 Увеличить |
IX
Я
говорил уже, что, изучая несовершенную позднюю скульптуру Старцев, мы поменяли
свои ближайшие планы. Речь идет, разумеется, о проделанных Старцами ходах в
темный подземный мир, узнав про которые мы загорелись желанием найти их и
обследовать. Прикинув по резным рисункам масштаб, мы вычислили, что крутой
спуск длиной в милю по любому из ближайших туннелей должен привести нас на край
головокружительного обрыва, откуда по тропам, проложенным Старцами, можно выйти
на берег тайного океана, никогда не знавшего дневного света. Мы не могли
противиться соблазну воочию увидеть этот фантастический подземный мир, однако
нужно было либо поспешить, либо отложить осмотр на следующий раз.
Было
уже восемь часов вечера, и батарейки в наших фонарях уже изрядно подсели. Рассматривая
и копируя рисунки в подледных помещениях, мы не выключали фонари в течение пяти
часов, а значит, батарей – пусть даже новейших, «сухих» – могло хватить еще от
силы на четыре часа. Правда, если в местах безопасных и менее интересных
обходиться только одним фонарем, можно будет выиграть еще какое-то время. В
циклопических катакомбах без фонарей не обойтись, соответственно, ради спуска
приходилось пожертвовать дальнейшей расшифровкой каменных анналов. Конечно, мы
намеревались вернуться в город и не один день – а может, и не одну неделю –
посвятить его тщательному изучению и фотографированию (любопытство давно
победило страх), но теперь медлить было нельзя. Запас бумаги, чтобы помечать
путь, был далеко не безграничен, а жертвовать блокнотами или бумагой для
рисования не хотелось, но все же один большой блокнот мы изорвали. В самом
худшем случае можно будет делать зарубки, а кроме того, если хватит времени на
пробы и ошибки, – выбраться на дневной свет по какому-нибудь из водостоков.
Все обдумав, мы решительно направились к ближайшему туннелю.
Согласно
рельефам и составленной по ним карте нужный вход в туннель находился не более
чем в четверти мили от нас; по пути мы миновали неплохо сохранившиеся
постройки, где, вероятно, имелся доступ и в подледные этажи. Вход в туннель
нужно было искать в ближайшем к холмам углу цокольного этажа огромного
звездчатого здания, предназначавшегося, очевидно, для каких-то общественных или
церемониальных целей. Мы попытались, но так и не смогли припомнить, видели ли
мы нечто подобное во время воздушной разведки, и пришли к заключению, что либо
верхняя часть здания была основательно разрушена, либо оно целиком пострадало,
когда во льду образовалась замеченная нами расселина. В последнем случае
туннель мог быть заблокирован, и нам пришлось бы попытать счастья со следующим –
менее чем в миле к северу. Туннели к югу мы в этот раз проверить не могли,
поскольку они находились по ту сторону речного русла. Если бы оба ближайших
туннеля оказались перекрыты, то со следующим, расположенным еще на милю дальше,
тоже вряд ли бы что-нибудь вышло из-за наших подсевших фонарей.
Пока
мы прокладывали в потемках путь по лабиринту с помощью карты и компаса, пересекали
целые и разрушенные комнаты и коридоры, карабкались по пандусам, перебирались
по верхним этажам и мостам, вновь спускались под лед, натыкались на
заблокированные двери и кучи обломков, в спешке порой проходя мимо на удивление
чистых и как будто не тронутых временем помещений, выбирали неправильную дорогу
и возвращались назад (в таких случаях мы поднимали с пола свои бумажные метки),
обнаруживали там и сям у себя над головами сквозные отверстия, через которые
струился – или просачивался тонкими лучиками – дневной свет, нас то и дело
тянуло задержаться у стен с рельефами. На многих из них были отражены важные
страницы истории, но мы не останавливались, утешая себя тем, что непременно
вернемся сюда впоследствии. Бывало, мы замедляли шаги и включали второй фонарь.
Если бы у нас было больше пленки, мы бы немного задержались, чтобы
сфотографировать некоторые рельефы, но пленка кончилась, а о зарисовках нечего
было и думать.
