 Увеличить |
III
Заняться
серьезным изучением Ред-Хука Мелоуна заставило дело Роберта Сейдема. Сейдем,
ученый потомок древнего голландского рода, после смерти родителей унаследовал
ровно такое количество денег, которое позволяло ему не гнуть спину ради хлеба
насущного, и с тех пор жил отшельником в просторном, но изрядно пострадавшем от
времени особняке, что его дед своими руками построил во Флэтбуше во времена,
когда эта деревушка представляла собой не более чем живописную группу коттеджей
в колониальном стиле, притулившихся к островерхой, увитой плющом протестантской
церквушке с небольшим голландским кладбищем за чугунной оградой. В этом
уединенном жилище, возвышающемся в окружении почтенного возраста деревьев,
Сейдем провел за книгами и размышлениями без малого шестьдесят лет, отлучившись
лишь однажды, лет сорок тому назад, к берегам Старого Света, где провел,
занимаясь неизвестно чем, полных восемь лет. Он не держал слуг и мало кому
позволял нарушать свое добровольное затворничество. Близких друзей он не
заводил, а немногочисленных знакомых, с кем еще поддерживал отношения, принимал
в библиотеке – единственной из трех комнат первого этажа, которая содержалась в
относительном порядке и была заставлена по стенам высоченными – от пола до
потолка – стеллажами с рядами пухлых, замшелых от древности и отталкивающих с
виду томов. Расширение городских пределов и последовавшее вслед за этим
поглощение Флэтбуша Бруклином прошло для Сейдема абсолютно незамеченным, да и
город постепенно перестал замечать его. Если пожилые люди при редких встречах
на улице еще узнавали его, то для молодого поколения он был не более чем
забавным толстым старикашкой, чей несуразный облик, включавший в себя нечесаную
седую шевелюру, всклокоченную бороду, потертую до блеска черную пиджачную пару
и старомодную трость с позолоченным набалдашником, неизменно служил поводом для
улыбок. До тех пор пока этого не потребовала служебная необходимость, Мелоуну
не доводилось лично встречаться с Сейдемом, однако ему не раз рекомендовали голландца
как крупнейшего специалиста в области средневекового оккультизма, и однажды он
даже собрался было взглянуть на принадлежащую его перу монографию, посвященную
влиянию каббалы на легенду о докторе Фаусте, – труд, который один из
друзей детектива взахлеб цитировал наизусть.
Сейдем
стал представлять из себя «дело» после того, как какие-то его отдаленные и чуть
ли не единственные родственники потребовали вынесения судебного определения о
его невменяемости. Требование это, каким бы неожиданным оно ни показалось людям
несведущим, явилось результатом длительных наблюдений и ожесточенных споров
внутри семьи. Основанием для него послужили участившиеся в последнее время
странные высказывания и поступки патриарха: к первым можно было отнести
постоянные упоминания каких-то чудесных перемен, которые вот-вот должны явиться
миру, к последним – недостойное пристрастие к самым грязным и подозрительным
притонам Бруклина. С годами он обращал все меньше внимания на свой внешний вид,
и теперь его можно было принять за заправского нищего, что, кстати, не раз
случалось с друзьями семьи, которые, к своему стыду и ужасу, замечали знакомые
черты в опустившемся бродяге, доверительно шепчущимся со стайками смуглых,
бандитского вида обитателей трущоб на станции подземки или на скамейке возле
Боро-Холл. Все разговоры с ним сводились к тому, что, загадочно улыбаясь и
через каждое слово вставляя мифологемы типа «Сфирот», «Асмодей» и «Самаэль», он
пускался в рассуждения о каких-то могущественных силах, которые ему уже почти
удалось подчинить своей власти. Судебное дознание установило, что почти весь
свой годовой доход и основной капитал Сейдем тратил на приобретение старинных
фолиантов, которые ему доставляли из Лондона и Парижа, да на содержание убогой
квартиры, снятой им в цокольном этаже одного из домов в Ред-Хуке. В этой
квартире он проводил чуть ли не каждую ночь, принимая странные делегации,
состоящие из экзотического вида иностранных и отечественных подонков всех
мастей, и проводя за ее наглухо зашторенными окнами нечто вроде церковных служб
и священнодействий. Сопровождавшие его по пятам агенты докладывали о странных
воплях и песнопениях, что доносились до них сквозь громовой топот, служивший
аккомпанементом этим ночным сборищам, и невольно поеживались, вспоминая их
нечестивую, неслыханную даже для такого давно уже привыкшего к самым жутким
оргиям района, как Ред-Хук, экстатичность и разнузданность. Однако, когда
началось слушание дела, Сейдему удалось сохранить свободу. В зале суда манеры
его снова стали изящными, а речи – ясными и убедительными. Ему не составило
труда объяснить странности своего поведения и экстравагантность языка всецелой
погруженностью в особого рода научное исследование. Он сказал, что все
последнее время посвящал детальному изучению некоторых явлений европейской
культуры, что неизбежно требовало тесного соприкосновения с представителями
различных национальностей, а также непосредственного знакомства с народными
песнями и танцами. Что же касается абсолютно нелепого предположения о том, что
на его деньги содержится некая секретная преступная организация, так оно лишь
еще раз подчеркивает то непонимание, с каким, как ни прискорбно, зачастую
приходится сталкиваться настоящему ученому в своей работе. Закончив эту
блистательно составленную и хладнокровно произнесенную речь, он дождался
вынесения вердикта, предоставлявшего ему полную свободу действий, и удалился восвояси,
исполненный гордости и достоинства, – чего нельзя было сказать о
пристыженных частных детективах, нанятых на деньги Сейдемов, Корлеаров и Ван
Брунтов.
