 Увеличить |
IV
На протяжении
следующих десяти лет Уэйтли не привлекали к себе особого внимания на фоне в
целом убогой жизни, которую вело большинство обитателей Данвича, которые
постепенно привыкли к безобразиям, ежегодно творящимся в Вальпургиеву ночь и
канун Дня всех святых, когда Уэйтли возжигали огни на вершине Часового холма
под леденящие кровь звуки, с каждым годом все громче доносившиеся из земных
недр. В то же время странные и зловещие дела продолжали твориться в их доме.
Редкие посетители в один голос утверждали, что с заколоченного верхнего этажа
постоянно доносятся какие-то звуки, несмотря на то что во время визита гостя
встречали все члены этого странного семейства. Некоторые из визитеров
подозревали, что на чердаке совершаются обряды жертвоприношения – и в самом деле,
эта догадка как нельзя лучше увязывалась с тем неоспоримым фактом, что
закупаемый стариком в неимоверных количествах скот исчезает как в прорву. В
поселке пошли уже разговоры о том, что неплохо было бы обратиться в Общество
защиты животных; однако сразу было ясно, что из этой затеи ничего не выйдет,
так как жители Данвича менее всего склонны были привлекать внимание посторонних
людей к себе и своему поселению.
Году
примерно в 1923-м, когда Уилберу минуло уже десять лет и его бородатое лицо ничем
не отличалось от физиономии взрослого мужа, в доме начался второй этап больших
плотницких работ. Все они происходили внутри заколоченного верхнего этажа, и по
деревянным обломкам, которые старый Уэйтли и его внук выбрасывали наружу, люди
догадались, что они разобрали перекрытия и, возможно, даже пол чердачного
помещения, освободив все пространство между первым этажом и островерхой крышей
старого дома. Большую дымовую трубу, что была установлена посреди здания, они
тоже снесли, и сейчас вместо нее торчала из окна корявая жестяная труба, какие
ставятся на походных кухнях.
В первую
же весну после повторного ремонта старик Уэйтли заметил, что из долины Холодных
Ключей к их дому стало слетаться огромное количество козодоев. Их пронзительные
крики не прекращались каждую ночь, и старик воспринимал их как знамение свыше.
– Слышали
бы вы, как они свистят – аккурат со мною вместе, как я дышу, – говорил он
собравшимся в магазине Осборна односельчанам, – и сдается мне, они
караулят мою грешную душу. Знают, подлые твари, что она вот-вот готова покинуть
меня, и, видать, никак не хотят ее упустить. Погодите, вот я окочурюсь, и вы
сразу узнаете, удалось им это или нет. Ежели, когда я помру, они будут хохотать
всю ночь и угомонятся только с рассветом, то, стало быть, у них это получилось;
а уж коли они сразу утихнут, как я отойду, то, значится, ничего у них не вышло.
Я-то уж знаю, что не всякая душа, за какой они ведут охоту, им в аккурат
достается.
В ночь
на 1 августа 1924 года доктору Хаутону в Эйлсбери позвонил Уилбер Уэйтли, который,
нещадно нахлестывая свою единственную лошадь, проскакал сквозь тьму до лавки
Осборна, где имелся телефон. Когда доктор прибыл на место, старик Уэйтли был
очень плох: слабое сердцебиение и прерывистое дыхание свидетельствовали о
скором конце. Неопрятная белобрысая Лавиния и ее бородатый сынишка стояли у
изголовья постели, а из пустот наверху раздавались странные звуки, как будто
кто-то яростно метался туда-сюда; своим ритмом эти звуки напоминали шум
океанских волн. Доктор с видимым беспокойством прислушивался к крикам ночных
птиц за окном; их неисчислимый легион стройно выводил свои дьявольские
песнопения в такт свистящему дыханию умирающего. От этой жуткой гармонии
доктору стало не по себе, и он в очередной раз пожалел о том, что поехал на
вызов в это пользующееся недоброй славой место.
Около
часа ночи старик Уэйтли пришел в себя и, собравшись с силами, перестал хрипеть,
чтобы сказать несколько слов своему внуку:
– Не
хватает места, Уилли, скоро будет не хватать места. Ты быстро растешь – а он
растет еще быстрее. Скоро ты дождешься от него толку, мой мальчик. Откроет тебе
ворота к Йог-Сототу, и ты войдешь в них с долгой песнью на устах, а найдешь ты
ее на странице семьсот пятьдесят первой полного собрания. Только обычному
земному огню это не под силу, нет.
