 Увеличить |
12. КРИТОН
Критон из Афин . Он с такой великой любовью относился
к Сократу и так о нем заботился, что тому ни в чем не было нужды. Даже сыновья
его были слушателями Сократа: Критобул, Гермоген, Эпиген и Ктесипп. Этот Критон
написал семнадцать диалогов, которые собраны в одну книгу и называются так:
"О том, что люди не от ученья хороши", "Об избытке",
"Что нужно человеку, или Политик", "О прекрасном", "О
дурном поведении", "О благоустройстве", "О законе",
"О божественном", "Об искусствах", "Об
общежитии", "О мудрости", "Протагор, или Политик",
"О грамоте", "О поэзии", "Об учении", "О
знании, или О науке", "О познавании".
13. СИМОН
Симон из Афин, кожевник . Когда Сократ приходил в его
мастерскую и о чем-нибудь беседовал, то он делал записи обо всем, что мог
запомнить; поэтому диалоги его называют «кожевничьими». Диалогов этих тридцать
три, и они собраны в одну книгу: "О богах", "О благе",
"О прекрасном", "Что есть прекрасное?", "О
справедливом" два диалога, "О том, что добродетели нельзя
научить", "О мужестве" три диалога, "О законе",
"О предводительстве над народом", "О чести", "О
поэзии", "О восприимчивости", "О любви", "О
философии", "О науке", "О музыке", "О поэзии",
"Что есть прекрасное?", "О знании", "О
собеседовании", "О суждении", "О бытии", "О
числе", "Об усердии", "О труде", "О
стяжательстве", "О похвальбе", "О прекрасном", а также
"О совете", "О разуме, или О необходимом", "О дурном
поведении". Именно он, говорят, первый стал сочинять сократические
диалоги. Перикл обещал давать ему на жизнь и вызвал его к себе, но он ответил,
что речь его вольна и не продажна.
Был и другой Симон, сочинитель учебника по риторике, и
третий — врач при Селевке Никаноре, и четвертый — ваятель.
14. ГЛАВКОH
Главкон из Афин — под его именем известны девять
диалогов в одной книге: «Фидил», «Еврипид», «Аминтих», «Евфий», «Лисифид»,
«Аристофан», «Кофал», «Анаксифем», «Менексен». Известны еще тридцать два его
диалога, но они считаются неподлинными.
15. СИММИЙ
Симмий из Фив — под его именем известны двадцать три
диалога в одной книге: "О мудрости", "О рассуждении",
"О музыке", "О словах", "О мужестве", "О
философии", "Об истине", "О грамоте", "Об
учительстве", "Об искусстве", "О начальствовании",
"Об уместности", "О предпочитаемом и избегаемом", "О
друге", "О ведении", "О душе", "О хорошей
жизни", "О возможном", "О деньгах", "О
жизни", "Что есть прекрасное?", "Об усердии", "О
любви".
16. КЕБЕТ
Кебет из Фив — под его именем известны три диалога:
«Картина», «Седьмица», «Фриних».
17. МЕНЕДЕМ
Он был из школы Федона, сын Клисфена из рода, именовавшегося
Феопропидами, человек знатный, но бедный занимался он зодчеством, а по мнению
некоторых, театральною живописью или же и тем и другим. Оттого-то, когда он
выступил с законопредложением в народном собрании, некий Алексиний, нападая на
него, говорил, что ему-де одинаково не с руки писать ни законопредложения, ни
театральные задники.
Назначенный эретрийцами в охранный отряд в Мегары, он
посетил по дороге Платона в Академии[228] и
был так пленен им, что отстал от войска. Но Асклепиад Флиунтский увлек его, и
они оказались в Мегарах, где вдвоем слушали Стильпона; а оттуда отплыли в Элиду
и там примкнули к Анхипилу и Мосху из школы Федона. Школа эта дотоле
именовалась элидскою (как было сказано в жизнеописании Федона[229]), а с той поры — эретрийскою, по отечеству
Менедема.
