 Увеличить |
4. АРХЕЛАЙ
Лрхелай, сын Аполлодора (а по мнению некоторых,
Мидона), из Афин или из Милета , ученик Анаксагора, учитель Сократа. Он
первый перенес из Ионии в Афины физическую философию; его звали Физиком,
поскольку им закончилась физическая философия, а Сократ положил начало
нравственной философии. Впрочем, уже
Архелай, по-видимому, касался нравственности, так как
философствовал и о законах, и о прекрасном и справедливом; а Сократ взял этот
предмет у него, развил и за это сам прослыл основоположником.
Он говорил, что есть две причины возникновения: тепло и
холод. Живые существа возникли из ила. Справедливое и безобразное существует не
по природе, а по установлению.
Учение его таково. Вода разжижается от огня и, уплотняясь к
[середине] под огненным воздействием, образует землю, а обтекая ее, образует
воздух. Таким образом, землю держит воздух, а его держит кругооборот огня.
Живые существа возникли от тепла земли, которая выделяет ил, подобный молоку и
служащий питанием; таким же образом она создала и людей.
Он первый заявил, что звук возникает от сотрясения воздуха;
море скапливается во впадинах, просачиваясь сквозь землю; солнце есть
величайшее из светил и Вселенная беспредельна.
Было еще и три других Архелая: один — землеописатель тех
стран, где прошел Александр; другой — автор книги "О вещах
своеобразных"; третий — ритор, сочинитель учебника.
5. СОКРАТ
Сократ, сын скульптора Софрониска и повивальной бабки
Фенареты (по словам Платона в "Феэтете"[135]), афинянин, из дема Алопеки .
Думали, что он помогает писать Еврипиду; поэтому Мнесилох говорит так:
"Фригийцы" — имя драме Еврипидовой,
Сократовыми фигами откормленной.
И в другом месте:
Гвоздем Сократа Еврипид сколоченный.
Каллий пишет в «Пленниках»:
— Скажи, с какой ты стати так заважничал? — Причина
есть; Сократ — ее название!
И Аристофан в «Облаках»:
— Для Евриипда пишет он трагедии, В которых столько
болтовни и мудрости.[136]
По сведениям некоторых, он был слушателем Анаксагора, а по
сведениям Александра в «Преемствах» — также и Дамона. После осуждения
Анаксагора он слушал Архелая-физика и даже (по словам Аристоксена) был его
наложником. Дурид уверяет, что он также был рабом и работал по камню: одетые
Хариты на Акрополе, по мнению некоторых, принадлежат ему. Оттого и Тимон
говорит в «Силлах»:
Но отклонился от них камнедел и законоположник, Всей
чарователь Эллады, искуснейший в доводах тонких, С полуаттической солью всех
риторов перешутивший.
В самом деле, он был силен и в риторике (так пишет
Идоменей), а Тридцать тиранов даже запретили ему обучать словесному искусству
(так пишет Ксенофонт[137]);
и Аристофан насмехается в комедии, будто он слабую речь делает сильной.[138] Фаворин в
"Разнообразном повествовании" говорит, будто Сократ со своим учеником
Эсхином первыми занялись преподаванием риторики; о том же пишет Идоменей в
книге "О сократиках".
Он первым стал рассуждать об образе жизни и первым из
философов был казнен по суду. Аристоксен, сын Спинфара, уверяет, что он даже
наживался на перекупках: вкладывал деньги, собирал прибыль, тратил ее и начинал
сначала.
Освободил его из мастерской и дал ему образование Критон,
привлеченный его душевной красотой (так пишет Деметрий Византийский). Поняв,
что философия физическая нам безразлична, он стал рассуждать о нравственной
философии по рынкам и мастерским, исследуя, по его словам,
Что у тебя и худого и доброго в доме случилось.[139]
Так как в спорах он был сильнее, то нередко его колотили и
таскали за волосы, а еще того чаще осмеивали и поносили; но он принимал все
это, не противясь. Однажды, даже получив пинок, он и это стерпел, а когда
кто-то подивился, он ответил: "Если бы меня лягнул осел, разве стал бы я
подавать на него в суд?" Все это сообщает Деметрий Византийский.
