: демократическая,
аристократическая, олигархическая, царская и тираническая. Демократическая
власть — это та, при которой государством правит большинство, по своему
усмотрению назначая законы и правителей. Аристократия — та, при которой правят
не богатые, не бедные, не знаменитые, но первенство принадлежит лучшим людям в
государстве. Олигархия (правление немногих) — та, где власти избираются по
достатку: ведь богатых всегда меньше, чем бедных. Царская власть бывает или по
закону, или по происхождению: по закону — в Карфагене, где она продается с
торгов;[304] по происхождению — в
Спарте или в Македонии, где цари избираются из одного рода. Тирания — это
власть единого правителя, достигнутая хитростью или силой. Таким образом,
государственная власть бывает или демократией, или аристократией, или
олигархией, или царствованием, или тиранией.
Справедливость бывает трех родов: перед богами, перед людьми
и перед усопшими. Кто печется о храмах и приносит жертвы по чину, — тот
вне сомнений благочестив перед богами. Кто возвращает то, что получил в долг
или по доверию, — тот справедлив перед людьми. Кто печется о гробницах —
тот вне сомнений справедлив перед усопшими. Таким образом, справедливость
бывает или перед богами, или перед людьми, или перед усопшими.
Наука бывает трех родов: действенная, производительная и
умозрительная. Зодчество и кораблестроение — науки производительные, ибо их
произведения видимы воочию. Политика, игра на флейте, игра на кифаре и прочее
подобное — науки действенные, ибо здесь нет видимых произведений, но есть
действие: игра на флейте, игра на кифаре, занятия государственными делами.
Наконец, геометрия, гармоника, астрономия — науки умозрительные: здесь нет ни
производства, ни действия, но геометр занимается умозрением отношений между
линиями, гармоник — умозрением звуков, астроном — умозрением светил и
мироздания. Таким образом, среди наук одни бывают умозрительные, другие —
действенные, третьи — производительные.
Врачевание бывает пяти родов: лекарственное, хирургическое,
диетическое, диагностическое, целебное. Лекарственное излечивает недуги
лекарствами, хирургическое оздоровляет железом и огнем, диетическое изгоняет
недуги диетой, диагностическое — распознанием заболеваний, целебное —
мгновенным удалением болезнетворного. Таким образом, врачевание бывает или
лекарственное, или хирургическое, или диетическое, или диагностическое, или
целебное.
Закон бывает двух родов: писаный и неписаный. Тот, по
которому живут в государствах, — писаный; тот, который возник из обычаев,
называется неписаным. Например, выходить на людное место голым или надевать
женскую одежду не запрещает никакой закон, однако мы этого не делаем, ибо нам
препятствует неписаный закон. Таким образом, закон бывает или писаным, или
неписаным.
Речь разделяется на пять родов. Первый — тот, которым
говорят, когда ведут дела в народных собраниях: он называется политическим.
Второй род речи — тот, каким пишут ораторы, когда выносят напоказ похвалу, порицание
или обвинение, — это род риторический. Третий род — тот, каким говорят
между собой простые люди, — этот род называется просторечным. Четвертый
род речи — тот, которым ведут беседу, коротко задавая вопросы и отвечая на
них, — эта речь называется диалектической. Пятый род речи — тот, которым
ремесленники ведут разговор о своем ремесле: он называется деловым. Итак, речь
бывает или политической, или риторической, или просторечной, или
диалектической, или деловой.
Музыка разделяется на три рода. Во-первых — та, которая
порождается только устами, например пение. Во-вторых — та, которая порождается
и устами и руками, например у кифареда. В-третьих — та, которая порождается
только руками, например у кифариста.[305] Таким
образом, один род музыки порождается только устами, другой — устами и руками,
третий — только руками.
Благородство разделяется на четыре рода. Во-первых, если
предки были прекрасны, добры и справедливы, то потомки их считаются
благородными. Во-вторых, если предки были владыками и правителями, то потомки
их считаются благородными. В-третьих, если предки были знамениты победами на
войне или в состязаниях, то потомков их мы тоже называем благородными. Наконец,
если человек сам доблестен и великодушен, его тоже называют благородным, и это
лучшее из всех благородств. Таким образом, благородство бывает или от достойных
предков, или от державных, или от знаменитых, или от собственной красоты и
доброты.
