 Увеличить |
VII
Отбросив
в сторону мрачные мысли и следуя наставлениям Нойза, я потянул на себя медную
ручку белой двери слева. Она распахнулась, я вошел в затемненную комнату и
сразу почувствовал, что странный запах стал гораздо явственнее. Вдобавок воздух
здесь то ли слабо дрожал, то ли как будто пульсировал. Поначалу я мало что
разглядел – мешали опущенные шторы, но тут из дальнего, затемненного угла
комнаты до меня донеслось нечто вроде извиняющегося покашливания или шепота.
Там стояло большое мягкое кресло, в черной глубине которого я различил
расплывчатые светлые пятна человеческого лица и ладоней. Я тут же направился к
сидевшему, который продолжал что-то говорить странным сиплым шепотом, и
поздоровался. Несмотря на полумрак, я сразу узнал его: это был тот, к кому я ехал.
Я досконально изучил каждый штрих на фотографии Эйкли и не мог ошибиться: то же
обветренное, загорелое лицо, та же подстриженная седая бородка.
Я
снова взглянул на знакомое лицо, на сей раз с горечью и тревогой, ибо на нем
явственно проступали следы тяжелой болезни. И не только от астмы выражение
этого лица стало напряженным, замкнутым и неподвижным, а взгляд немигающих глаз
– пустым. Тут крылось нечто большее – явно сказалось напряжение от пережитых
кошмаров. Испытание подорвало силы бесстрашного первопроходца заповедного мира –
но разве какой-либо другой, даже гораздо более молодой человек смог бы
выдержать такое? А неожиданный благополучный исход, кажется, наступил слишком
поздно и уже, увы, не спасет исследователя от общего нервного истощения или еще
чего-нибудь похуже. Тонкие кисти его рук лежали на коленях безжизненно,
безвольно, и было в этом зрелище нечто непередаваемо жалкое. Он утопал в
просторном домашнем халате, а его голова и шея то ли были обмотаны ярко-желтым
шарфом, то ли прикрыты капюшоном.
В
этот момент я опять заметил, что он пытается заговорить со мной. Поначалу я
едва мог разобрать этот надсадный шепот, потому что движения его губ были не
видны из-за седых усов, а в самом издаваемом ими звуке было что-то сильно
раздражавшее. Однако я сосредоточился и почти сразу же на удивление хорошо
уловил сказанное. Говор оказался явно не деревенским, а речь – еще изысканнее,
чем я ожидал по его письмам.
– Я
полагаю, вы и есть мистер Уилмарт? Извините, что приветствую вас сидя. Я
серьезно болен, о чем мистер Нойз, вероятно, предупредил вас; однако я не в
силах отказать вам в приеме. Вы помните, о чем я писал в своем последнем
письме? Мне еще так много нужно вам рассказать. Но это – завтра, когда я буду
чувствовать себя получше. Я просто не нахожу слов, чтобы выразить, как я рад
нашей встрече после этого долгого знакомства по переписке. Надеюсь, папка с
материалами при вас? И снимки с пластинкой тоже? Нойз поставил ваш чемодан в
холле – должно быть, вы и сами заметили, когда шли сюда. Боюсь, что весь остаток
сегодняшнего дня вам придется почти полностью заботиться о себе самому. Ваша
комната – наверху, как раз над этой; а распахнутая дверь на лестничной площадке
ведет в ванную. Справа от вас находится дверь в столовую, где вам уже подано
кушать – можете приступать, как только вам будет угодно. Завтра, возможно, мне
удастся сыграть свою роль хозяина с большим успехом – а сейчас, увы, я ослабел
от болезни и чувствую себя в крайней степени беспомощным.
Располагайтесь
поудобнее; кстати, письма, снимки и пластинку можете вынуть из чемодана и
оставить у меня на столе. Наверху они вам ни к чему, потому что мы будем
заниматься ими здесь: видите, вон там, на угловой этажерке, у меня установлен
граммофон.