По-видимому, он отличался важностью — оттого и Кратет
насмехается над ним так:
Асклепиад, флиасийский мудрец и бык эретрийский…
А Тимон так:
Праздноглаголатель встал, величавые брови насупив…
Важности в нем было столько, что, когда Антигон позвал к
себе Еврилоха Кассандрийского с Клеиппидом, мальчиком из Кизика, Еврилох
отказался от страха, что об этом узнает Менедем, ибо Менедем был резок и остер
на язык. Один юнец стал с ним вольничать; Менедем ничего не сказал, но взял
прут и у всех на глазах начертил на песке изображение мальчика под мужчиной;
юнец понял этот урок и скрылся. Гиерокл, начальник Пирея, прогуливаясь с ним в
храме Амфиарая, долго говорил ему о взятии Эретрии; Менедем ничего не ответил,
а только спросил его: зачем было Антигону с ним спать? Одному слишком наглому
развратнику он сказал: "Ты забыл, что не только капуста вкусна, но и
редька?"[230] А
какому-то крикливому юноше заметил: "Примечай-ка лучше, что у тебя
сзади?"
Антигон спрашивал его, не пойти ли ему на пьяную гулянку; он
ничего не ответил и только велел напомнить Антигону, что тот — сын царя.
Один человек докучал ему праздными разглагольствованиями.
"Есть у тебя имение?" — спросил его Менедем. Тот ответил, что
есть и там много добра. "Ступай же туда, — сказал Менедем, — и
присмотри за этим добром, а то как бы и добру не погибнуть, и тонкому человеку
не остаться ни с чем".[231]
Кто-то его спрашивал, должен ли человек мыслящий жениться.
"Как по-твоему, — переспросил Менедем, — мыслящий я человек или
нет?" И услышав, что мыслящий, ответил: "Ну так я женат".
Человека, утверждавшего, что благо не едино, он спросил:
сколько же точным счетом имеется благ, сто или больше?
Он не мог унять роскоши одного хлебосола; поэтому,
оказавшись у него на обеде, он не сказал ни слова, но стал учить его молча: ел
за столом одни только оливки.
За свои вольные речи он едва не попал в беду у Никокреонта
на Кипре — а с ним и его друг Асклепиад. Царь устраивал ежемесячное празднество
и вместе с другими философами пригласил и их; но Менедем сказал: "Если
такие сборища — благо, то праздновать надо ежедневно; если нет то не надо и
сегодня". Тиран ответил, что только этот день у него и свободен, чтобы
слушать философов; на это Менедем во время жертвоприношения еще суровее
возразил, что философов надо слушать во всякий день. Они погибли бы, если бы
какой-то флейтист не дал им возможности уйти; и потом, на корабле среди бури,
Асклепиад сказал, что искусство флейтиста их спасло, а искусство Менедема
погубило.
Обычаев он не придерживался и о школе своей заботился мало:
ни порядка при нем не было заметно, ни сиденья не располагались в круг, но
каждый во время занятий сидел или прохаживался где попало, и Менедем тоже.
Несмотря на это, он был щепетилен и тщеславен: когда в ранние годы он с
Асклепиадом помогали строителю возводить дом, то Асклепиад, таская известку,
показывался на крыше голый, а Менедем прятался всякий раз, как видел
кого-нибудь поблизости. А когда он занялся делами государственными, то
волновался так, что, воскуряя ладан, положил его мимо кадильницы; и когда
Кратет из толпы стал издеваться, что он так хлопочет о государстве, то он велел
бросить Кратета в тюрьму. Однако и в тюрьме, видя проходящего Менедема, Кратет
высовывался и обзывал его Агамемнончиком и градоначальничком.
Был он отчасти замкнут и суеверен. Однажды с Асклепиадом он
по недосмотру отведал в харчевне от брошенного мяса; узнав об этом, он
побледнел и занемог, пока Асклепиад не вразумил его, что страдает он не от
мяса, а от собственной мнительности.
В остальном был он человек великодушный и благородный. Даже
телом своим он до старости оставался крепок и загорел не хуже любого атлета,
был плотен и закален; и сложения он был соразмерного, как можно видеть по
статуе в Эретрии на старом стадионе, где он представлен, словно с умыслом,
почти нагим и тело его хорошо видно.