Прекрасное разделяется на три рода: одно — вызывающее
похвалы, например миловидность; другое — приносящее пользу, например орудие,
дом и прочие полезные вещи, и, наконец, относящееся к порядкам, обычаям и
прочему, что помогает жить. Таким образом, прекрасное бывает похвальным,
полезным и благотворным.
Душа разделяется на три части: разумную, вожделительную и страстную.
Из них разумная часть есть причина намерения, суждения, понимания и прочего
подобного. Вожделительная часть души есть причина позывов к еде, к соитию и
прочего подобного. Страстная часть есть причина мужества, наслаждения, боли и
гнева. Таким образом, в душе одна часть — разумная, другая — вожделительная,
третья — страстная.
Совершенная добродетель имеет четыре рода: разумение,
справедливость, мужество и здравомыслие. Среди них разумение есть причина,
заставляющая правильно делать свои дела; справедливость — причина правильного
поведения в товариществе и сделках; мужество — причина стойкости и
неотступности в тревогах и опасностях; здравомыслие — причина того, что мы
властвуем нашими желаниями, не позволяем наслаждениям поработить нас и живем упорядочение.
Таким образом, один род добродетели есть разумение, другой — справедливость,
третий — мужество, четвертый — здравомыслие.
Власть разделяется на пять частей: по закону, по природе, по
обычаю, по происхождению, по насилию. Если правители государства избираются
гражданами, то они правят по закону. По природе правит, например, мужской пол,
и не только у людей, но и у животных, ибо повсюду самцы весьма и весьма правят
самками. Власть по обычаю — это, например, власть воспитателей над детьми и
учителей над учениками. Власть по происхождению — это такая власть, какою
пользуются цари в Спарте, где царское достоинство передается по происхождению,
и в Македонии, где тоже установлено царствование по происхождению. А если
правитель пришел к власти с помощью насилия или коварства против воли граждан,
то это называется властью по насилию. Таким образом, бывает власть по закону,
по природе, по обычаю, по происхождению, по насилию.
Красноречие бывает шести родов. Когда увещают вступить с
кем-нибудь в войну или в союз — это называется убеждением. Когда почитают за
лучшее не войну и не союз, а сохранение спокойствия — это называется
разубеждением. Третий род красноречия — это когда говорящий утверждает, что его
кто-то обидел, и доказывает, что это было причиною многих бед, — такой род
называется обвинением. Четвертый род красноречия — это когда говорящий
доказывает, что он не причинил никакой обиды и не сделал ничего иного
недолжного, — такой род называется защитою. Пятый род красноречия — это
когда говорящий хвалит кого-либо, показывая, как он прекрасен и
благороден, — такой род называется похвалой. Шестой род — когда обличают
кого-либо, показывая, как он ничтожен, — такой род называется порицанием.
Итак, красноречие бывает похвалой, порицанием, убеждением, разубеждением,
обвинением и защитой.
Правильность речи разделяется на четыре рода: она состоит в
том, чтобы говорить то, что нужно, сколько нужно, перед кем нужно и когда
нужно. "То, что нужно" — это значит то, что на пользу говорящим
и слушающим. "Сколько нужно" — ни более ни менее достаточного.
"Перед кем нужно" — перед стариками следует говорить, как со
стариками, перед младшими — как с младшими. "Когда нужно" — ни
слишком рано, ни слишком поздно, иначе случится ошибка, и речь не будет
правильной.
Услуги разделяются на четыре рода: или деньгами, или лично,
или знанием, или словом. Деньгами — когда человеку в нужде помогают вновь
привести в порядок его денежные дела. Лично — когда, увидев, что человека бьют,
приходят к нему на помощь. Кто воспитывает, лечит или учит чему-нибудь
хорошему, те оказывают услугу знаниями. Когда друг приходит на помощь другу в
суде, выступая с подобающей речью в его защиту, он оказывает услугу словом.
Таким образом, услуги могут быть или деньгами, или личные, или знанием, или
словом.