В противоположность большинству философов он не стремился в
чужие края — разве что если нужно было идти в поход.[140] Все время он жил в Афинах и с увлечением
спорил с кем попало не для того, чтобы переубедить их, а для того, чтобы
допекаться до истины. Говорят,
Еврипид дал ему сочинение Гераклита и спросил его мнение; он
ответил: "Что я понял — прекрасно; чего не понял, наверное, тоже: только,
право, для такой книги нужно быть делосским ныряльщиком".[141]
Он занимался телесными упражнениями и отличался добрым
здоровьем. Во всяком случае он участвовал в походе под Амфиполь, а в битве при
Делии спас жизнь Ксенофонту, подхватив его, когда тот упал с коня. Среди
повального бегства афинян он отступал, не смешиваясь с ними, и спокойно
оборачивался, готовый отразить любое нападение.[142] Воевал он и при Потидее (поход был морской,
потому что пеший путь закрыла война); это там, говорят, он простоял, не
шевельнувшись, целую ночь, и это там он получил награду за доблесть, но уступил
ее Алкивиаду — с Алкивиадом он находился даже в любовных отношениях, говорит
Аристипп в IV книге "О роскоши древних". В молодости он с Архелаем ездил
на Самос (так пишет Ион Хиосский), был и в Дельфах (так пишет Аристотель) а
также на Истме (так пишет Фаворин в I книге "Записок").
Он отличался твердостью убеждений и приверженностью к
демократии. Это видно из того, что он ослушался Крития с товарищами, когда они
велели привести к ним на казнь Леонта Саламинского, богатого человека;[143] он один голосовал за
оправдание десяти стратегов;[144] а
имея возможность бежать из тюрьмы, он этого не сделал и друзей своих, плакавших
о нем, упрекал, обращая к ним в темнице лучшие свои речи.[145]
Он отличался также достоинством и независимостью. Однажды
Алкивиад (по словам Памфилы в VII книге "Записок") предложил ему
большой участок земли, чтобы выстроить дом; Сократ ответил: "Если бы мне
нужны были сандалии, а ты предложил бы мне для них целую бычью кожу, разве не
смешон бы я стал с таким подарком?" Часто он говаривал, глядя на множество
рыночных товаров: "Сколько же есть вещей, без которых можно жить!" И
никогда не уставал напоминать такие ямбы:
И серебро и пурпурная мантия На сцене хороши, а и жизни не к
чему.[146]
К Архелаю Македонскому, к Скопасу Краннонскому, к Еврилоху
Ларисейскому он относился с презрением, не принял от них подарков и не поехал к
ним. И он держался настолько здорового образа жизни, что, когда Афины охватила чума,
он один остался невредим.
По словам Аристотеля, женат он был дважды: первый раз на
Ксантяппе, от которой у него был сын Лампрокл, и во второй раз — на Мирто,
дочери Аристида Справедливого, которую он взял без приданого и имел от нее
сыновей Софрониска и Менексена. Другие говорят, что Мирто была его первой
женой, а некоторые (в том числе Сатир и Иероним Родосский) — что он был
женат на обеих сразу: по их словам, афиняне, желая возместить убыль населения,
постановили, чтобы каждый гражданин мог жениться на одной женщине, а иметь
детей также и от другой,[147] —
так поступил и Сократ.