Был он и гостеприимен, и так как Эретрия — место нездоровое,
то часто устраивал попойки — порою и для поэтов, и для музыкантов. Он любил и
Арата, и трагика Ликофрона, и Антагора Родосского, но более всего он ценил
Гомера, потом лириков, потом Софокла и даже Ахея, который, по его суждению,
уступал в сатировских драмах одному Эсхилу. Оттого, говорят, он даже своим
противникам в государстве отвечал стихами:
Опережает быстроту бессилье, Орел влачится вслед за
черепахой
стихи эти Ахея, из сатировской драмы «Омфала». Поэтому не
правы те, кто уверяют, будто он не читал ничего, кроме «Медеи» Еврипида
(которую к тому же некоторые приписывают Неофрону Сикионскому).
К учителям из Платоновой и Ксенократовой школы, равно как и
к Паребату Киренскому, он относился с презрением, зато восхищался Стильпоном;
когда у него спросили мнение о Стильпоне, он только и ответил, что это —
истинно свободный человек. Вообще же он был скрытен, и вести с ним дела было
трудно — на все он отвечал уклончиво и находчиво. Спорщик он был отменный
(пишет Антисфен в "Преемствах"); особенно он любил допрос такого
рода: "То-то и то-то — вещи разные?" — «Так». —
"Польза и благо — вещи разные?" «Так». — "Стало быть,
польза не есть благо".
Говорят, он не признавал отрицательных аксиом и обращал их в
положительные; а из положительных он признавал лишь простые и отвергал
непростые, то есть составные и сложные. Гераклид пишет, что хотя по учению он и
был платоником, однако диалектику он только вышучивал. Так, Алексин однажды задал
ему вопрос:
"Ты перестал бить своего отца?"[232] — а он ответил: "И не бил, и не
переставал". Тот настаивал, чтобы было сказано простое «да» или «нет» во
избежание двусмысленности; а он на это: "Смешно, если я буду следовать
твоим правилам, когда можно взять и остановить тебя еще на пороге!"
Биону, который усердствовал, опровергая гадателей, он
сказал: "Ты бьешь лежачих!"[233] А
услышав, как кто-то говорил, что высшее благо иметь все, чего желаешь, он
возразил: "Нет, гораздо выше — желать того, что тебе и вправду
нужно".
Антигон Каристский утверждает, что он ничего не писал и не
сочинял и поэтому не придерживался ничьих доводов. В разбирательствах был он,
говорят, таким воинственным, что подчас уходил с подбитым глазом. Таков он был
в речах, а в поведении, напротив, необычайно мягок. Над Алексином он много
потешался и жестоко его вышучивал — и в то же время услужил ему, дав охрану его
жене, когда она ехала от Дельфов до Халкиды и опасалась по дороге разбойников и
грабителей.
Другом он был настоящим — это видно из того, как жил он душа
в душу с Асклепиадом, которого любил не меньше, чем Пилад — своего друга.
Асклепиад был старшим, и люди говорили, что это поэт, а Менедем — актер.
Говорят, однажды Архиполид выписал им три тысячи драхм, но они так упрямо
спорили за право взять свою долю вторым, что оба так и остались без денег. Еще
говорят, что когда они женились, то на дочери женился Асклепиад, а на матери —
Менедем; жена Асклепиада умерла раньше, и тогда он взял от Менедема его жену; а
Менедем потом, став во главе города, нашел себе другую жену, богатую, однако
хозяйство в их общем доме продолжал поручать своей первой жене. Впрочем,
Асклепиад с Менедемом жили неприхотливо, пользуясь от большого малым.
Впоследствии мальчик, которого любил Асклепиад, пришел однажды на пирушку, и
молодые люди его не хотели принимать, а Менедем велел впустить: Асклепиад,
сказал он, даже из могилы открывает ему эти двери.
