 Увеличить |
X
Едва
ли не сразу после столь печальной находки думать о северном туннеле и спуске в
подземелье? Многие, наверное, обвинят нас в бездушии и назовут безумцами; но
скажу, что ничего такого не пришло бы нам в голову, если бы не одно
обстоятельство, круто изменившее ход наших мыслей. Снова прикрыв беднягу Гедни
брезентом, мы застыли на месте, неспособные вымолвить ни слова, но тут в наше
сознание проникли какие-то звуки. В последний раз мы слышали только вой ветра в
заоблачных высотах, и было это до спуска в подледный лабиринт. Это были звуки
хорошо знакомые и привычные, но в затерянном мире смерти настолько неуместные,
что пугали больше, чем какие-нибудь дикие, невероятные шумы, – ведь они
полностью переворачивали наше представление о космической гармонии.
С
окружавшим нас немыслимо древним, неживым миром гармонировали бы иные, адские
тоны – хотя бы нечто вроде музыкального посвистывания, которое мы, помня отчет
Лейка о вскрытии, связывали с теми, другими; после того, что мы застали в
лагере, стоило только завыть ветру, как мы настораживались в ожидании этого
свиста. Какие звуки уместны на кладбище, где покоятся иные эпохи? Голос этих
эпох. Но шум, что мы слышали сейчас, опрокидывал самые глубинные наши
представления, которые никто никогда не оспаривал: убежденность в том, что
глубины Антарктики – это пустыня, столь же чуждая нормальному человеческому
существованию, как безжизненный диск Луны. Нет, нам слышался не свист
баснословного чудовища – чудовища поразительно жизнестойкого, осквернявшего
Землю на заре ее существования, а теперь разбуженного от векового сна полярным
солнцем. Прозвучавшие голоса были до смешного обыденны, к ним мы привыкли и в
море у Земли Виктории, и в лагере в проливе Мак-Мердо, здесь же восприняли их
как нечто немыслимое и содрогнулись. Короче говоря, это были хриплые крики
пингвинов.
Приглушенные
звуки доносились из подледных пространств напротив коридора, по которому мы
вышли наружу, – где-то там должен был находиться второй туннель, ведущий в
гигантское подземелье. Водные птицы, обитающие в области, где уже не одну эпоху
все погружено в мертвый сон? Этому могло быть только одно объяснение, но
сначала нужно было убедиться, что мы не ослышались. Крики повторились, причем
временами по нескольку сразу. Пойдя на звук, мы углубились под арку, где проход
был расчищен от камней. Мы снова помечали себе путь бумагой – поеживаясь от
отвращения, мы пополнили ее запас из тюка на санях.
Там,
где ледяная поверхность сменилась россыпью детрита,[156] было ясно видно, что по
ней что-то волокли, а однажды Данфорту попался и четкий отпечаток – чего
именно, пояснять излишне. Пингвиньи крики влекли нас как раз туда, где,
согласно карте и компасу, располагался вход в северный туннель; на уровне земли
и в цокольных этажах мостиков уже не было, и проход, к нашей радости, оказался
свободен. Если верить карте, отверстие туннеля нужно было искать в цоколе
большого строения пирамидальной формы, которое мы вроде бы видели с самолета и
отметили как удивительно хорошо сохранившееся. Как обычно, наш фонарь
высвечивал по дороге обильные резные украшения стен, но мы не останавливались,
чтобы их разглядеть.
Внезапно
впереди возникло что-то большое и белое, и мы включили второй фонарь. Сам
поражаюсь тому, как, увлекшись поиском, мы забыли о своих прежних страхах. Те,
другие, оставили свои запасы на круглой площадке и после разведки на берегу или
в водной глубине вполне могли за ними вернуться, но мы вели себя так беспечно,
словно их не существовало. Белый, неуклюже ковылявший зверь достигал в высоту
шести футов, но мы ни на миг не усомнились, что к тем, другим, он не
принадлежит. Те были больше и темнее и, судя по скульптурным изображениям,
передвигались по суше проворно и уверенно, хотя ноги этим морским существам заменяли
щупальца. И все же не скажу, что мы совсем не испугались. На миг нас охватил
первобытный ужас, едва ли не сильнее прежних – рассудочных – страхов перед
теми, другими. И тут же у нас отлегло от сердца: белая тень шагнула бочком в
ответвление коридора по левую руку, откуда доносился призывный рокот двух таких
же белых теней. Это был всего лишь пингвин, хотя и неизвестного вида, крупнее
даже королевских пингвинов, причем жуткий – альбинос и практически слепой.