Нет-нет,
весьма благодарен, но вы не в силах помочь мне. Эти приступы случаются у меня
уже давно. Перед сном загляните ко мне – пожелаем друг другу спокойной
ночи, – а на покой вы можете укладываться, когда вам будет угодно. Я пока
буду отдыхать здесь, а может быть, останусь здесь до утра; я часто ночую в
кабинете. Завтра мне будет намного легче заняться тем, что нам предстоит.
Надеюсь, вы сознаете всю необычайную важность этого дела? Перед нами – одними
из немногих избранников на этой планете – разверзнется бездна эпох, пространств
и знаний, выходящая за рамки научных и философских теорий, созданных человеком.
А
известно ли вам, что Эйнштейн ошибается, утверждая, что тела и силы не могут
развить скорость выше световой? На самом деле могут. Прибегнув к
соответствующему средству, я, например, собираюсь путешествовать как назад, так
и вперед во времени, чтобы увидеть своими глазами и ощутить далекое
прошлое и будущее Земли. Если бы вы только знали, каких высот эти существа
достигли в науке! Им подвластны любые операции с мозгом и телом живых организмов.
Я собираюсь побывать на других планетах и даже на других звездах и в других
галактиках. Сначала отправлюсь на Юггот – ближайший к нам космический мир,
заселенный этими существами. Юггот – это таинственная, погруженная во мрак
планета на самом краю Солнечной системы, неведомая пока земным астрономам.
Однако я, помнится, уже писал вам об этом. Меж тем, когда пробьет час,
обитающие там существа пошлют на Землю телепатический сигнал, после чего
планета будет открыта; или же они поручат кому-нибудь из своих
помощников-землян подтолкнуть наших ученых к этому открытию.
На
Югготе есть величественные города; они обнесены гигантскими каскадами башен из
черного камня – наподобие того, который так и не дошел до вас с моей посылкой.
Тот камень привезен на Землю с Юггота. Солнечный свет на этой планете не ярче
звездного, но тамошним обитателям свет и не нужен. У них есть другие, более
развитые органы чувств, и свои громадные дома и храмы они строят без окон. Свет
им даже вреден – он мешает и сбивает с толку, потому что в черном космосе за
пределами нашего пространства и времени, откуда они пришли, света вообще не
существует. Впечатлительному человеку пребывание на Югготе грозит сумасшествием
– но я все равно еду. От одного взгляда на порожистые черные реки, протекающие
под загадочными гигантскими мостами – а мосты эти возвели представители
какой-то еще более древней цивилизации, вымершей и преданной забвению до того,
как пришельцы прибыли на Юггот из бездны мироздания, – всякий начнет
творить, как Данте или Эдгар По, если, конечно, сумеет остаться в здравом уме.
Нельзя,
однако, забывать вот о чем: этот погруженный в вечный сумрак мир с его грибными
парками и слепыми, без окон, городами на самом деле вовсе не ужасен. Таковым он
мог бы показаться лишь нам. Не исключено, что и этим существам он показался
ужасным, когда они впервые ступили на Юггот в первобытные времена. Они ведь
попали туда задолго до окончания легендарной эпохи Ктулху и помнят, каким был
Р'льех до его погружения на дно. Некоторое время они жили под поверхностью
Земли. Вот вам, кстати, и еще один пробел в человеческих познаниях: отверстия в
земной коре – некоторые из них расположены здесь, в горах Вермонта, –
ведут в огромные миры с неведомой нам жизнью: в залитый голубым светом К'ньян,
озаренный багрянцем Йот и погруженный во мрак Н'кай. Именно оттуда, из Н'кая, и
появилось чудовище Цатоггуа, то самое бесформенное жабоподобное божество, о
котором упоминается в Пнакотикских рукописях, «Некрономиконе» и мифологическом
цикле «Коммориом», который сохранил для потомков Кларкаш-Тон – главный жрец
Атлантиды. Однако все это мы обсудим несколько позже. Сейчас уже, наверное,
около пяти часов. Принесите-ка лучше все нужное из портфеля, подкрепитесь, а
затем возвращайтесь сюда – поговорим обо всем более обстоятельно.