Он умел не обращать внимания на насмешников. Своим простым
житьем он гордился, платы ни с кого не спрашивал. Он говорил, что лучше всего
ешь тогда, когда не думаешь о закуске, и лучше всего пьешь, когда не ждешь
другого питья: чем меньше человеку нужно, тем ближе он к богам. Это можно
заключить и по стихам комедиографов, которые сами не замечают, как их насмешки
оборачиваются ему в похвалу. Так, Аристофан пишет:
Человек! Пожелал ты достигнуть у нас озарения мудрости
высшей, — О, как счастлив, как славен ты станешь тогда среди эллинов всех
и афинян, Если памятлив будешь, прилежен умом, если есть в тебе сила терпенья,
И, не зная усталости, знанья в себя ты вбирать будешь, стоя и лежа, Холодая, не
будешь стонать и дрожать, голодая, еды не попросишь, От попоек уйдешь, от
обжорства бежишь, не пойдешь но пути безрассудства…[148]
И Амипсий выводит его на сцену в грубом плаще с такими
словами:
— Вот и ты, о Сократ, меж немногих мужей самый лучший и
самый пустейший! Ты отменно силен! Но скажи, но открой: как добыть тебе плащ
поприличней? — По кожевничьей злобе на плечи мои я надел это горькое
горе. — Ах, какой человек! Голодает, чуть жив, но польстить ни за что не
захочет!
Тот же гордый и возвышенный дух его показан и у Аристофана в
следующих словах:
Ты же тем нам приятен, что бродишь босой, озираясь направо,
налево, Что тебе нипочем никакая беда, — лишь на нас ты глядишь, обожая[149]
Впрочем, иногда, применительно к обстоятельствам, он
одевался и в лучшее платье — например, в Платоновом «Пире» по дороге к Агафону.[150]
Он одинаково умел как убедить, так и разубедить своего
собеседника. Так, рассуждая с Феэтетом о науке, он, по словам Платона, оставил
собеседника божественно одухотворенным;[151] а
рассуждая о благочестии с Евтифроном,[152] подавшим
на отца в суд за убийство гостя, он отговорил его от этого замысла; также и
Лисия обратил он к самой высокой нравственности. Дело в том, что он умел
извлекать доводы из происходящего. Он помирил с матерью сына своего Лампрокла,
рассердившегося на нее (как о том пишет Ксенофонт); когда Главкон, брат
Платона, задумал заняться государственными делами, Сократ разубедил его,
показав его неопытность (как пишет Ксенофонт), а Хармида, имевшего к этому
природную склонность, он, наоборот, ободрил.[153] Даже
стратегу Ификрату он придал духу, показав ему, как боевые петухи цирюльника
Мидия налетают на боевых петухов Каллия. Главконид говорил, что городу надо бы
содержать Сократа [как украшение], словно фазана или павлина.[154]
Он говорил, что это удивительно: всякий человек без труда
скажет, сколько у него овец, но не всякий сможет назвать, скольких он имеет
друзей, — настолько они не в цене. Посмотрев, как Евклид навострился в
словопрениях, он сказал ему: "С софистами, Евклид, ты сумеешь обойтись, а
вот с людьми — навряд ли". В подобном пустословии он не видел никакой
пользы, что подтверждает и Платон в "Евфидеме".[155] Хармид предлагал ему рабов, чтобы жить их
оброком, но он не принял; и даже к красоте Алкивиада, по мнению некоторых, он
остался равнодушным.[156] А
досуг он восхвалял как драгоценнейшее достояние (о том пишет и Ксенофонт в
"Пире"[157]).
Он говорил, что есть одно только благо — знание и одно
только зло — невежество. Богатство и знатность не приносят никакого достоинства
— напротив, приносят лишь дурное. Когда кто-то сообщил ему, что Антпсфен
родился от фракиянки, он ответил: "А ты думал, что такой благородный
человек мог родиться только от полноправных граждан?[158] "А когда Федон, оказавшись в плену,
был отдан в блудилище, то Сократ велел Критону его выкупить и сделать из него
философа.[159] Уже стариком он учился
играть на лире: разве неприлично, говорил он, узнавать то, чего не знал? Плясал
он тоже с охотою, полагая, что такое упражнение полезно для крепости тела (так
пишет и Ксенофонт в "Пире"[160]).