И
снова мне предстоит коснуться обстоятельств, которые я предпочел бы вовсе
замолчать или обрисовать намеком. Однако я должен раскрыть все до конца, дабы
читатели поняли, отчего я призываю поставить крест на дальнейших исследованиях
Антарктики. Мы уже проложили себе дорогу к месту, где, согласно расчетам,
должен был находиться вход в туннель, для чего нам пришлось по мостику на
уровне второго этажа перейти прямо на вершину сходящихся под углом стен и
спуститься в коридор, особенно богато украшенный излишне затейливой поздней
скульптурой (видимо, ритуального назначения), и тут, приблизительно в половине
девятого вечера, Данфорт, благодаря своему обостренному по молодости лет
обонянию, впервые учуял что-то необычное. Будь с нами собака, она бы, вероятно,
предупредила нас еще раньше. Сперва мы не могли понять, что такое сделалось с
воздухом, прежде чистым и свежим, но вскоре вспомнили нечто вполне определенное.
Попытаюсь объясниться без обиняков. Нам в ноздри проник запах – едва-едва
слышный, но, несомненно, схожий с тем, от которого нас тошнило, когда мы раскапывали
нелепую гробницу монстра, которого анатомировал бедняга Лейк.
Разумеется,
тогда мы не понимали этого так ясно, как сейчас. Объяснений напрашивалось
несколько, и мы, застыв в нерешительности, стали шепотом совещаться. Самое
главное, мы вознамерились не отступать, поскольку зашли уже слишком далеко и
остановить нас могла только какая-нибудь очевидная опасность. Как бы то ни
было, возникшие у нас подозрения были чересчур дикими, чтобы в них поверить. В
нормальном мире такого не случается. Чисто инстинктивно мы притушили свой
единственный фонарь, перестали обращать внимание на мрачные упадочные скульптуры,
грозно глядевшие со стен, и на цыпочках, крадучись, двинулись дальше по
замусоренному полу и кучам обломков.
Не
только обоняние, но и зрение оказалось у Данфорта лучше моего: когда мы
миновали в цокольном этаже немало арочных проходов, ведущих в другие комнаты и
коридоры, а теперь наполовину заваленных обломками, он первый заметил, что
завалы выглядят как-то не так. После многих тысяч лет запустения картина должна
была образоваться несколько иная. Осторожно добавив света, мы обнаружили, что
через обломки проложено подобие тропы, причем недавно. В этой разнородной куче
было трудно различить следы, но там, где поверхность была ровнее, сохранились
полосы, словно кто-то волок по полу тяжелые предметы. Однажды нам даже почудились
следы полозьев, отчего мы снова застыли на месте.
Во
время этой остановки мы – на сей раз оба одновременно – уловили другой запах.
Странно, однако он испугал нас и больше, и меньше, чем первый. По сути он был
не так страшен, но в подобном месте… при подобных обстоятельствах… разве что,
конечно, Гедни… Пахло не чем иным, как бензином – самым что ни на есть
обыкновенным бензином.
Наше
дальнейшее поведение я предлагаю объяснить психологам. Мы понимали, что в этот
сумрачный тайник былых эпох проникло нечто жуткое, проник виновник кровавого
разгрома в лагере, и он таится – либо побывал совсем недавно – там, куда мы
направлялись. Не знаю, что толкнуло нас вперед: отчаянное любопытство, страх,
самогипноз, слабая надежда помочь Гедни. Данфорт шепотом напомнил о следе,
который он заметил якобы в проулке надледного города, и о слабых свистящих
звуках – они походили, конечно, на свист ветра в горных пещерах, но могли
означать и что-то очень важное, ведь Лейк сообщал в отчете о вскрытии, что
слышал подобные звуки и они доносились вроде бы из неведомых глубин земли. Я, в
свою очередь, шепотом напомнил ему о том, в каком виде мы застали лагерь и чего
там не обнаружили, и предположил: быть может, единственный выживший сотрудник
Лейка, впав в безумие, совершил немыслимое – преодолел чудовищный горный хребет
и спустился в лабиринты загадочного каменного города.
Но
ни один из нас так и не придумал никакого по-настоящему убедительного
объяснения даже для себя самого, не говоря уже о том, чтобы убедить партнера.
