Говард Лавкрафт «Хребты Безумия»

VIII

Сколько длилась полудрема, в которую я незаметно для себя погрузился, и что из последующего было реальностью, а что – наваждением, мне и по сей день трудно сказать. Знаю только, что в какой-то момент я очнулся и кое-что услышал и увидел. «Ну и что из того? – наверняка возразит читатель. – А может, вовсе и не очнулся, и тогда все происшедшее было всего лишь сном. Сном – до последней минуты!» Той самой минуты, когда я бросился прочь из дома, кое-как добрался до гаража, где накануне приметил старенький «форд», и, оседлав это допотопное средство передвижения, помчался, не разбирая дороги, по горным краям – этому адскому пристанищу духов. Уже и не помню, как после многочасовой гонки по ухабистому, извилистому лабиринту дороги, петлявшей в окружении грозно стоящих лесов, я влетел в незнакомый мне городишко, оказавшийся на поверку Таунсендом.

Разумеется, читатель имеет полное право полагать, что и фотоснимки, и граммофонные записи, и речи из механических устройств с цилиндрами, и все остальные подобные доказательства являются не чем иным, как чистой воды обманом – розыгрышем исчезнувшего Генри Эйкли. Кое-кто даже добавит, что Эйкли, мол, сговорился с такими же, как он, сумасбродами сыграть со мной глупую и поистине изуверскую шутку – это его стараниями была выкрадена посылка в Кине, он же с помощью Нойза состряпал жуткую запись на фонографе. Тем не менее полиции до сих пор не удалось выяснить, кто такой этот Нойз. Никто из местных жителей – соседей Эйкли – не знает этого человека, хотя он, должно быть, часто наведывался сюда. Жаль, что я не обратил внимания на номер его машины – впрочем, если разобраться, то, может быть, так даже лучше. Ведь что бы мне ни говорили и что бы я порой сам себе ни говорил, для меня ясно одно: там, среди малоизученных гор, скрываются отвратительные космические пришельцы, которые пользуются услугами засланных в наше общество осведомителей и агентов. Уберечь меня впредь от этих существ и их агентов – вот единственное, о чем я молю теперь судьбу.

Когда поднятый по моей исступленной тревоге отряд блюстителей порядка прибыл на место происшествия, хозяин усадьбы уже бесследно исчез. В углу кабинета, около кресла, валялся его просторный домашний халат, желтый шарф и скрывавшие ноги бинты; исчезло ли что-либо из гардероба хозяина вместе с ним самим, никто сказать не мог. Собаки и живность с фермы тоже исчезли, зато на стенах дома – со двора и кое-где внутри – были обнаружены следы пуль; однако, кроме этого, ничего подозрительного мы не нашли. Ни цилиндров с механизмами, ни привезенных мною из Аркхема вещественных доказательств, ни странного запаха и ощущения вибрации в воздухе, ни отпечатков на дороге, ни кое-каких непонятных явлений, бросившихся мне в глаза уже под занавес событий, – ничего это найдено не было.

После бегства с усадьбы я пробыл в Братлборо еще неделю, беседуя со всеми, кто хотя бы немного знал Эйкли; из их ответов я понял, что вся эта история отнюдь не является причудливым сновидением или особого рода наваждением. Странные покупки Эйкли – собаки, снаряжение, реактивы, равно как и история с обрезанными телефонными проводами, были засвидетельствованы очевидцами; при этом все его знакомые и родственники – в том числе и проживающий в Калифорнии сын – согласились, что в оценках происходивших в усадьбе странных событий, которые он время от времени высказывал, чувствовалась безусловная закономерность. Почтенные городские жители считали его сумасшедшим, а все его свидетельства и вещественные доказательства – банальными фальшивками, допуская при этом возможность наличия у него не менее сумасбродных помощников; однако народ попроще, из сельских мест, подтверждал все, что рассказывал Эйкли, вплоть до мельчайших подробностей. Кое-кому из фермеров он показывал фотоснимки и черный камень, а также давал послушать запись. Все эти люди как один заявили, что следы и жужжащий голос как две капли воды походили на их описания в древних преданиях.

Кроме того, они сообщили, что после того, как Эйкли нашел черный камень, около его усадьбы все чаще стали наблюдаться странные явления и раздаваться странные звуки. Люди стали обходить стороной это место: в последнее время туда наведывались лишь почтальон да те, кого не так-то просто взять на испуг. Как Черная, так и Круглая гора слыли пристанищем духов, а потому мне не удалось найти ни одного человека, углублявшегося в те места. Опрошенные мною рассказали о нескольких вполне реальных случаях исчезновения здешних жителей, к числу которых присоединился теперь и бродяга Уолтер Браун, фигурировавший в письмах Эйкли. А один фермер утверждал, что во время наводнения он лично видел тела тех самых диковинных существ в разлившейся Уэст-Ривер, но он говорил так путано, что я не могу считать его надежным свидетелем.