Он говорил, что его демоний[161] предсказывает ему будущее; что хорошее
начало не мелочь, хоть начинается и с мелочи;[162] что он знает только то, что ничего не
знает; говорил, что те, кто задорого покупают скороспелое, видно, не надеются
дожить до зрелости. На вопрос, в чем добродетель юноши, он ответил: "В
словах: ничего сверх меры". Геометрия, по его выражению, нужна человеку
лишь настолько, чтобы он умел мерить землю, которую приобретает или сбывает.
Когда он услышал в драме Еврипида такие слова о добродетели:
…Не лучше ль Пустить ее на произвол судьбы…[163]
то он встал и вышел вон: не смешно ли, сказал он, что
пропавшего раба мы не ленимся искать, а добродетель пускаем гибнуть на произвол
судьбы? Человеку, который спросил, жениться ему или не жениться, он ответил: "Делай,
что хочешь, — все равно раскаешься". Удивительно, говорил он, что
ваятели каменных статуй бьются над тем, чтобы камню придать подобие человека, и
не думают о том, чтобы самим не быть подобием камня.[164] А молодым людям советовал он почаще
смотреть в зеркало: красивым — чтобы не срамить своей красоты, безобразным —
чтобы воспитанием скрасить безобразие.
Однажды он позвал к обеду богатых гостей, и Ксантиппе было
стыдно за свой обед. "Не бойся, — сказал он, — если они люди
порядочные, то останутся довольны, а если пустые, то нам до них дела нет".
Он говаривал, что сам он ест, чтобы жить, а другие люди живут, чтобы есть.
Нестоящую чернь он сравнивал с человеком, который одну поддельную монету
отвергнет, а груду их примет за настоящие. Когда Эсхин сказал: "Я беден,
ничего другого у меня нет, так возьми же меня самого", он воскликнул:
"Разве ты не понимаешь, что нет подарка дороже?!" Кто-то жаловался,
что на него не обратили внимания, когда Тридцать тиранов пришли к власти;
"Ты ведь не жалеешь об этом?" — сказал Сократ.
Когда ему сказали: "Афиняне тебя осудили на
смерть", он ответил: "А природа осудила их самих". (Впрочем,
другие приписывают эти слова Анаксагору.[165])
"Ты умираешь безвинно", — говорила ему жена; он возразил:
"А ты бы хотела, чтобы заслуженно?" Во сне он видел, что кто-то ему
промолвил:
В третий день, без сомнения, Фтии достигнешь холмистой.[166]
"На третий день я умру", — сказал он Эсхину.
Он уже собирался нить цикуту, когда Аполлодор предложил ему прекрасный плащ,
чтобы в нем умереть. "Неужели мой собственный плащ годился, чтобы в нем
жить, и не годится, чтобы в нем умереть?" — сказал Сократ.
Ему сообщили, что кто-то говорит о нем дурно. "Это
потому, что его не научили говорить хорошо", — сказал он в ответ.
Когда Антисфен повернулся так, чтобы выставить напоказ дыры в плаще, он сказал
Антисфену: "Сквозь этот плащ мне видно твое тщеславие". Его спросили
о ком-то: "Разве этот человек тебя не задевает?" —
"Конечно, нет, ответил Сократ, — ведь то, что он говорит, меня не
касается". Он утверждал, что надо принимать даже насмешки комиков: если
они поделом, то это нас исправит, если нет, то это нас не касается.
Однажды Ксантиппа сперва разругала его, а потом окатила
водой. "Так я и говорил, — промолвил он, — у Ксантиппы сперва
гром, а потом дождь". Алкивиад твердил ему, что ругань Ксантиппы
непереносима; он ответил: "А я к ней привык, как к вечному скрипу колеса.