Я
принялся исполнять волю хозяина: сходил за чемоданом, выложил на стол требуемые
материалы, а потом поднялся в отведенную мне комнату. Когда я слушал шепот
Эйкли, у меня в глазах все еще стоял ужасный след когтей на обочине дороги, и
это обстоятельство производило на меня странное впечатление; а описание
заповедного Юггота, этого неведомого мира грибковых существ, вогнало меня в
дрожь. Я очень сочувствовал страдающему Эйкли, однако не скрою, что его хриплый
шепот вызывал не только жалость, но и отвращение. Не надо бы Эйкли так упиваться
этим Югготом с его мрачными тайнами!
Моя
комната оказалась очень уютной и хорошо обставленной; плесенью здесь не пахло и
раздражающей вибрации в воздухе не ощущалось. Положив чемодан, я снова заглянул
к Эйкли, а затем отправился отведать его угощений. Столовая располагалась сразу
же за кабинетом, а дальше за ней, как я понял, была пристройка, где размещалась
кухня. На обеденном столе меня ждал обширный поднос с бутербродами, пирогом и
сыром; а рядом с кофейным прибором стоял термос: значит, и о горячем кофе для
меня позаботились. Я налил себе полную чашку кофе – и вот тут-то обнаружил
единственный изъян в гастрономическом вкусе моего хозяина: после первого же
глотка я почувствовал, что напиток слегка – но очень неприятно – горчит, и
больше к нему не прикасался. За трапезой я неотступно думал об Эйкли: каково
ему там, за стеной, сидеть в своем большом кресле, погрузившись во мрак и
тишину. Я даже сходил к нему и попытался уговорить откушать вместе, однако он
прошептал, что пока об этом не может быть и речи. На сегодня ему позволительна
лишь чашка молока с солодом – но и это попозже, перед сном.
Покончив
с едой, я уговорил Эйкли позволить мне самому убрать со стола и помыть посуду
на кухне – при этом я, кстати, вылил в раковину кофе, вкус которого так и не
сумел оценить по достоинству. Затем я вернулся в затемненный кабинет и,
усевшись поближе к хозяину дома, приготовился выслушать все, о чем он
намеревался мне рассказать. Письма, снимки и пластинка по-прежнему лежали на
большом столе в центре комнаты, но они нам пока не требовались. О странном
запахе и непонятном ощущении вибрации я уже и думать забыл.
Как
я уже говорил, в письмах Эйкли – особенно во втором, самом большом из
них, – содержалось нечто такое, что я не осмелился бы ни повторить
дословно, ни даже описать. То же самое, но в еще большей мере, касается и всего
услышанного вечером в затемненной комнате усадьбы, в этом пристанище призраков,
затерявшемся среди безлюдных гор. О размахе межпланетных ужасов, поведанных мне
хриплым шепотом, я не в силах даже обмолвиться. Все эти леденящие душу факты
были для Эйкли уже не новы, но жить с тем, о чем он узнал в последнее время от
пришельцев, и оставаться в здравом уме было выше человеческих сил. Я и теперь
не в состоянии поверить во все эти его утверждения о строении предельной
бесконечности, наслоении измерений, принадлежности известного человеку
пространственно-временного мира к бесконечной цепи связанных между собой
«космосов-атомов», образующей непосредственный сверхкосмос с его изгибами,
углами, материальной и полуматериальной электронной структурой.