Похоже
было, что старик окончательно выжил из ума. Наступила пауза, в продолжение которой
стая козодоев за окном сменила ритм своих криков в соответствии с участившимся
дыханием старика Уэйтли, и тут же откуда-то издали послышались звуки, весьма
напоминавшие зловещие шумы холмов. Услыхав их, старик из последних сил выдавил
из себя еще несколько фраз:
– Корми
его регулярно, Уилли, и следи за количеством; но не позволяй ему расти слишком
быстро здесь, потому что коли начнешь давать ему по четвертине, он вырастет еще
до того, как ты откроешь ворота к Йог-Сототу, а этого не нужно… Только те,
которые извне, могут это сработать и приумножить… Только древние, когда они
захотят вернуться…
Но тут
вместо слов снова пошли хрипы, и Лавиния издала жуткий визг, услышав, как отреагировали
на это козодои. Старик закрыл глаза и потерял сознание; где-то час спустя он
разомкнул на секунду веки, обвел всех собравшихся мутным взглядом, и затем из
его горла вырвался жуткий клекот – на этот раз последний. Дикие вопли козодоев
мгновенно смолкли, и доктор Хаутон, подойдя к безжизненному телу, надвинул
дряблые веки на блестящие серые глаза. Лавиния всхлипнула, но Уилбер,
вслушиваясь в слабые шумы снаружи, довольно ухмыльнулся.
– Упустили
они его, – пробормотал он своим густым басом.
К тому
времени Уилбер успел накопить изрядный запас познаний в той области, в которой
его с ранних лет натаскивал старик Уэйтли. Впрочем, его эрудиция носила
довольно однобокий характер и не распространялась на другие науки. Тем не менее
имя его было известно во многих библиотеках, в том числе и весьма удаленных от
Данвича, – он вел с ними переписку, надеясь отыскать в их архивах
некоторые редкие и запрещенные книги, изданные много лет назад. Что же касается
односельчан, то все они дружно ненавидели и боялись его, подозревая, что он замешан
в исчезновении нескольких данвичских детей. Прямых обвинений, однако, против
него никто не выдвигал – этому мешал как страх людей перед ним, так и его тугой
кошелек, в котором не переводились старинные золотые монеты, коими Уилбер, как
некогда его дед, рассчитывался за коров и бычков, закупаемых теперь в еще более
жутких количествах. Выглядел он совершенно зрелым мужчиной и заметно
превосходил окружающих ростом. В 1925 году, когда один из его корреспондентов,
сотрудник Мискатоникского университета, приехал в Данвич навестить своего
ученого коллегу и отбыл бледным и потрясенным, – рост Уилбера уже тогда
достигал шести футов девяти дюймов.
Все
годы, что Уилбер жил со своей уродливой матерью-альбиноской, он относился к ней
не иначе как со все возрастающим презрением и в конце концов запретил ей
появляться с ним на холмах во время оргий в Вальпургиеву ночь и канун Дня всех
святых. В 1926 году бедняжка призналась Мамочке Бишоп в том, что испытывает
страх перед своим чудовищным отпрыском.
– Я
знаю про него много всякого, что не могу тебе сказать, Мамочка. А нынче с ним
такое творится, что я и сама уже не пойму. Чего хочет Уилбер? И чем он занят?
Богом клянусь, ума не приложу.
В тот
канун Дня всех святых холмы грохотали громче, чем когда-либо ранее. Как в
течение многих лет до того, на Часовом холме вспыхнули огни; но ритмичные вопли
огромной стаи козодоев, которым по всем срокам не время уже было заводить свои
песни, повергли в замешательство собравшихся на празднестве. Птицы явно собрались
около неосвещенного фермерского дома Уэйтли, и после наступления полуночи их
пронзительные крики переросли в дьявольскую истерию, не стихавшую до самого
рассвета и повергшую всю округу в состояние тихого ужаса. Затем птицы бесследно
исчезли – видимо, отбыли наконец на юг, на добрый месяц запоздав с отлетом.
Никто из деревенских жителей не решился дать тогда какое-либо определенное толкование
этому зловещему феномену. В тот день в поселке не было зарегистрировано ни
одной смерти – но с тех пор никто и никогда не встречал больше бедную Лавинию
Уэйтли, уродливую полоумную альбиноску.
Летом
1927 года Уилбер починил два сарая у себя во дворе и начал перетаскивать в них
свои книги и имущество. Вскоре после этого Эрл Сойер появился в магазине
Осборна и заявил, что в фермерском доме вовсю ведутся новые плотницкие работы.
Уилбер заколотил все двери и окна на первом этаже и, похоже, убрал все
перегородки, как сделал наверху его дед четыре года назад. С той поры Уилбер
жил в одном из сараев, и Сойер отметил, что он выглядел необычно встревоженным.
Поскольку его подозревали в причастности к исчезновению своей матери, то очень
немногие отваживались сейчас подходить к его жилищу. Его рост превысил уже семь
футов, и не было никаких признаков того, что скоро он перестанет расти.
|