Я покидал Братлборо с твердым намерением никогда больше не возвращаться в Вермонт и был совершенно уверен, что не переменю своего решения. В тех диких горных краях должна находиться база какой-то космической цивилизации – и остатки моих сомнений почти исчезли, когда я прочел сообщение о том, что в космическом пространстве за Нептуном замечена еще одна, девятая планета Солнечной системы,^[95] об открытии которой меня предупреждали загадочные существа. Наши астрономы, мало о том подозревая, назвали ее чудовищно точно – «Плутон», что означает «подземное царство» или, если угодно, «ад». Разумеется, я-то знаю, что они открыли не что иное, как погруженный во мрак Юггот, – и всякий раз содрогаюсь, пытаясь докопаться до истины и понять, почему его ужасные обитатели пожелали заявить о существовании своего мира именно в это время. Я тщетно убеждаю себя в том, что это дьявольское отродье не начало постепенно переходить к новому плану действий, пагубному для Земли и ее исконных обитателей.

Однако мне все же следует досказать, чем закончилась та ужасная ночь в усадьбе Эйкли. Итак, я все же забылся тревожным сном – сном, полным бессвязных видений, среди которых мелькали картины каких-то чудовищных ландшафтов. Отчего я проснулся – до сих пор не пойму, но точно знаю, что, когда начались самые жуткие события той ночи, я уже бодрствовал. Первым моим смутным ощущением были чьи-то крадущиеся шаги в коридоре, скрип половиц у двери, приглушенное щелканье замка: кто-то неуклюже возился с запором. Затем шорохи у двери стихли; а дальше я уже не смутно, а совершенно отчетливо услыхал голоса, доносившиеся снизу, из кабинета. Похоже, говоривших было несколько, и они, как я понял, спорили между собой.

К тому моменту я пробудился уже окончательно, что и немудрено – от таких голосов у кого угодно сон мог пропасть навсегда. Интонации удивляли своим разнообразием, но всякий, слышавший ту проклятую пластинку, не колеблясь сказал бы, кому принадлежали по крайней мере два из этих голосов. Страшно подумать, но факт оставался фактом: я находился под одной крышей с безвестными существами из космической бездны, потому что эти самые два голоса были не чем иным, как дьявольским жужжанием пришельцев, которое они издавали при общении с людьми. Звучали голоса совершенно по-разному – и высота, и темп речи были у каждого свои, – но оба принадлежали проклятым созданиям из космической бездны.

Третий голос, безусловно, подавало устройство для механического воспроизведения речи, соединенное с одним из цилиндров, где хранились извлеченные мозги. В этом у меня также не было сомнений: разве можно было забыть тот вчерашний голос – громкий, металлический, неживой, с его скрежетом и гулом без единого перепада и оттенка, его нечеловеческой размеренностью и чеканностью. В тот момент я как-то не задумался, скрежетал ли это тот же самый разум, что говорил со мною накануне, однако немного погодя сообразил, что мозг любого человека будет говорить одинаковым голосом, если его подсоединить к этому дьявольскому воспроизводящему устройству, – отличаться могут лишь произношение, язык, ритм и темп речи. Это кошмарное многоголосие дополняли и два настоящих человеческих голоса: у одного из говоривших – явно деревенского жителя – речь отличалась невероятной корявостью; другой разговаривал на мягком бостонском диалекте, по которому я сразу же распознал своего бывшего проводника Нойза.

Напряженно вслушиваясь в звуки голосов, приглушенные солидным междуэтажным перекрытием, я уловил сопровождавшие их шорохи, царапанье и шарканье. Создавалось впечатление, что кабинет буквально кишел живыми существами, причем те, чьи голоса я слышал, составляли лишь малую их часть. Охарактеризовать эти шумы очень трудно за отсутствием подходящего сравнения. Существа передвигались по комнате в разных направлениях, а звук их шагов напоминал странное цоканье, как при столкновении твердых поверхностей – роговых или эбонитовых. Если же подыскать сравнение более конкретное, но менее точное, то казалось, будто по дощатому полированному полу расхаживают, шаркая и топая, люди в разбитых деревянных башмаках. Что за существа нарушили тишину дома и как они выглядели, я не смел и гадать.