Когда
мы последовали за птицей в боковой коридор и направили на безразличную к нам
троицу свет обоих фонарей, нам стало ясно, что все они безглазые альбиносы и
принадлежат к неизвестному гигантскому виду. По размерам они напомнили нам
архаических пингвинов с рельефов Старцев, и скоро мы пришли к заключению, что
нынешние птицы – их потомки. Очевидно, они выжили потому, что отступили в
теплые недра земли; там, в вечной темноте, они утратили пигментацию и зрение,
от глаз остались одни бесполезные щелки. Не приходилось сомневаться в том, что
это насельники того самого обширного подземелья, которое мы разыскивали; оно
было теплым и обитаемым – когда мы это осознали, у нас в головах зароились
самые необычные, волнующие фантазии.
Мы
не могли понять, что заставило этих трех птиц удалиться от своего привычного
обиталища. Если они совершали сезонные миграции, то явно не в этот большой
заброшенный город, где царила мертвая тишина; в то же время к нам пингвины
проявили полное безразличие, значит, и те, другие, едва ли могли их спугнуть с
места. А если те, другие, напали на птиц, чтобы пополнить свои запасы мяса? Нам
не верилось, что пингвины так же, как собаки, ненавидели резкий запах Старцев:
все-таки их предки, видимо, прекрасно со Старцами уживались и эта мирная связь
не прерывалась, пока последние обитали в подземелье. Досадуя, что невозможно
сфотографировать этих аномальных представителей животного мира (прежний научный
интерес вспыхнул в нас с новой силой), мы предоставили им горланить в свое
удовольствие, а сами направились к подземной пучине, благо теперь сделалось
ясно, что путь туда обозначен пингвиньими следами.
Через
короткое время мы попали в длинный низкий коридор без дверей и без привычной
скульптуры, который круто уходил вниз, и поняли наконец, что вход в туннель уже
близок. Мы миновали еще двоих пингвинов и слышали поблизости крики других. Тут
коридор кончился, и у нас захватило дух: впереди простиралось открытое
пространство, внутренность полусферы, расположенной, очевидно, много ниже
уровня земли; диаметр ее составлял не меньше ста футов, высота – пятьдесят. Со
всех сторон полусферу прорезывали низенькие арки, и лишь в одном месте зиял,
нарушая симметрию, черный сводчатый проем высотой почти пятнадцать футов. Это и
был вход в бездонное подземелье.
В
этой гигантской полусфере, под ее изогнутым потолком, испещренным поздней, но выразительной
резьбой и похожим на небесный свод, бродили трое пингвинов; они были здесь чужаками,
но это их не смущало. Черный туннель круто уходил вниз, в бесконечную даль; по
краям вход был украшен гротескной резьбой. Нам показалось, что из загадочной
жерловины тянуло теплым воздухом и даже просачивался пар, и мы задумались о
том, что за живность, кроме пингвинов, могла таиться в бескрайних подземных
пределах, в непрерывной сети ходов, пронизавших землю под исполинской горной
цепью. И еще нам вспомнились курящиеся, как предполагал бедняга Лейк, вершины и
странная дымка, которую мы сами замечали в местах, где к склонам лепились
выступы-бастионы: могло быть так, что это выходил извилистыми ходами на поверхность
пар из неведомых областей земной коры.
Размер
туннеля, по крайней мере вначале, составлял пятнадцать футов в ширину и высоту;
стены, пол и сводчатый потолок состояли из обычной мегалитической кладки. На
стенах изредка встречались традиционные картуши в позднем упадочном стиле; все
конструкции и резьба на удивление хорошо сохранились. Пол был чистый, только
слегка посыпанный детритом, на котором читались следы пингвинов, ведущие
наружу, и следы тех, других, ведущие внутрь. По мере продвижения температура
воздуха росла, вскоре нам пришлось расстегнуть свои теплые куртки. Мы гадали,
нет ли внизу следов вулканической деятельности и какова там температура воды.
Через несколько шагов кладку сменила сплошная скальная порода, при тех же
размерах и правильной форме туннеля. Временами наклон становился таким крутым,
что в полу было выбито подобие ступеней. Несколько раз нам попадались небольшие
боковые коридоры, не обозначенные на наших схемах; спутать их с главным
туннелем и заблудиться нам не грозило, зато можно было укрыться в них от
нежелательных встречных, если они будут возвращаться из подземелья. Их
невыразимый словами запах слышался очень ясно. Несомненно, при таких
обстоятельствах спуск в туннель был чистейшим безумием, но есть люди, в которых
тяга к неизведанному неодолима; без этой тяги не состоялась бы и наша
экспедиция в загадочную полярную пустыню. По пути мы встречали новых пингвинов,
прикидывали, сколько нам еще идти. Судя по резным изображениям, крутой спуск
должен был продолжаться примерно милю, но опыт показывал, что на их масштаб не
всегда стоит полагаться.