Деньги на житье давали им Гиппоник Македонский и Агетор
Ламийский: Агетор подарил по тридцать мин каждому, а Гиппоник дал Менедему две
тысячи драхм на приданое дочерям: дочерей было трое (пишет Гераклид), а мать их
была родом из Оропа.
Пирушки его обычно устраивались так. С двумя или тремя
друзьями он завтракал не спеша, пока день не начинал клониться к закату, а
затем кто-нибудь принимался созывать знакомых, которые приходили к нему уже
пообедавши. Кто являлся слишком рано, прохаживался возле его дома, расспрашивал
входящих, который час и что на столе; если на столе были овощи да соленая рыба,
они расходились, если мясо — шли в гости. В летнее время на ложе стелили
циновки, в зимнее — овчины; подушки нужно было приносить с собой. Круговая чаша
была не более кружки; на закуску были стручки или бобы, иной раз груша или
гранат, из свежих плодов, а иной раз горох или даже сухие смоквы. Обо всем этом
сообщает Ликофрон в сатировской драме под заглавием «Менедем», сочиненной в
похвалу философу. Вот несколько строк из нее:
За скромным пиром чаша невеликая Ходила вкруговую без
излишества, И был разумный разговор закускою.
В первое время эретрийцы смотрели на него с презрением и
обзывали пустозвоном и псом; а потом стали им восхищаться и даже вверили ему
город. Он ездил послом к Птолемею и Лисимаху, всюду встречая почет; мало того,
он был и у Деметрия и умерил ежегодную подать от своего города с двухсот
талантов до пятидесяти. А оклеветанный перед Деметрием, будто он хотел предать
город Птолемею, он оправдывался в письме, которое начинается так: "Менедем
желает здравствовать царю Деметрию. Я слышал, что тебе донесли на меня…" Клеветником,
по некоторому известию, был один его политический противник, по имени Эсхил.
В посольстве к Деметрию об Оропе[234] он вел себя тоже достойным образом (о чем
упоминает и Евфант в "Истории"). Любил его и Антигон и даже объявлял
себя его учеником. А Менедем в честь его победы над варварами при Лисимахии
написал указ, простой и нельстивый, начинающийся так: "Военачальники и
советники внесли предложение: так как царь Антигон, победив в сраженье
варваров, возвращается в свои пределы и все дела его сбываются по предусмотрению,
то совет и народ постановили…"
За эти и за иные проявления дружбы он был заподозрен, что
хочет предать город Антигону, и по клевете Аристодема ушел в изгнание. Жил он в
Оропе при храме Амфиарая. Но Гермипп рассказывает, что там пропали золотые сосуды,
и тогда постановлением всех беотийцев ему было ведено уйти; глубоко огорченный,
он тайно пробрался в родной город, захватил жену с дочерьми и уехал к Антигону,
где и умер от огорчения. А Гераклид рассказывает совсем противоположное:
Менедем был у эретрийцев советником и не раз вызволял их от тиранов,[235] призывая Деметрия;
поэтому он не стал бы предавать город Антигону, и обвинение против него было
клеветническим; к Антигону он явился в намерении вызволить отечество, но тот на
это не пошел, и тогда Менедем от огорчения покончил с жизнью в семидневной
голодовке.[236] Подобным же образом
повествует и Антигон Каристский. Единственным открытым врагом Менедема был
Персей — он-то, по-видимому, и удержал Антигона от намерения восстановить в
Эретрии ради Менедема народное правление.[237] Оттого-то
однажды за вином Менедем, опровергнув Персея в его рассуждениях, сказал, между
прочим: "Вот какой он философ; а человек он такой, что хуже его не было и
не будет".
Умер он, по словам Гераклида, на 74-м году жизни. О нем
также есть у нас стихи следующего содержания:
Мы о тебе, Менедем, проведали: сам по доброй воле Жизнь
угасил ты семидневным голодом. В этом — великая честь Эретрии, но не Менедему:
Отчаянье — дурной вожатый мудрому.[238]
Таковы сократики и их преемники. Теперь следует перейти к
Платону, начинателю Академии, и его преемникам, поскольку они стяжали
известность.
|