Очень скоро я убедился в том, что мне не разобрать ни одной реплики. Иногда отчетливо слышались отдельные слова, среди которых попадались наши с Эйкли имена – особенно когда их воспроизводило механическое устройство, – однако из-за отрывочности фраз мне никак не удавалось понять, в какой связи они назывались. Я и теперь не берусь делать никаких определенных выводов о значении услышанных мною слов; более того, признаю, что испугался тогда скорее собственных домыслов, нежели каких-либо откровений. В одном я был уверен: там, подо мной, происходит какое-то жуткое сборище, но цели и смысл его мне были неясны. Любопытно, что, несмотря на все уверения Эйкли в дружелюбии пришельцев, меня не покидало ощущение чего-то зловещего и сатанинского.

Я продолжал напряженно вслушиваться и вскоре благодаря своему терпению стал четко различать голоса, хотя многого из сказанного по-прежнему не улавливал. Тем не менее я, кажется, сумел распознать характерный для некоторых из говоривших тон речи. В одном из жужжащих голосов, например, безошибочно угадывалась начальственная нотка; а в механическом голосе, несмотря на его неестественную громкость и размеренность, напротив, чувствовалась просящая интонация подчиненного. У Нойза проскальзывали примирительные оттенки. Оценить прочие голоса я не сумел. Знакомого шепота Эйкли не было слышно, но я прекрасно понимал, что такой тихий звук просто не мог пробиться сквозь толстый пол моей комнаты.

Приведу некоторые обрывки фраз и прочие услышанные мною звуки, называя говоривших прямо или условно – насколько удалось определить. Первые членораздельные фразы донеслись до меня от устройства для воспроизведения речи.

Итак:

(УСТРОЙСТВО ДЛЯ ВОСПРОИЗВЕДЕНИЯ РЕЧИ)

«…я взял на себя… вернул письма и пластинку… и дело с концом… учитывая… видя и слыша… черт побери… безличная сила в конце концов… новенький сверкающий цилиндр… Великий Властелин…»

(ПЕРВЫЙ ЖУЖЖАЩИЙ ГОЛОС)

«…когда мы остановились… маленький и человеческий… Эйкли… мозг… сказав, что…»

(ВТОРОЙ ЖУЖЖАЩИЙ ГОЛОС)

«…Ньярлатхотеп… Уилмарт… пластинки и письма… дешевая… обман…»

(НОЙЗ)

«…(труднопроизносимое слово или имя, нечто вроде «Н'гах-Ктхан»)… безвредная… покой… пару недель… наигранный… я же говорил, что…»

(ПЕРВЫЙ ЖУЖЖАЩИЙ ГОЛОС)

«…незачем… первоначальный план… последствия… Нойз присмотрит… Круглая гора… новый цилиндр… на машине Нойза…»

(НОЙЗ)

«…ладно… все ваше… прямо тут… оставайтесь… место…»

(НЕСКОЛЬКО ГОЛОСОВ ГОВОРЯТ ОДНОВРЕМЕННО, СЛОВА НЕРАЗБОРЧИВЫ.)

(ЗВУКИ МНОЖЕСТВА ШАГОВ, СРЕДИ НИХ ХАРАКТЕРНОЕ ЦОКАНЬЕ ИЛИ ШЛЕПАНЬЕ.)

(СТРАННЫЕ ЗВУКИ, ПОХОЖИЕ НА ХЛОПКИ.)

(ШУМ ЗАРАБОТАВШЕГО ДВИГАТЕЛЯ И ОТЪЕЗЖАЮЩЕГО АВТОМОБИЛЯ.)

(ТИШИНА.)

Вот и все, что мне удалось услышать, пока я, напряженно замерев, лежал на кровати в верхней комнате усадьбы, затерявшейся среди этих дьявольских гор, – лежал полностью одетый, сжимая в правой руке револьвер, а в левой – карманный фонарик. Как я уже говорил, сна моего как не бывало; но после того, как стихли последние звуки, я еще долго лежал не шевелясь, как парализованный. Откуда-то снизу, издалека, доносилось сухое, размеренное тиканье старинных часов, какие украшали гостиные в домах Коннектикута; а затем раздался наконец неровный храп заснувшего человека. Должно быть, необычное совещание вконец сморило Эйкли. Что ж, ничего удивительного: после такой встречи ему надо основательно отдохнуть.

