 Увеличить |
IV
В
тот августовский день, когда я получил телеграмму из Мэна, шел уже четвертый
год супружеской жизни Эдварда. Мы не виделись два месяца, но я знал, что он
уехал «по делу». Асенат вроде бы его сопровождала, хотя глазастые горожане
судачили, что за двойными портьерами в окнах их дома видели чью-то тень.
Подозрения подкреплялись и покупками, делавшимися слугами в городских лавках. И
вот теперь судебный исполнитель Чесанкука телеграфировал мне о безумце, который
выбежал из ближнего леса, оглашая округу бредовыми выкриками и призывая меня на
помощь. Это был Эдвард, который смог вспомнить лишь свое имя да адрес.
Чесанкук
стоит рядом с обширным, густым и диким лесным массивом в Мэне, и у меня ушел
целый день лихорадочной гонки на автомобиле по мрачной и малоприятной глуши,
чтобы добраться до места. Я нашел Дерби в подвальной каморке городской фермы в
состоянии экзальтации, сменяемой приступами полной апатии. Он сразу меня узнал
и изверг невразумительный и большею частью бессвязный поток слов:
– Дэн,
ради Всевышнего! Омут шогготов! Шесть тысяч ступеней вниз… О мерзость! Мерзость!..
Я бы ни за что не позволил ей взять меня с собой… и вот я здесь… Йа!
Шуб-Ниггурат! Фигура восстала из алтаря, и было там пять сотен воющих… Тварь в
клобуке блеяла: «Камог! Камог!» Это было тайное имя старика Эфраима на том
ведьмовском шабаше… я был там, куда она обещала меня не брать… Все случилось за
минуту до того, как меня заперли в библиотеке, там, куда она ушла с моим
телом, – там, в богомерзкой обители, в мерзопакостном омуте, где
начинается черная мгла и чьи врата охраняют сторожа. Я видел шоггота – он менял
свое обличье… я этого не вынесу, я убью ее, если она хоть раз еще отправит меня
туда, я убью это отродье! – ее, его, это, – я убью! Убью своими
собственными руками!
Мне
потребовалось не меньше часа на то, чтобы его успокоить, и наконец он затих. На
следующий день я купил для него в поселке приличную одежду и отправился с ним в
Аркхем. Приступ истерики прошел, и он погрузился в молчание, хотя вдруг начал
бормотать нечто невнятное себе под нос, когда автомобиль проезжал по улицам
Огасты, – точно вид города пробудил в нем какие-то неприятные
воспоминания. Было ясно, что возвращаться домой ему не хочется, и, предвкушая
фантастические откровения о его жене, которыми он, похоже, собирался со мной
поделиться, – откровения, безусловно, порожденные неким действительно
случившимся с ним гипнотическим испытанием, коему он был подвергнут, – я
тоже посчитал, что ему лучше туда не возвращаться. Я решил на время разместить
его у себя в доме, сколь бы тягостным ни было неминуемое разбирательство с
Асенат по этому поводу. Потом я бы помог ему получить развод, ибо, вне всякого
сомнения, тут о себе давали знать некие психические факторы, которые делали
этот брак для него просто самоубийственным. Когда же мы очутились в открытом
поле, Дерби перестал бредить и, клюя носом, задремал рядом со мной в машине.
Когда
мы в предзакатный час ехали через Портленд, он снова забормотал, на сей раз
более членораздельно, и, слушая его речь, я различил совершенно безумные
откровения об Асенат. Было ясно, что она совершенно расшатала нервы Эдварда,
ибо он сплел диковинный клубок небылиц. Его нынешнее состояние, как можно было
судить по его отрывочным фразам, не было из ряда вон выходящим. Она завладела
им, и он знал, что настанет день, когда она его уже не отпустит на волю. Даже
сейчас она, возможно, вынуждена была дать ему свободу только лишь потому, что
ее власть над ним была ограничена во времени. Она постоянно забирала его тело и
удалялась в неведомые края для совершения неведомых обрядов, а его оставляла в
своем собственном теле и запирала наверху в доме, – но иногда ей
недоставало сил удерживаться в нем, и он внезапно обнаруживал себя в своем
теле, но где-то в далеком и жутком месте. Бывало, ей вновь удавалось завладеть
им, но это случалось не всегда. Часто он оказывался один в незнакомом месте,
вроде того, где я его нашел, и ему приходилось искать дорогу домой, покрывая
огромные расстояния и умоляя кого-нибудь подвезти его, если подворачивался
такой случай.