Никогда
еще ни один здравомыслящий человек не был в такой опасной близости от сокровенных
тайн мироздания – никогда еще живой мозг не был на грани полного исчезновения в
хаосе, который начинается за пределами формы, энергии, симметрии. Я узнал,
откуда изначально появился Ктулху и почему половина давно уже обреченных
на угасание звезд продолжала сиять на небосводе. Я угадал – следуя намекам
моего просветителя, при которых и сам он сделал осторожную паузу, – секреты
Магеллановых Облаков и шаровидных туманностей, а также печальную истину,
сокрытую в бессмертной аллегории, известной нам под именем Дао. Меня посвятили
в тайну происхождения долов, поведали об истинной сущности Гончих Псов Тиндала.[94] И вот уже
предание о Йиге – Повелителе Змей перестало быть лишь художественным образом, а
когда речь пошла о чудовищном ядерном хаосе за пределами угломерного
пространства, что в «Некрономиконе» милосердно прикрыт именем «Азатот», я
вздрогнул от отвращения. Страшнейшие кошмары загадочного мифа вдруг обрели
словесно выраженные формы; мне предстали откровения, жуткая мерзость которых
превзошла самые дерзкие догадки древнейшей и средневековой мистики. Все это не
могло не потрясти меня. В конце концов я решил, что первые рассказчики этих
проклятых преданий наверняка говорили с пришельцами, а может быть, даже побывали
в иных космических мирах, куда собрался теперь и мой приятель Эйкли.
Я
узнал историю Черного камня, его предназначение – и порадовался, что он так и
не попал ко мне. А тут еще выяснилось, что мои догадки относительно иероглифов
на камне были верны! Однако Эйкли, похоже, свыкся с открывшимся ему дьявольским
миром и рвался дальше – в самое сердце неизведанной, чудовищной пропасти. Что с
ним случилось за время, истекшее после отправления его последнего письма? С кем
он общался? С какими существами? Все ли они имели человеческий облик, как
упомянутый им тот первый посланец? От напряжения у меня нестерпимо ломило
виски, в голове проносились всевозможные безумные предположения, касающиеся
странного стойкого запаха и зловещего ощущения вибрации, что не покидало меня в
этой мрачной комнате.
Темнело.
Вспомнив, какие события были связаны в письмах Эйкли с наступлением сумерек, я
содрогнулся при мысли о безлунной ночи. Страшило и место, где я находился: этот
дом, прилепившийся к гигантскому лесистому склону, что уводил к вершине Черной
горы, мог напугать кого угодно. Испросив разрешения у Эйкли, я зажег маленькую
керосиновую лампу и, привернув фитиль, поставил ее на книжную полку рядом с
бюстом Мильтона; однако я тут же пожалел о содеянном, потому что в ее тусклом
колеблющемся свете напряженное, неподвижное лицо и безвольно опущенные ладони
хозяина усадьбы выглядели неестественно белыми, словно у покойника. Эйкли
производил впечатление паралитика, хотя во время беседы он пару раз еле заметно
кивал.
После
всего услышанного я уже не мог представить себе, какие еще более заповедные тайны
мой просветитель оставил на завтра; однако в конце концов выяснилось, что на
повестке следующего дня стоит его экспедиция на Юггот и далее – а также мое
возможное участие в ней. При словах о предстоящем мне космическом
путешествии я вздрогнул от ужаса, чем, должно быть, немало позабавил Эйкли:
заметив мой испуг, он насмешливо качнул головой. Но затем он очень спокойно
поведал о том, каким образом человеческие существа могут совершить – и уже не
раз совершали, – казалось бы, неосуществимый перелет через межпланетную
бездну. Из его рассказа получалось, что через безвоздушное пространство
переносятся не люди как таковые, а их мозг без соответствующей телесной
структуры: этот способ транспортировки придумали пришельцы, искусно
используя свои поистине чудесные возможности хирургии, биологии, химии и
механики.