Остановившись, мы затушили фонарь и обнаружили, что тьма вокруг не была
беспросветной: ее рассеивал слабенький дневной свет, сочившийся сверху.
Впоследствии по ходу движения мы включали фонарь лишь время от времени, чтобы
сориентироваться. Из головы не выходили следы среди обломков, а запах бензина меж
тем становился сильнее. Руины попадались все чаще и все больше мешали проходу;
скоро мы убедились, что дальше пути не будет. Оправдывались наши
пессимистические предположения относительно трещины, замеченной с самолета.
Разыскивая туннель, мы забрели в тупик: нам было не пробраться даже в цокольный
этаж, откуда начинался ход.
Осматривая
во вспышках фонаря резные стены заблокированного коридора, мы нашли несколько
дверных проемов, как обрушенных, так и относительно целых; из одного явственно
тянуло бензином, теперь уже полностью заглушавшим другой запах. Присмотревшись,
мы установили, что совсем недавно кто-то наспех расчистил вход. Какие бы ужасы
там ни таились, ничто не препятствовало нам туда заглянуть. Думаю, нет ничего
удивительного в том, что, прежде чем сделать первый шаг, мы выдержали немалую
паузу.
И
однако, когда мы осмелились ступить под темную арку, у нас отлегло от сердца. В
отделанном скульптурой подобии склепа (правильной кубической формы, со
сторонами в двадцать футов) не видно было никаких посторонних предметов, одни
мелкие обломки. Инстинктивно мы стали разыскивать взглядом еще одну дверь, но
не нашли. И тут же остроглазый Данфорт разглядел, что в одном углу кто-то
сдвинул обломки с места, и мы включили фонари и направили их туда. В том, что
мы там увидели, не было ничего из ряда вон выходящего, и тем не менее, будь моя
воля, я сделал бы в рассказе купюру, ибо это зрелище наводило на страшные
догадки. Суть не в самих предметах, а в том, как они тут оказались. Это были
разные мелочи; они валялись на небрежно разровненной куче обломков, рядом с
которой кто-то пролил изрядное количество бензина. Сделал он это недавно: в
сильно разреженном воздухе плато все еще стоял резкий запах. Иными словами, мы
наткнулись на место привала; наши предшественники, устроившие его, тоже
убедились, что вход в туннель перекрыт, и повернули обратно.
Скажу
кратко: все разбросанные предметы в том или ином виде попали сюда из лагеря
Лейка. Здесь были жестянки, вскрытые таким же нелепым и замысловатым способом,
что и в разграбленном лагере; большое количество горелых спичек; три
иллюстрированных книги с непонятными пятнами; пустая чернильница и картонная
упаковка с рисунком и текстом; сломанная авторучка; непонятные обрезки меха и
палаточного брезента; использованная электрическая батарея с руководством к
ней; рекламный проспект к нашему обогревателю и несколько смятых бумажек. От
одного этого душа у нас ушла в пятки, но самое худшее случилось, когда мы разгладили
бумажки и стали их рассматривать. Мы уже видели в лагере испещренные пятнами
клочки бумаги и могли бы отнестись к новой находке спокойней, если бы не
окружение – доисторическое подполье города кошмаров.
Потеряв
рассудок, Гедни мог сымитировать группы точек на зеленоватых стеатитах, –
и это объяснило бы, откуда взялись дикие могильные холмики в форме пятиконечной
звезды; он также мог набросать более или менее примитивные схемки, на которых
были обозначены ближайшие городские строения и нанесен путь к звездчатой
громаде, где мы находились, и туннелю в ней, – путь, в отличие от нашего,
начинавшийся с какой-то круглой структуры (мы узнали в ней большую
цилиндрическую башню с рельефов, при взгляде из окна самолета представшую нам
как обширный круглый провал). Повторяю: Гедни мог бы нарисовать такие схемы –
ведь те, что мы держали в руках, как и наша собственная карта, основывались,
очевидно, на поздних настенных рельефах из подледного лабиринта, хотя и не
обязательно тех самых, которыми воспользовались мы. Но чего никак не мог
сделать человек, не имеющий ни малейшего отношения к искусству, так это
выполнить наброски в особой четкой и уверенной манере, которая при всей
небрежности рисунка решительно превосходила свои образцы – позднейшую упадочную
резьбу; в манере, присущей исключительно самим Старцам и относящейся к эпохе расцвета
их ныне мертвого города.