Именно
на этой стадии к делу подключились федеральные агенты и полицейские детективы,
в числе последних и Мелоун. Блюстители порядка присматривались к действиям
Сейдема со все нараставшим интересом и довольно часто приходили на помощь
частным детективам. В результате этой совместной работы было выявлено, что
новые знакомые Сейдема принадлежали к числу самых отъявленных и закоренелых
преступников, которых только можно было сыскать по темным закоулкам Ред-Хука, и
что по крайней мере треть из них неоднократно привлекалась к ответственности за
воровство, хулиганство и незаконный ввоз эмигрантов. Пожалуй, не будет
преувеличением сказать, что круг лиц, в котором вращался престарелый мистик,
почти целиком включал в себя одну из самых опасных преступных банд, издавна
промышлявшую на побережье контрабандой живого товара – в основном, всякого
безымянного и безродного азиатского отребья, которое благоразумно заворачивали
назад на Эллис-Айленде.[103]
В перенаселенных трущобах квартала, известного в те времена как Паркер-плейс,
где Сейдем содержал свои полуподвальные апартаменты, постепенно выросла весьма
необычная колония никому неведомого узкоглазого народца, при письме
пользовавшегося арабским алфавитом, родство с которым в самых энергичных
выражениях отрицали все выходцы из Передней Азии, жившие по обе стороны Атлантик-авеню.
За отсутствием паспортов или каких-либо иных удостоверений личности они, конечно,
подлежали немедленной депортации, однако шестерни механизма, именуемого исполнительной
властью, порою раскручиваются очень медленно, да и вообще, редко кто
отваживался тревожить Ред-Хук, если его к тому не принуждало общественное
мнение.
Все
эти жалкие создания собирались в полуразвалившейся каменной церкви, по средам используемой
в качестве танцевального зала, которая возносила к небу свои готические контрфорсы
в беднейшей части портового квартала. Номинально она считалась католической, но
в действительности во всем Бруклине не нашлось ни одного святого отца, который
бы не отрицал ее принадлежность к своей конгрегации, чему охотно верили
полицейские агенты, дежурившие около нее по ночам и слышавшие доносящиеся из ее
недр странные звуки. Им становилось не по себе от воплей и барабанного боя,
сопровождавших таинственные службы; что же касается Мелоуна, так он гораздо
больше страшился зловещих отголосков каких-то диких мелодий (исходящих,
казалось, из установленного в потайном подземном помещении расстроенного
органа), которые достигали его слуха в моменты, когда церковь была пуста и не
освещена. Дававший по этому поводу объяснения в суде Сейдем заявил, что, по его
мнению, этот действительно не совсем обычный ритуал представлял собой смесь
обрядов несторианской церкви и тибетского шаманства. Как он полагал,
большинство участников этих сборищ относились к монголоидной расе и происходили
из малоизученных областей Курдистана (при этих словах у Мелоуна захолонуло в
груди, ибо он вспомнил, что Курдистан является местом обитания йезидов,[104]
последних уцелевших приверженцев персидского культа почитания дьявола). Однако
чем бы ни кончилось слушание дела Сейдема, оно пролило свет на постоянно
растущую волну нелегальных иммигрантов, при активном содействии контрабандистов
и по недосмотру таможенников и портовой полиции захлестывающую Ред-Хук от
Паркер-плейс до верхних кварталов, где, подчиняясь законам взаимовыручки, вновь
прибывших азиатов приветствовали их уже успевшие обжиться в новых условиях
братья. Их приземистые фигуры и характерные узкоглазые физиономии, странным
образом контрастирующие с надетыми на них крикливыми американскими нарядами,
все чаще можно было увидеть в полицейских участках среди взятых с поличным на
Боро-Холл воришек и мелких гангстеров, и в конце концов было решено произвести
их перепись, установить, откуда они берутся и чем занимаются, а потом передать
в ведение иммиграционной службы. По соглашению между федеральными и городскими
властями, дело это было поручено Мелоуну, и вот тогда-то, едва начав свое
скитание по выгребным ямам Ред-Хука, он и оказался в положении человека,
балансирующего на лезвии ножа над пропастью, имя которой было ужас и в самой
глубине которой замаячила с виду жалкая фигурка Роберта Сейдема, как главного
злодея и противника.
|