Самым
ужасным было то, что постепенно Асенат научилась все дольше и дольше сохранять
над ним свою власть. Она мечтала стать мужчиной – человеком в полном смысле
слова, – вот почему она и нуждалась в нем. Тем более что она разгадала в
нем сочетание изощренного интеллекта и слабой воли. Рано или поздно ей удалось
бы изгнать его душу из физической оправы и исчезнуть в его теле – и она стала
бы великим магом, как и ее отец, а его бросила бы обезображенным в женской
оболочке, которая не была даже вполне человеческой. Теперь-то он постиг правду
об инсмутском роде. В старину у тамошних жителей были какие-то темные сношения
с морскими тварями – и это было ужасно… Эфраим знал эту тайну и, состарившись,
совершил чудовищную вещь, чтобы остаться в живых – а он мечтал жить вечно. Его
примеру следовала Асенат, благо одно удачное перевоплощение уже свершилось.
Слушая
бормотанье Дерби, я пристально взглянул на него, чтобы проверить свое первоначальное
впечатление от происшедшей в нем перемены. Но парадоксальным образом он казался
в лучшей форме, чем обычно, – более сильным и нормально развитым, без
малейшего намека на болезненную немощь, вызванную его привычками. Создавалось
впечатление, что впервые за всю свою затворническую жизнь он был по-настоящему
активен, а его тело должным образом натренировано, отчего я сделал вывод, что
энергия Асенат направила его силы и волю в непривычную для него колею. Но в
данную минуту его разум находился в плачевном состоянии, ибо он бубнил
совершеннейшую чушь про свою жену, про черную магию, про старика Эфраима и про
всяческие доказательства, которые должны были рассеять даже мои сомнения. Он
повторял имена, которые я помнил из давным-давно прочитанных запретных
сочинений, а временами заставлял меня содрогаться от осознания стройности его
мифических измышлений – или их убедительной логичности. Он часто делал паузы,
словно для того, чтобы набраться мужества для некоего последнего и наиболее
ужасного признания.
– Дэн,
Дэн, ты разве не помнишь его: дикие глаза, растрепанная борода – она так и не
поседела полностью? Однажды он метнул на меня взгляд, который я никогда не
забуду. Теперь вот она смотрит на меня тем же взглядом! И я знаю почему!
Он нашел ее в «Некрономиконе», эту формулу! Я не смею пока назвать тебе точную
страницу, но, когда смогу, ты сам прочитаешь и поймешь. И тогда ты узнаешь, что
меня поработило. Дальше, дальше, меняя тело за телом – он не собирается
умирать! Жизненный огонь – он умеет разорвать связующее звено… Огонь этот может
теплиться даже в мертвом теле. Я подскажу тебе намеком, и, может быть, ты
догадаешься. Послушай, Дэн, знаешь, отчего моя жена прилагает столько усилий, чтобы
так по-дурацки писать задом наперед? Ты когда-нибудь видел рукописи старика
Эфраима? Хочешь знать, почему меня пробрала дрожь, когда я увидел однажды
сделанные Асенат второпях записи? Асенат… да человек ли это вообще? Отчего
подозревают, что у старика Эфраима в желудке был яд? Почему это Гилманы
шепчутся о том, как он орал, точно перепутанный до смерти ребенок, когда сошел
с ума, а Асенат заперла его в глухом чердаке, где и тот, другой, тоже
находился? Душа ли это старика Эфраима была там заперта? И кто же кого
запер? И почему он много месяцев искал кого-нибудь с ясным умом и слабой
волей? Почему он проклинал все на свете из-за того, что у него родился не сын,
а дочь? Скажи мне, Дэниел Аптон, что за сатанинский обмен совершился в доме
ужаса, где этот богопротивный монстр по своей прихоти распоряжался доверчивым,
слабовольным и получеловеческим дитем? И не сотворил ли он то же, что она
хочет в итоге сотворить со мной? Скажи мне, почему эта тварь, что называет себя
Асенат, оставшись одна, пишет совсем по-другому, так что ее почерк и не
отличишь от…
И
вот тогда произошло нечто ужасное. Голос Дерби в продолжение его горячечной
тирады перешел на визг, как вдруг он осекся и с почти что механическим щелчком
умолк. Я вспомнил наши прежние беседы у меня дома, когда его излияния внезапно
резко обрывались и когда я почти воочию видел вторжение неуловимой
телепатической силы Асенат, лишавшей его дара речи. Но на сей раз все было
иначе – и я ощутил нечто несравненно более жуткое. Его лицо на мгновение
неузнаваемо исказила гримаса, а тело сильно содрогнулось – точно все кости,
внутренние органы, мышцы, нервы и железы приспосабливались к совершенно другому
вместилищу, к новой психической конституции и личности.
Я
не смогу толком объяснить, в чем заключался кошмар, и все же меня захлестнула
неодолимая волна отвращения и тошноты, а сковавшее меня ощущение
неестественности и ужаса происходящего было настолько сильным, что я едва не
выпустил руль из рук. Тот, кто сидел рядом со мной, не имел сейчас ничего
общего с моим другом детства, а был похож скорее на некоего чудовищного гостя
из потустороннего мира, на дьявольское средоточие неведомых космических сил
зла.