Иные
из читателей, разумеется, назовут нас с Данфортом безумцами из-за того, что мы
тотчас же не ударились в бегство; ведь выводы, при всей их дикости,
напрашивались сами, а какие – любой, кто ознакомился с моим рассказом, поймет
без труда. Возможно, мы и были безумцами: разве я не говорил об этих чудовищных
пиках как о Хребтах Безумия? Но, думаю, мы такие не одни: любители природы,
которые, вооружившись биноклем или фотоаппаратом, преследуют в джунглях Африки
смертельно опасных животных, не многим от нас отличаются. В нас,
полупарализованных страхом, разгорелось любопытство, и в конце концов оно
восторжествовало.
Конечно,
мы не собирались встречаться с тем – или теми, – кто здесь побывал, но нам
казалось, что они уже не вернутся. Наверное, рассуждали мы, они уже нашли
соседний вход в подземные глубины и спустились туда, где в последнем, не
виданном ими прибежище могли сохраниться темные остатки прошлого. А если этот
вход тоже завален, они отправятся на север искать следующий. Мы помнили: они
способны обходиться минимумом света.
Возвращаясь
в мыслях назад, я с трудом вспоминаю, что за чувства пришли на смену прежним,
какие новые устремления заставили нас, сгорая от любопытства, ждать дальнейших
событий. Мы безусловно не желали столкнуться лицом к лицу с тем, чего так
опасались, но – допускаю – могли подспудно надеяться, что сумеем спрятаться и
понаблюдаем за ними из укрытия. Вероятно, мы по-прежнему думали проникнуть в
подземелье, хотя путь туда лежал теперь через большую круглую площадку,
обозначенную на мятых бумажках, которые мы нашли. Мы сразу узнали в ней
чудовищную цилиндрическую башню с самых ранних рельефов, теперь, с самолета,
выглядевшую как гигантская круглая дыра. Даже в набросанных наскоро схемах она
была изображена особо выразительно, и мы подумали, что в ее подледных этажах
скрыто, быть может, что-то очень важное. Что, если там мы встретим чудеса
архитектуры, каких не видели прежде? Судя по рельефам, башня была невероятно
старой и относилась к первым постройкам в этом городе. Если там сохранились
настенные изображения, из них можно будет извлечь много ценных сведений. Более
того, башня могла удобно сообщаться с верхним, надледным миром – путем более
коротким, чем тот, что мы так тщательно помечали бумажными клочками. Не этим ли
путем проникли сюда и те, другие?
Как
бы то ни было, мы изучили пугающие наброски, которые во многом совпадали с
нашими собственными, и двинулись по указанному там курсу к круглой площадке –
наши предшественники, вероятно, прошли этим путем дважды. Там открывался
следующий ближайший ход в подземелье. Не стану рассказывать о том, как мы шли,
оставляя за собой экономный бумажный след: до тупика мы добирались точно таким
же образом. Единственное отличие состояло в том, что новый путь пролегал ниже,
спускаясь иной раз в полуподвальные коридоры. Там и сям мы замечали у себя под
ногами подозрительные следы на скопищах мусора и обломков, а удалившись от
бензиновой вони, стали ощущать временами другой запах, едва заметный, но достаточно
стойкий. Когда мы свернули в сторону со своего предыдущего пути, мы начали
кое-где обшаривать стены лучом фонаря и всюду встречали неизменную скульптуру –
главный, судя по всему, вид искусства у Старцев.
Приблизительно
в половине десятого, следуя сводчатым коридором (потолок его все время
снижался, а на полу, расположенном как будто ниже уровня земли, встречалось все
больше льда), мы завидели впереди дневной свет и выключили фонарь. Мы
предположили, что круглая площадка уже недалеко и скоро мы выйдем на
поверхность. Коридор заканчивался удивительно низкой для мегалитического
сооружения аркой, за которой нам открылась площадка в форме правильного круга,
диаметром в добрых 200 футов, усеянная обломками и окруженная множеством таких,
как наш, но только заблокированных арочных ходов. По стенам – всюду, где они
оставались на виду, – вилась спиралью громадная рельефная лента; на
открытом воздухе она сильно пострадала от времени и непогоды, и все же мы
разглядели, что подобных шедевров не встречали еще ни разу. Засыпанный
обломками пол состоял изо льда, и можно было предположить, что настоящее дно
расположено много ниже.