Конец дела бывает четырех родов. Первый конец дело
принимает, когда выставляется законопредложение и завершается постановлением.
Второй конец дело принимает по природе, как день, год или времена года. Третий
конец дело принимает по умению — например, зодчество, когда достраивается дом,
или судостроение, когда достраивается корабль. Четвертый конец дело принимает
по случайности, когда исход его противоположен ожиданию. Таким образом, конец
дела бывает по постановлению, по природе, по умению или по случайности.
Способности разделяются на четыре рода. Во-первых, это
способность ума — рассуждать и предполагать. Во-вторых, способность тела —
ходить, давать, брать и прочее. В-третьих, способность больших войск и богатств
— от этого, например, называется сильным царь. В-четвертых, способности в том,
чтобы творить или терпеть доброе и злое — например, болеть, воспитывать,
выздоравливать и все подобное. Таким образом, способности заключаются или в
уме, или в теле, или в войсках и богатствах, или в том, чтобы творить и терпеть.
Обходительность бывает трех родов. Первый род — в обращении:
например, в том, как обращаются ко всем встречным и приветствуют их, протягивая
руку. Второй — когда приходят на помощь всякому бедствующему. И, наконец,
третий род обходительности — когда бывают гостеприимными застольниками. Таким
образом, обходительность заключается или в привете, или в услуге, или в
хлебосольстве.
Счастье разделяется на пять частей: во-первых, разумные
желания, во-вторых, здравые чувства и невредимое тело, в-третьих, удача в
делах, в-четвертых, добрая слава среди людей, в-пятых, достаток в деньгах и
прочих жизненных средствах. Разумные желания возникают следствием воспитания и
многоопытности. Чувства бывают здравыми от состояния частей нашего тела, когда
глаза видят, уши слышат и рот и ноздри ощущают все, что им надлежит, — вот
что такое здравые чувства. Удача бывает, когда все, к чему человек стремится,
он и совершает должным образом, как подобает человеку ревностному. Добрая слава
бывает, когда о человеке слышно хорошее. Достаток бывает, когда у человека есть
довольно средств, чтобы оказывать помощь друзьям и отбывать государственные
повинности с честью и щедростью. У кого все это есть, тот вполне счастлив.
Таким образом, счастье состоит из разумных желаний, здравых чувств и
невредимого тела, удачи, доброй славы и достатка.
Ремесла разделяются на три рода: первый, второй и третий.
Первый род — ремесло железодела или дровосека; это ремесла добывающие.
Кузнечное дело и деревообделка — это ремесла перерабатывающие: из железа кузнец
делает оружие, из дерева деревообделочник делает флейты и лиры. А использующие
ремесла — это всадническое, которое пользуется уздой, воинское — оружием,
музыкантское — флейтой и лирой. Таким образом, есть три рода ремесла — первый,
второй и третий.
Добро разделяется на четыре рода. Во-первых, человека,
обладающего добродетелью, мы называем добрым в собственном смысле слова.
Во-вторых, сама добродетель и справедливость тоже называются добром. В-третьих,
это пища, полезные телесные упражнения и лекарства. В-четвертых, добром мы
называем игру на флейте, игру на театре и прочее подобное. Таким образом, есть
четыре рода добра: первый — обладание добродетелью, второй — сама добродетель,
третий — пища и полезные упражнения, четвертый — искусство флейтиста, актера и
поэта; все это называют добром.
Все сущее бывает или злом, или благом, или безразличным.
Злом мы называем то, что всегда приносит вред: безрассудство, неразумие,
несправедливость и прочее подобное. Благом мы называем противоположное этому.
Ни зло, ни благо — это то, что иногда полезно, иногда вредно (например, гулять,
сидеть, есть) или вовсе не полезно и не вредно. Таким образом, сущее бывает или
благом, или злом, или безразличным.
Порядок в государстве бывает троякого рода. Во-первых, если
законы хороши, мы говорим, что царит порядок. Во-вторых, если граждане
подчиняются тем законам, какие есть, мы тоже говорим, что царит порядок.