Оказалось,
существует некий безвредный метод удаления человеческого мозга с сохранением в
его отсутствие жизнедеятельности остального организма. Извлеченное серое
вещество в сжатом виде погружают в жидкость, которая содержится в
воздухонепроницаемом цилиндре; время от времени он пополняется свежей жидкостью;
цилиндр же изготовлен из особого металла, добываемого на Югготе. С помощью
специальных электродов, подведенных к цилиндру, его можно соединить со сложными
приборами, которые воспроизводят три важнейшие функции общения: зрение, слух и
речь. Для крылатых грибоподобных существ доставить заключенный в
циллиндрическую упаковку мозг в полной сохранности на другие планеты – сущие
пустяки. А там, где обитает их цивилизация, уже найдется множество подходящих
приборов-воспроизводителей, которые можно подсоединить к мозгу; в результате
после небольшого монтажа разум путешественника заживет почти полноценной жизнью
и, при всей своей бестелесности, получит возможность видеть, слышать и говорить
на всех этапах странствия по безднам пространственно-временного мироздания и за
его пределами. Для пришельцев все это было так просто, как если бы мозг являлся
граммофонной пластинкой, которую носят с собой и заводят, как только под рукой
окажется подходящий для нее граммофон. В успехе экспедиции Эйкли не сомневался.
Да и чего было бояться: ведь все предыдущие перелеты проходили удачно.
Тут
впервые за все время его безжизненная ладонь зашевелилась, и негнущийся, словно
палка, указательный палец поднялся, нацелившись на верхнюю полку в дальнем
конце комнаты, где ровными рядами стояли десятка полтора цилиндров из
неведомого мне металла. Высотой они были примерно фут и чуть поменьше в
диаметре; на выпуклой передней поверхности каждого из цилиндров равнобедренным
треугольником были расположены три гнезда-розетки. Один из цилиндров был подсоединен
через две розетки к паре необычного вида механизмов, стоявших позади. Зачем они
были нужны, мне стало ясно без слов – от одного их вида я затрясся как в лихорадке.
В этот момент палец указал мне на другой, ближний угол комнаты, заставленный всякими
хитроумными приборами с подведенными к ним штепсельными шнурами – некоторые из
них были очень похожи на те два устройства, что я видел на полке, за
цилиндрами.
– Смотрите,
Уилмарт! Здесь четыре типа приборов, – раздался шепот, – и у каждого
из них имеется по три функции – следовательно, всего двенадцать вариантов. В
цилиндрах, что стоят наверху, представлены четыре вида существ: три
человеческих, шестеро грибообразных – из тех, что не могут пересекать
космическое пространство в своей физической оболочке, двое жителей Нептуна
(боже, видели бы вы этих нептунианцев в их телесной оболочке!) и, наконец,
четверо обитателей глубинных пещер одной любопытной темной звезды, находящейся
за пределами нашей галактики. На главной перевалочной базе, которая находится внутри
Круглой горы, время от времени появляются такие цилиндры и механизмы, но в
гораздо большем количестве: в цилиндрах содержатся образцы мозга из различных
областей вселенной. Они обладают органами чувств, совершенно для нас
неведомыми, и в основном принадлежат исследователям из самых дальних уголков
космоса; механизмы же специально предназначены для языкового и иного общения их
мозга с окружающей средой и подключаются одновременно к цилиндрам и к органам
чувств того или иного слушателя. Круглая гора, как и большинство подобных
станций, созданных этими существами во множестве вселенных, является настоящим
средоточием космополитизма! Разумеется, мне одолжили для экспериментов лишь
наиболее распространенные типы.
А
теперь возьмите вон те три механизма и поставьте их на стол. Сначала тот,
высокий, с двумя линзами впереди; за ним – ящичек с вакуумными трубками и
резонатором; и, наконец, ящик с металлическим диском наверху. А теперь
достаньте цилиндр с этикеткой «Бэ-шестьдесят семь». Встаньте вон на то резное кресло,
а то не дотянетесь. Что, тяжеловат? Ну, ничего, ничего! Главное, не ошибитесь
номером. И, прошу вас, не касайтесь вон того новенького сверкающего цилиндра,
подсоединенного к двум контрольным приборам, – он еще помечен моим именем.