Переносишь ведь ты гусиный гогот?" — "Но от гусей я получаю яйца
и птенцов к столу", — сказал Алкивиад. "А Ксантиппа рожает мне
детей", — отвечал Сократ. Однажды среди рынка она стала рвать на нем
плащ; друзья советовали ему защищаться кулаками, но он ответил: "Зачем?
чтобы мы лупили друг друга, а вы покрикивали: "Так ее, Сократ! так его,
Ксантиппа!"?" Он говорил, что сварливая жена для него — то же, что
норовистые кони для наездников: "Как они, одолев норовистых, легко
справляются с остальными, так и я на Ксантиппе учусь обхождению с другими
людьми".[167]
За такие и иные подобные слова и поступки удостоился он
похвалы от пифии, которая на вопрос Херефонта ответила знаменитым
свидетельством:[168]
Сократ превыше всех своею мудростью.
За это ему до крайности завидовали, — тем более, что он
часто обличал в неразумии тех, кто много думал о себе. Так обошелся он и с
Анитом, о чем свидетельствует Платон в "Меноие";[169] а тот, не вынесши его насмешек, сперва
натравил па него Аристофана с товарищами,[170] а
потом уговорил и Мелета подать на него в суд за нечестие и развращение
юношества. С обвинением выступил Мелет, речь говорил Полиевкт (так пишет
Фаворин в "Разнообразном повествовании"), а написал ее софист
Поликрат (так пишет Гермипп) или, по другим сведениям, Анит; всю нужную
подготовку устроил демагог Ликон. Антисфен в "Преемствах философов" и
Платон в "Апологии"[171] подтверждают,
что обвинителей было трое — Анит, Ликон и Мелет: Анит был в обиде за
ремесленников и политиков, Ликон — за риторов, Мелет — за поэтов, ибо Сократ
высмеивал и тех, и других, и третьих. Фаворин добавляет (в 1 книге
"Записок"), что речь Поликрата против Сократа неподлинная: в ней
упоминается восстановление афинских стен Кононом, а это произошло через 6 лет
после Сократовой смерти. Вот как было дело.
Клятвенное заявление перед судом было такое (Фаворин
говорит, что оно и посейчас сохраняется в Метрооне[172]): "Заявление подал и клятву принес
Мелет, сын Мелета из Питфа, против Сократа, сына Софрониска из Алопеки: Сократ
повинен в том, что не чтит богов, которых чтит город, а вводит новые божества,
и повинен в том, что развращает юношество; а наказание за то — смерть".[173] Защитительную речь для
Сократа написал Лисий; философ, прочитав ее. сказал: "Отличная у тебя
речь, Лисий, да мне она не к лицу", — ибо слишком явно речь эта была
скорее судебная, чем философская. "Если речь отличная, спросил
Лисий, — то как же она тебе не к лицу?" "Ну, а богатый плащ или
сандалии разве были бы мне к лицу?" отвечал Сократ.
Во время суда (об этом пишет Юст Тивериадский в
"Венке") Платон взобрался на помост и начал говорить: "Граждане
афиняне, я — самый молодой из всех, кто сюда всходил…", но судьи
закричали: "Долой! долой!"[174] Потому
Сократ и был осужден большинством в 281 голос. Судьи стали определять ему кару
или пеню: Сократ предложил уплатить двадцать пять драхм (а Евбулид говорит, что
даже сто). Судьи зашумели, а он сказал: "По заслугам моим я бы себе
назначил вместо всякого наказания обед в Пританее".[175]
Его приговорили к смерти, и теперь за осуждение было подано
еще па 80 голосов больше. И через несколько дней в тюрьме он выпил цикуту.
Перед этим он произнес много прекрасных и благородных рассуждений (которые
Платон приводит в "Федоне"), а по мнению некоторых, сочинил и пеан,
который начинается так:
Слава тебе, Аполлон Делиец с сестрой Артемидой!