В-третьих, если и без законов государственная жизнь идет хорошо, следуя нравам
и обычаям, это мы тоже называем порядком. Таким образом, для порядка первое —
это когда законы хороши; второе — когда существующим законам подчиняются;
третье — когда государственная жизнь следует добрым нравам и обычаям.
Непорядок в государстве бывает троякого рода. Во-первых,
если законы и о гражданах, и о чужеземцах дурны. Во-вторых, если существующим
законам не подчиняются. В-третьих, если законов вовсе нет. Таким образом, для
непорядка первое — это когда законы дурны; второе — когда существующим законам
не подчиняются; третье — когда законов вовсе нет.
Противоположности разделяются на три рода. Так, мы говорим,
что благо противоположно злу, — например, справедливость —
несправедливости, разумение — неразумию и прочее подобное. Далее, и зло
противоположно злу — например, мотовство — скряжничеству, незаслуженная пытка —
заслуженной или иное подобное зло — противоположному злу. Наконец, тяжелое
легкому, быстрое медленному или черное белому противоположно как безразличное
безразличному. Таким образом, среди противоположностей одни противоположны как
добро злу, другие — как зло злу, третьи — как безразличное безразличному.
Блага бывают троякого рода — иными из них можно обладать, в
иных соучаствовать, а иные существуют сами по себе. Первые — это те, которыми
можно обладать, например справедливость и здоровье. Вторые — те, которыми
нельзя обладать одному, но можно вместе с другими: например, самим благом
обладать нельзя, но разделять его с другими можно. Третьи — это те, которых
нельзя ни иметь, ни разделить, но которые должны существовать: например, быть
ревностным или быть справедливым — благо, его нельзя ни иметь, ни разделять, но
оно должно непременно существовать. Таким образом, блага бывают или такие,
которыми можно обладать, или такие, в которых можно соучаствовать, или такие,
которые существуют сами по себе.
Совет бывает трех родов: он может исходить из прошлого
времени, из будущего и из настоящего. От прошлого времени приводятся примеры:
скажем, как спартанцы когда-то поплатились за свою доверчивость. От настоящего
времени: скажем, указания на то, что стены слабы, воины робки, припасов мало.
От будущего времени: скажем, что не следует из одного подозрения оскорблять
посольство, не то позор ляжет на Элладу. Итак, советы бывают или от прошлого,
или от настоящего, или от будущего времени.
Звуки бывают двух родов — одушевленные и неодушевленные.
Одушевленные — это голоса живых существ, неодушевленные — это звоны и отзвуки.
Одушевленные звуки делятся на членораздельные и нечленораздельные:
членораздельны голоса людей, нечленораздельны голоса животных. Таким образом,
звуки бывают или одушевленные, или неодушевленные.
Сущее бывает или делимо, или неделимо. Делимое бывает
однородно и неоднородно. Неделимое — это то, что не поддается разделению и ни
из чего не состоит, например единица, точка или нота. Делимое — это то, что из
чего-то состоит, например слоги, созвучия, живые существа, вода, золото.
Однородное — это то, что состоит из подобных частей, и целое отличается от
части только величиной, например вода, золото, все сыпучие тела и прочее
подобное. Неоднородное — это то, что состоит из несхожих частей, например дом и
прочее подобное. Таким образом, сущее бывает или делимо, или неделимо, причем
делимое бывает однородно и неоднородно.
Сущее или бывает самостоятельным, или называется
относительным по отношению к чему-либо. Самостоятельным называется то, что ни в
чем не нуждается для своего объяснения, например человек, лошадь и другие
животные, — ничто из этого не требует объяснения. Относительным называется
то, что нуждается в объяснении, например нечто более крупное, более быстрое,
более красивое и прочее, ибо более крупное должно быть крупнее чего-то иного,
более быстрое — быстрее чего-то иного. Таким образом, сущее бывает или
самостоятельным, или относительным. Так (по словам Аристотеля) Платон разделял
даже самое первичное.
Был также и другой Платон, родосский философ, ученик Панэтия
(как сообщает грамматик Селевк в I книге "О философии"), и третий,
перипатетик, ученик Аристотеля, и четвертый, ученик Праксифана, и пятый, поэт
древней комедии.
|