Поставьте «Бэ-шестьдесят семь» на стол рядом с механизмами – так. Проверьте,
переведен ли дисковый переключатель на всех трех механизмах в крайнее левое
положение.
А
теперь воткните штепсельный шнур механизма с линзами в верхнюю розетку цилиндра
– правильно! Механизм с трубкой подсоедините к нижней левой розетке, а дисковое
устройство – к правой. Теперь переведите все дисковые переключатели механизмов
в крайнее правое положение – сначала того, что с линзами, потом дискового,
потом того, что с трубкой. Так, хорошо. Между прочим, перед нами экземпляр
человеческого существа – такого же, как и мы с вами. А завтра я вас познакомлю
и с некоторыми другими.
И
по сей день не могу понять, почему я с такой рабской покорностью внимал этому
шепоту и ни на минуту не усомнился в здравости ума Эйкли. После всего
случившегося ранее мне следовало приготовиться к чему угодно; однако эта
демонстрация механизмов до того напоминала обычное сумасбродство какого-нибудь
помешанного на своей идее изобретателя или ученого, что меня начал грызть червь
сомнения, чего не случалось даже во время предшествовавшего демонстрации
рассказа. То, что крылось за словами немощного шептуна, не укладывалось в рамки
человеческого понимания – но разве мало было примеров, когда гораздо менее
абсурдные идеи отвергались только потому, что человек не находил им
немедленного, вещественного, конкретного доказательства?
Я
продолжал ломать голову над этим клубком вопросов, когда вдруг услышал скрежет
и жужжание: это заработало трио механизмов, подключенных к цилиндру. Однако постепенно
симфония из скрежета и жужжания становилась все тише, и наконец звуки умолкли
совсем. Что же теперь будет? Услышу ли я человеческую речь? И если да, то где
доказательство тому, что это не самое обыкновенное радиоустройство, только
хитроумно сконструированное, а говорит кто-нибудь, пристально наблюдающий за
происходящим откуда-нибудь из укромного уголка? Даже теперь я не могу
поклясться в достоверности услышанного и увиденного мною в особняке Эйкли. Но
кое-что там все-таки и вправду произошло.
Если
говорить коротко и ясно, то последовало вот что: из механизма с трубками и
резонатором послышалась речь, вполне связное содержание которой не оставляло
сомнений в том, что говоривший действительно присутствовал в комнате и наблюдал
за нами. Голос у него был громкий, бесстрастный, с металлическим оттенком, а
каждый произнесенный звук имел, безусловно, механическое происхождение.
Говоривший не мог придать своей речи ни выразительности, ни оттенков, а лишь
как заведенный громогласно скрежетал, чеканя текст.
– Надеюсь,
я не поверг вас в ужас, мистер Уилмарт, – обратился ко мне голос. –
Я, как и вы, принадлежу к человеческому роду, только тело мое покоится в полной
безопасности внутри Круглой горы – это мили полторы к востоку отсюда, –
где в данный момент проходит специальную процедуру восстановления. Сам же я –
то есть мой мозг в цилиндре – нахожусь здесь, рядом с вами; благодаря вот этим
электронным вибраторам я могу видеть, слышать и говорить. Через неделю я
отправляюсь в космическое путешествие – еще одно в череде многих – и
рассчитываю, что на сей раз ко мне присоединится мистер Эйкли. Я также был бы
рад и вашему обществу: мне знакомы как ваше лицо, так и ваше доброе имя; к тому
же я внимательно следил за вашей перепиской с моим другом. Вы, конечно, уже
поняли, кто я. Да, я один из тех, кто стал помогать пришельцам, прибывающим на
нашу планету. Впервые я встретил их в Гималаях и с тех пор оказывал им
всяческие услуги. А за это они посвятили меня в такое, что довелось познать
лишь единицам из живших и ныне живущих.