Но
прежде всего обращал на себя внимание исполинский каменный пандус, который
вился по стене цилиндра не снаружи, как пандусы древневавилонских
башен-зиккуратов, а внутри. Арок он не заслонял, круто уходя от них в центр
круга. Только скорость полета и большое расстояние помешали нам отличить пандус
от внутренней стены башни, а то бы мы не искали другого спуска в подледный
уровень. Пейбоди, наверное, мог бы сказать, благодаря каким инженерным
ухищрениям эта конструкция сохраняла устойчивость, нам же с Данфоргом
оставалось только смотреть и восхищаться. Тут и там виднелись мощные каменные
кронштейны и столбы, и все же как они удерживают это гигантское сооружение,
было загадкой. Пандус превосходно сохранился – он доходил до нынешнего верха
башни, и это было тем более поразительно, что стоял он на открытом воздухе. Под
его защитой уцелели отчасти и причудливые, смущающие ум рельефы на стене.
Шагнув
на погруженное в жутковатую полутень дно гигантского цилиндра (это сооружение
простояло пятьдесят миллионов лет, то есть было самым старым из всех когда-либо
нами виденных), мы скользнули взглядом по стене с пандусом – она поднималась на
головокружительную высоту не менее шестидесяти футов. Помня данные воздушной
разведки, мы прикинули, что с внешней стороны здания толщина ледяного покрова
должна составлять около сорока футов. Зияющая дыра, которую мы видели с
самолета, находилась на вершине каменного, изрядно осыпавшегося возвышения
высотой в двадцать футов; три четверти его окружности находилось под защитой
изогнутых соседних стен, превосходивших его по высоте. Если верить рельефам,
башня стояла первоначально в центре гигантской круглой площади; высота ее
составляла 500 или 600 футов, ближе к вершине шел ряд горизонтальных дисков, а
по верхней кромке были натыканы игольчатые шпили. Похоже, стена рушилась больше
наружу, чем внутрь, – тем лучше, иначе камни разбили бы пандус и завалили
внутреннее пространство. Пандус и так сильно осыпался, и арки, видимо, завалило
полностью, но недавно ходы как будто немного расчистили.
Нам
хватило мгновения, чтобы понять: именно этим путем спускались те, другие, и нам
при возвращении будет разумнее не идти по своему длинному бумажному следу, а
тоже воспользоваться пандусом. Башня находилась не дальше от предгорий и нашего
самолета, чем ступенчатое строение, через которое мы вошли, и последующую
подледную разведку лучше всего будет начинать с этого самого места. Странно,
что после всех наших находок и догадок мы все еще думали о повторных вылазках в
эти места. Мы начали осторожно пробираться по грудам камней и тут увидели
такое, что забыли обо всем на свете.
В
ранее скрытом от нас углу пандуса, там, где он отходил от стены, стояли трое
саней с аккуратно сложенной поклажей. Это были те самые сани, пропавшие из
лагеря Лейка; они были изрядно расшатаны, так как пережили немало передряг: их
долго волокли по голым камням и грудам обломков, а в самых сложных участках
поднимали и несли. Груз, рационально упакованный и стянутый ремнями, состоял из
вещей хорошо знакомых: бензиновой печки, канистр, футляров с инструментами,
консервных банок, брезентовых тюков – в одних явно были книги, в других
неизвестно что; словом, это были вещи из лагеря Лейка. После предыдущей находки
не скажу, что это стало для нас таким уж сюрпризом. Настоящее потрясение мы
пережили чуть погодя, когда развернули один из тюков, показавшийся нам
подозрительным. Похоже, не один Лейк занимался сбором биологических образцов:
перед нами лежали два таких образца, сильно замороженные и в превосходном
состоянии – раны на шеях залеплены пластырем, от возможных новых повреждений
защищает тщательная упаковка. Это были тела юного Гедни и пропавшей собаки.
|