После
четверти мили пути запах превратился в вонь, и мы стали тщательно примечать все
боковые проемы. Пара, как на входе, мы здесь не различали: несомненно, потому,
что не было температурного контраста. Воздух становился все теплее, и мы не
слишком удивились, набредя на небрежно брошенную кучу вещей, очень нам
знакомых. Это были меха и палаточная ткань из лагеря Лейка, порезанные на
причудливые куски, но мы возле них не задержались. Чуть далее нам все чаще
стали попадаться боковые галереи, причем более широкие, чем раньше, и мы поняли,
что достигли разветвленной сети ходов под высокими предгорьями. К прежнему,
безымянному запаху примешался другой, не менее мерзкий; чему его приписать, мы
не знали, но подумали о гниющей органике и неизвестных подземных грибах.
Совершенно неожиданно туннель раздался в ширину и высоту, и мы ступили в природную,
по всей видимости, пещеру эллиптической формы, которой не было на резных
рисунках; продольный размер ее составлял 75 футов, поперечный – 50; в
гигантских ходах, открывавшихся тут и там, стоял загадочный мрак.
На
первый взгляд ничто не указывало на искусственное происхождение пещеры, но, включив
оба фонаря, мы определили, что она состояла из нескольких природных каверн,
стенки между которыми были специально разрушены. Стены были шершавые, высокий
свод зарос сталактитами, однако цельный каменный пол был выровнен и
неестественно чист: ни детрита, ни обломков, ни даже пыли. То же можно было
сказать о полах всех крупных боковых галерей – главный туннель, по которому мы
шли, составлял единственное исключение. Мы тщетно ломали себе голову над этой
странностью. Новый запах сделался таким зловонным, что прежний почти не
чувствовался. Все это место, с его гладкими, чуть ли не глянцевыми полами,
пугало и настораживало больше, чем все виденное ранее.
Больших
пещер вокруг виднелось множество, но с выбором пути ошибиться было невозможно:
ход напротив нас отличался правильной формой и был гуще усеян пингвиньим
пометом. Тем не менее мы решили, что при первых же сложностях вновь начнем
помечать путь бумагой, ведь пыли не было и следов не оставалось. Двинувшись
вперед, мы обшарили лучом фонаря стены… и замерли на месте: резьба здесь резко
отличалась от той, что осталась позади. Мы понимали, конечно, что туннель
строился в период значительного упадка искусства, и арабески в его начале ясно
об этом свидетельствовали. Но тут, в глубине туннеля, нас поразила внезапная и
необъяснимая деградация рельефов – как по характеру рисунков, так и по их
качеству. Снижение уровня мастерства наблюдалось и раньше, но ничто не
указывало на то, что оно достигнет таких бедственных масштабов.
Новая
скульптура была грубой и примитивной, тонкая деталировка полностью отсутствовала.
Ленты рельефа, более глубокие, чем обычно, располагались примерно так же, как
редкие картуши в начале туннеля, но выступающие части резьбы были утоплены
относительно поверхности стены. Данфорт предположил, что это резьба по
резьбе, – прежний рисунок, как в палимпсесте, был стерт и нанесен новый.
Он представлял собой всего лишь грубый орнамент из спиралей и ломаных линий,
приблизительно повторявших традиционный геометрический мотив Старцев –
пятиконечную звезду, однако я бы назвал это не традицией, а пародией. Нас неотступно
преследовала мысль, что дело не только в технике: нечто едва заметное, но
глубоко чужеродное проникло, казалось, в саму эстетику рельефов. Данфорт предположил,
что потому-то поздние скульпторы и взяли на себя немалый труд по переработке
рельефов, что эстетическое чувство к тому времени полностью выродилось. Их
работа и походила на искусство Старцев, и решительно от него отличалась; глядя
на нее, я постоянно вспоминал такие примеры смешения стилей, как лишенные
изящества скульптуры Пальмиры,[157]
выполненные в римской манере. Те, другие, тоже обратили внимание на этот резной
поясок: на полу под одним очень характерным рисунком валялась использованная
батарейка.
Но
нам нельзя было терять время, и после беглого осмотра мы продолжили путь, хотя
порой высвечивали попутные рельефы, чтобы не пропустить какие-нибудь новые
тенденции. Но ничего такого не попадалось, а резьбы становилось все меньше,
потому что множились проемы, ведущие в боковые туннели с такими же гладкими
полами. Теперь мы не так часто видели и слышали пингвинов, хотя нам чудился
иной раз их отдаленный хор, доносившийся из каких-то неведомых глубин. Новый
необъяснимый запах сделался удушливым, тогда как прежний, безымянный,
различался едва-едва. Из туннеля вновь повалили клубы пара, что говорило о
перепаде температур и о близости скалистых берегов глубинных вод, никогда не
видевших солнца. И тут, совершенно неожиданно, впереди на гладком полу что-то показалось,
и это не были пингвины. Убедившись, что предметы, загораживающие проход,
неподвижны, мы включили второй фонарь.
|