Только
представьте себе – я побывал на тридцати семи небесных телах. Среди них были и
планеты, и темные звезды, и какие-то не совсем понятные мне миры: восемь из них
находятся за границами нашей галактики, а два – за пределами
пространственно-временного изгиба. Я путешествовал без малейшего ущерба своему
здоровью. Мой мозг извлекли из телесной оболочки методом последовательного
расщепления, причем до того искусно, что даже оскорбительно называть это
хирургической операцией. Инопланетные существа умеют удалять мозг без особых
хлопот и без ущерба для организма – в отсутствие мозга тело не стареет. Сам же
мозг, заметьте, может жить вечно, если к нему подключить механические
воспроизводители органов чувств и дозированно подпитывать свежей консервирующей
жидкостью.
Я
искренне надеюсь, что вы согласитесь составить нам с мистером Эйкли компанию.
Инопланетяне ищут знакомства с учеными людьми вроде вас и готовы показать им
великие бездны мироздания, о которых многим из людей остается, как и прежде,
лишь грезить в своем неведении. Возможно, поначалу идея о встрече с пришельцами
покажется вам странной, но я уверен, что вы не станете заострять на ней
внимание. Полагаю, что к нам присоединится и мистер Нойз – тот самый ваш
провожатый, что доставил вас сюда в своей машине. Он был в наших рядах много
лет. Да вы, наверное, узнали его голос: он ведь звучит среди прочих на
пластинке, которую послал вам мистер Эйкли.
Тут
меня всего передернуло, а рассказчик, выждав секунду-другую, закончил:
– Итак,
оставляю решение за вами, мистер Уилмарт; добавлю лишь, что вам, с вашей страстью
к необычному и осведомленностью в преданиях старины, никак нельзя упустить
такую возможность. Бояться совершенно нечего. Все преобразования совершенно
безболезненны, а в полностью механизированной системе восприятия есть немало
преимуществ. При отсоединенных электродах, например, просто-напросто засыпаешь
и видишь необыкновенно яркие и причудливые сны. Ну а теперь, если не
возражаете, давайте отложим наше совещание на завтра. Спокойной вам ночи – да,
не забудьте повернуть все переключатели влево; в любом порядке, хотя механизм с
линзами лучше в последнюю очередь. Мистер Эйкли, вам также спокойной ночи –
смотрите же, не обижайте нашего гостя! Ну что там с переключателями? Готово?
Вот
и все, что я услышал. Я машинально исполнил просьбу и повернул все
переключатели, хотя от изумления никак не мог поверить в случившееся. И когда
Эйкли шептал мне о том, что приборы можно пока оставить на столе, голова моя
все еще шла кругом. Эйкли никак не отозвался на происшедшее – впрочем, я тогда
с трудом воспринимал окружающий мир, и все его слова были для меня пустым
звуком. Насколько я понял, он предложил мне унести лампу в мою комнату, из чего
я заключил, что он хотел посидеть в темноте. Безусловно, ему было пора отдохнуть:
ведь от длинных речей, что он вел на протяжении всего этого дня, устал бы даже
и здоровый человек. Все в том же изумлении я пожелал хозяину дома спокойной
ночи и отправился наверх, забрав лампу, хотя имел при себе превосходный
карманный фонарик.