Да, но как быть мне? Что все это значило и что делать дальше? Если разобраться, то разве мне открылось нечто такое, чего нельзя было предвидеть из совокупности уже известных фактов? Неведомые пришельцы вхожи в дом Эйкли? Ну и что? Я ведь знал об этом. И все же услышанные отрывки фраз до смерти перепугали меня, всколыхнув самые нелепые и дикие опасения, – как же я хотел, чтобы все это оказалось сном, от которого можно в конце концов очнуться. Наверное, интуитивно я почувствовал что-то, еще не дошедшее до моего сознания. Да, но как понимать поступок Эйкли? Ведь он мой друг. Неужели он бы промолчал, если бы мне грозила опасность? Мирное похрапывание внизу выглядело нелепым контрастом моим усиливавшимся страхам.

А может, пришельцы принудили Эйкли сыграть роль приманки, чтобы завлечь меня в горы вместе с письмами, снимками и пластинкой? Чтобы затем покончить с обоими нами разом, потому что мы слишком много знали? Я снова вспомнил о последнем и предпоследнем письмах Эйкли: какое резкое, разительное изменение тона – ведь тогда явно что-то произошло. Чутье подсказывало мне: тут что-то не так – чудовищно не так. Не так, как кажется на первый взгляд. Взять, к примеру, горчивший кофе, который я не стал пить: ведь меня наверняка хотели отравить. В доме действует какая-то скрытая, неведомая сила. Надо немедленно пойти к Эйкли, вразумить его, вернуть ему чувство реальности. Они заморочили ему голову своими посулами эпохальных открытий, но он должен прислушаться и к голосу разума. Нам надо вырваться отсюда, пока не поздно. А если у него не хватит мужества бежать из плена, я воодушевлю его своим примером. Ну а если не сумею переубедить, то по крайней мере уеду один. Думаю, он одолжит мне свой «форд», а в Братлборо я оставлю машину на стоянке. Автомобиль находился в гараже – теперь, когда опасность как будто миновала, дверь гаража не запирали на замок и даже не закрывали; весьма вероятно, что машина окажется на ходу. Неприязнь к Эйкли, которую я внезапно ощутил во время нашей вечерней беседы и которая продолжала преследовать меня в течение всего вечера, теперь вдруг совершенно прошла. Мы, можно сказать, были с ним братьями по несчастью, а потому нам следовало держаться вместе. Понимая, что бедняге сейчас не до разговоров, я очень не хотел его будить – но что мне оставалось делать? При теперешних обстоятельствах нам нужно было убраться отсюда до утра.

Почувствовав в себе наконец силы действовать, я потянулся, возвращая телу упругость движений. Затем, скорее интуитивно, чем преднамеренно соблюдая осторожность, я встал с кровати, нашел свою шляпу, взял чемодан и направился вниз, освещая себе путь фонариком. На всякий случай я по-прежнему сжимал револьвер в правой руке, ухитрившись нести в левой и чемодан, и фонарик. Даже не знаю, зачем мне тогда понадобились все эти предосторожности: ведь я всего-навсего шел разбудить приютившего меня хозяина усадьбы.

Спускаясь на цыпочках по скрипучим ступеням на нижнюю площадку, я еще с полпути заметил, что храп стал намного слышнее: очевидно, хозяин спал в находившейся слева гостиной, куда я до сей поры еще не заглядывал. Справа зияла черная дыра кабинета, откуда ранее доносились жуткие голоса. Распахнув незапертую дверь гостиной, я двинулся на звук храпа по отмеченной лучиком фонаря дорожке, пока тот не уперся в лицо спящего. А в следующий миг, поспешно отведя фонарь в сторону, я начал по-кошачьи пятиться к выходу, на сей раз осторожничая и инстинктивно и намеренно. Дело в том, что на софе храпел вовсе не Эйкли, а мой бывший проводник Нойз!

Понять происходящее было выше моих сил, однако здравый смысл подсказывал, что надежнее всего не тревожить пока никого, а разузнать как можно больше самому. Выскользнув обратно в холл, я бесшумно притворил и запер за собой дверь гостиной – так я меньше рисковал разбудить Нойза. Затем я прокрался в темный кабинет, где должен был находиться Эйкли – спящий или бодрствующий в своем большом кресле в углу, которое, очевидно, было его излюбленным местом отдыха. Когда я дошел до середины комнаты, луч моего фонаря выхватил из темноты стол, на котором стоял один из проклятых цилиндров с подсоединенным к нему механическим устройством искусственного зрения и слуха; рядом наличествовало устройство для воспроизведения речи, готовое к подключению в любой момент. Это, вероятно, был контейнер с тем самым мозгом, обладатель которого выступал на пресловутом кошмарном совещании. У меня вдруг промелькнула дикая мысль: а что, если взять и подключить к цилиндру воспроизводитель речи? Интересно, что он скажет?