(Впрочем, Дионисодор утверждает, что пеан принадлежит не
ему.) Сочинил он и эзоповскую басню, не очень складную, которая начинается так:
Некогда молвил Эзоп обитателям града Коринфа; Кто
добродетелен, тот выше людского суда.[176]
Так расстался он с людьми. Но очень скоро афиняне
раскаялись: они закрыли палестры и гимнасии, Мелета осудили на смерть,
остальных — на изгнание, а в честь Сократа воздвигли бронзовую статую работы
Лисиппа, поместив ее в хранилище утвари для торжественных шествий; а когда Анит
приехал в Гераклею, гераклейцы в тот же день выслали его вон. И не только за
Сократа, но и за многих других приходилось раскаиваться афинянам: с Гомера они
(по словам Гераклида) взяли 50 драхм пени, как с сумасшедшего; Тиртея называли
помешанным; и из всех Эсхиловых товарищей первым воздвигли бронзовую статую
Астидаманту. Недаром Еврипид укоряет их в своем "Паламеде":[177]
…Сгубили, сгубили вы Соловья Аонид, премудрого, не
преступного.
Вот как об этом пишут; впрочем, Филохор утверждает, что
Еврипид умер раньше Сократа.
Родился он (как сообщает Аполлодор в "Хронологии")
при архонте Апсефионе, в четвертый год 77-й олимпиады, шестого Фаргелиона,
когда афиняне совершают очищение города, а делосцы отмечают рождение Артемиды.
Скончался он в первый год 95-й олимпиады в возрасте 70 лет. Так пишет Деметрий
Фалерский; но некоторые считают, что при кончине ему было шестьдесят лет.
Слушателем Анаксагора он был вместе с Еврипидом, который родился в первый год
75-й олимпиады, при архонте Каллиаде.
Я полагаю, что Сократ вел беседы и о физике — во всяком
случае даже Ксенофонт хоть и утверждает, будто беседы его были только об этике,
но признает, что он рассуждал и о провидении;[178] и Платон хоть и упоминает в «Апологии», как
Сократ отрекается от Анаксагора и прочих физиков,[179] но сам же рассуждает об их предметах,
приписывая все свои речи Сократу.
По словам Аристотеля, некий маг, пришедший из Сирии в Афины,
заранее предсказал Сократу в числе других бедствий и его насильственную смерть.
Вот и мои о нем стихи:
Пей у Зевса в чертоге, Сократ! Ты назван от Бога Мудрым, а
мудрость сама разве не истинный Бог? Ты смертоносную принял цикуту от судей
афинских — Но не тебе, а себе смерть обрели они в ней.[180]
Поносителями Сократа были Антилох Лемиосский и гадатель
Антифонт (так пишет Аристотель в III книге "Поэтики"); так и Пифагора
поносил Килон Кротонский, Гомера — Сиагр[181] при
жизни и Ксенофан Колофонский посмертно, Гесиода — Керкоп при жизни и тот же
Ксенофан посмертно, Пиндара — Амфимен Косский, Фалеев — Ферекид, Бианта — Салар
Приенский, Питтака — Антименид и Алкей,[182] Анаксагора
— Сосибий, Симонида — Тимокреонт.
Преемниками его были так называемые сократики, из которых
главные — Платон, Ксенофонт, Антисфен, а из десяти основателей школ — четверо
известнейших: Эсхин, Федон, Евклид и Аристипп. Прежде всего я скажу о
Ксенофонте, Антисфена отложу до киников, перейду к сократикам, от них к
Платону, а с Платона начинается десять школ, и сам он был основателем первой
Академии. Такова будет последовательность нашего изложения.
Был и другой Сократ, историк, сочинивший описание Аргоса;
третий — перипатетик из Вифинии; четвертый сочинитель эпиграмм и пятый — с
острова Коса, писавший о прозвищах богов.
|