Я
был рад, что покинул этот исполненный странным и смутным ощущением вибрации кабинет
и поднялся к себе в комнату, однако при этом не мог отделаться от тошнотворного
чувства страха, опасности и чудовищной противоестественности, которая виделась
мне во всем происходящем вокруг. Дикая, безлюдная местность; покрытый
таинственно-мрачным лесом чернеющий склон, почти вплотную вздымающийся над
усадьбой; следы на дороге; хворый, беспомощно-неподвижный собеседник, шепчущий
в полутьме невероятные вещи; проклятые цилиндры и механизмы; а самое главное,
предложение подвергнуться какой-то чудовищной операции и отправиться в еще
более странные космические бездны – вся эта совокупность необычных и последовавших
с такой неожиданной быстротой событий навалилась на меня со все более возрастающей
тяжестью; она надломила мою волю и выжала из меня чуть ли не все жизненные
соки.
Особенно
потрясла меня новость о том, что мой провожатый Нойз был тем самым человеком,
который отправлял чудовищный ритуал древнего шабаша, записанный на граммофонную
пластинку; впрочем, я уже и раньше уловил в его голосе знакомые отвратительные
нотки. Несколько иное, но ничуть не меньшее волнение охватывало меня всякий
раз, когда я принимался размышлять над своим отношением к хозяину усадьбы:
несмотря на всю симпатию, которой я проникся к Эйкли во время переписки, теперь
я чувствовал к нему явное отвращение. Вместо того чтобы разжалобить меня, его
болезнь вызывала у меня нечто вроде брезгливости. Эйкли угнетал меня своей
неподвижностью, вялостью, своим покойницким видом, не говоря уже об этом
беспрестанном шепоте, абсолютно чуждом нормальной человеческой речи!
Прежде
мне не доводилось слышать ничего похожего на этот шепот; несмотря на странную
неподвижность прикрытых усами губ говорившего, в этих тихих звуках присутствовали
скрытая сила и раскатистость, отнюдь не характерные для хрипов страдающего
астмой человека. Я без труда разбирал сказанное, даже находясь на другом конце
комнаты, а раза два мне показалось, что этот зычный шепот был порожден не
столько слабостью, сколько умышленным приглушением голоса. Но тогда с какой
целью? Этого я понять не мог. Но я с самого начала уловил в этом шепоте
тревожащие нотки. Теперь, когда я принялся размышлять, в чем тут дело, я решил,
что причина заключается в каком-то подсознательном узнавании – как и в случае с
голосом Нойза, оттого-то и показавшимся мне зловещим. Но с чем ассоциировался у
меня шепот Эйкли, я так и не мог вспомнить.
Ясно
было только одно: еще на одну ночь я здесь не останусь. Мой исследовательский
пыл угас, подавленный страхом и отвращением, и единственное, чего я желал, было
вырваться из этой паутины мрака и чудовищных открытий. Я узнал более чем
достаточно. Возможно, взаимосвязь космических миров и впрямь существует – но
для обыкновенного человека подобная истина просто невыносима. Дьявольские силы
как будто окружили меня со всех сторон, сковав все мои ощущения. Ни о каком сне
не может быть и речи, решил я и потому, погасив лампу, бросился на кровать не
раздеваясь. Глупо, конечно, но тем не менее я приготовился к отражению неведомой
опасности: в правой руке я сжимал привезенный с собой револьвер, а в левой
держал карманный фонарик. Снизу не доносилось ни звука; там, в темноте,
неподвижно, словно задеревенелый труп, сидел хозяин усадьбы.
Где-то
неподалеку тикали часы, и моя душа отозвалась на этот естественный звук человеческого
жилья тихой благодарностью. Однако он же напомнил мне о еще одном тревожном факте
– отсутствии в округе всякой живности. В том, что домашних животных не было, я
уже убедился; но теперь оказалось, что и привычного шума, с каким блуждают в
лесу ночные звери, тоже нет. Эту неестественную – космическую – тишину нарушало
лишь зловещее журчание далеких невидимых ручьев. Что за непостижимая внеземная
напасть одолевала эти края? Из преданий мне было известно, что ни собаки, ни
другие земные животные на дух не выносят пришельцев; и тут же я снова вспомнил
о свежих следах на дороге. К чему это все приведет?
|