Ведь он наверняка уже знает о моем присутствии здесь – его механические органы зрения и слуха, конечно же, уловили свет от фонарика и слабый скрип половиц, прогибавшихся у меня под ногами. Но я так и не отважился на эту дьявольскую штуку, лишь отметив походя, что это был тот самый новый, сверкающий цилиндр, на этикетке которого значилось имя Эйкли и который стоял накануне на полке – Эйкли тогда еще велел мне не трогать его.

Вспоминая сейчас ту минуту, я кляну себя за свою нерешительность: надо было, отбросив страхи, заставить прибор заговорить. Один бог знает, какие жуткие тайны, какие чудовищные сомнения и вопросы, касающиеся обитавших в этом проклятом доме существ, могли бы проясниться тогда! Но, возможно, для меня было счастьем всего этого не узнать.

Я перевел луч со стола в угол кабинета, где ожидал увидеть Эйкли, однако, к моему великому удивлению, большое кресло оказалось пустым: ни спящего, ни бодрствующего Эйкли там не было. На полу пышным веером раскинулся знакомый мне домашний халат старинного покроя, а около него валялся желтый шарф и повязки для ног, которые в первый же момент нашей с Эйкли встречи показались мне весьма странными. Я стоял в растерянности, пытаясь сообразить, куда же он мог подеваться и почему он ни с того ни с сего сбросил с себя свой наряд, – и тут заметил, что странный запах и вибрация в воздухе больше не ощущались. Откуда же они брались перед тем? Между прочим, они появлялись только там, где находился Эйкли. Там, где он сидел, они были сильнее всего, а за пределами его комнаты и чуть в сторону от входа вообще отсутствовали. Я стоял, наугад водя фонариком по темному кабинету, и ломал голову над всеми этими непостижимыми тайнами.

Господи, как было бы хорошо, если бы я покинул этот дом, не бросив прощального взгляда на пустое кресло! Но вышло иначе: я выскочил из кабинета со сдавленным криком, едва не нарушив сон стража в комнате напротив. Мой крик и непоколебимый храп Нойза – последнее, что я услышал в этой одолеваемой черными силами усадьбе, прилепившейся к мрачной горе – этому зловещему пристанищу космического ужаса среди пустынных зеленых холмов и немолчно журчащей воды.

До сих пор я не могу понять, как я сумел выкарабкаться оттуда, не уронив в панике ни фонаря, ни чемодана, ни револьвера. Так или иначе, все вещи оказались при мне, и я даже ухитрился не наделать больше никакого шума; благополучно дотащившись со своими пожитками до старенького «форда» и забравшись в это допотопное средство передвижения, я погнал его сквозь мрак этой кошмарной ночи в неведомую, но спасительную даль. Я мчался как сумасшедший до тех пор, пока не закончил свою гонку в Таунсенде. Вот и вся история. И если я до сих пор не потерял рассудка, то это просто потому, что мне повезло. Порой я страшусь того, что принесет человечеству будущее, – особенно после недавнего открытия планеты Плутон.

Итак, читатель уже понял, что, посветив во все углы кабинета, я направил луч на пустое кресло; и тут я впервые заметил на сиденье кое-какие предметы, поначалу укрывшиеся от моего взгляда. Предметов было три, но прибывшая позднее на место происшествия полиция не нашла ни одного из них. Как я уже сказал в самом начале, в их внешнем виде не было ничего ужасающего. Кошмар заключался в другом – в мысли, на которую они наводили. И по сей день я порой мучительно сомневаюсь и готов согласиться с теми скептиками, которые считают все пережитое мною игрой воображения, нервным расстройством и наваждением.

Все три предмета были сделаны с дьявольским умением и оснащены металлическими зажимами, с помощью которых они прикреплялись к органическим структурам, о природе которых я даже не осмеливаюсь гадать. Надеюсь лишь – истово надеюсь! – что это были дубликаты, изготовленные неким скульптором-виртуозом, хотя интуиция подсказывает мне иную, гораздо более страшную истину. Всевышний Боже! Этот шепот во мраке, этот зловещий запах и вибрация! Колдун, посланник, подкидыш злых духов, пришелец… Отвратительное приглушенное жужжание… А в новом, сверкающем цилиндре на полке все это время был его… Бедняга!.. «Искусно используя чудесные возможности хирургии, биологии, химии и механики…»

Воистину бедняга: ибо там, на стуле, лежали лицо и руки – если даже и скопированные, то до мельчайших подробностей, – лицо и руки человека, известного мне как Генри Уэнтворт Эйкли.