Я
потерял самообладание всего лишь на одно мгновенье, но и его хватило на то,
чтобы мой спутник схватился за руль и заставил меня поменяться с ним местами.
Сгустились сумерки, и огни Портленда остались далеко позади, так что я уже
почти не различал его лица, но тем не менее увидел, как его глаза заполыхали
нездешним огнем, и понял, что он пришел в то странно возбужденное состояние –
столь не свойственное его истинному темпераменту, – в каком его уже не раз
замечали сторонние наблюдатели. Это было необъяснимо: робкий Эдвард Дерби, который
никогда не умел настоять на своем и так и не выучился толком водить автомобиль,
приказал мне уступить водительское кресло и взялся вести мою машину… Но именно
так и произошло. Некоторое время он хранил молчание, и я, охваченный
необъяснимым ужасом, был этому даже рад.
При
свете уличных фонарей Биддфорда и Сейко я различил его плотно сжатый рот и поежился
от блеска его глаз. Люди были правы: в таком расположении духа он дьявольски
походил на свою жену и на старика Эфраима. И меня уже не удивляло, почему он
отталкивал людей, находясь в таком состоянии, – сейчас в нем и впрямь было
что-то сверхъестественное, и я остро осознавал весь зловещий смысл
происходящего, ибо только что выслушал его сбивчивую исповедь. Сидящий рядом со
мной человек – а ведь я с детства очень хорошо знал Эдварда Пикмана Дерби – был
незнакомцем, пришельцем из неведомой черной бездны.
Он
не раскрывал рта до тех пор, пока мы снова не оказались на неосвещенном участке
шоссе, а когда заговорил, его голос звучал иначе, чем обычно, – более
глубоко, более твердо и более решительно, даже его выговор и произношение
переменились, – впрочем, что-то смутно и тревожно знакомое я все же в нем
различил. Как мне показалось, я угадал скрытую и неподдельную иронию – не ту
мимолетную и бессмысленно дерзкую псевдоиронию грубоватых «умников», которую
Дерби перенял у своих университетских знакомцев, но некую врожденную, всепроникающую
и в глубине своей злонамеренную насмешливость. Меня несказанно поразило
обретенное им самообладание, столь быстро сменившее приступ панического
словоблудия.
– Надеюсь,
ты забудешь о моей истерике, Аптон, – говорил он. – Ты же знаешь, как
у меня взвинчены нервы, и полагаю, меня простишь. Я, разумеется, очень
благодарен тебе за то, что ты согласился доставить меня домой. И забудь все те
безумные глупости, которые я наговорил тебе про свою жену и вообще обо всем.
Это из-за чрезмерного переутомления. В голове у меня рождаются самые диковинные
гипотезы, и, когда мозг утомлен, он порождает всякого рода фантастические
измышления. Мне надо немного от всего этого отдохнуть – ты, возможно, некоторое
время меня не увидишь, – и не стоит за это корить Асенат. Конечно, моя
поездка может показаться тебе весьма странной. Но на самом деле все очень
просто объясняется. В северных лесах сохранилось множество древних индейских
поселений – священные камни и прочее, – которые имеют огромное значение в
фольклоре, и мы с Асенат занимаемся их изучением. Мы предприняли столь
интенсивные поиски, что у меня, кажется, ум за разум зашел. Когда вернемся
домой, надо будет кого-нибудь послать за моей машиной. Месяц покоя поставит
меня на ноги.
Не
помню, что я отвечал моему спутнику, ибо все мои мысли были сосредоточены на пугающей
потусторонности его облика. С каждой минутой мое ощущение неясного космического
ужаса усиливалось, пока наконец меня не охватило маниакальное желание поскорее
распрощаться с другом. Дерби не предложил мне снова сесть за руль, и я только
радовался, когда мы на бешеной скорости миновали Портсмут и Ньюберипорт.
На
перекрестке, где главное шоссе уходит в глубь материка и огибает Инсмут, я
испугался, как бы мой водитель не свернул на пустынную прибрежную дорогу, что
идет через проклятый город. Но он этого не сделал, а стремительно понесся мимо
Роули и Ипсвича к пункту нашего назначения. Мы прибыли в Аркхем до полуночи и
увидели, что окна старого крауниншилдовского дома все еще освещены. Дерби вышел
из машины, без устали повторяя слова благодарности, а я поехал домой и,
оставшись один, почувствовал безмерное облегчение. Это было ужасное путешествие
– тем более ужасное, что я не мог понять причины посетившего меня ужаса, и я ничуть
не опечалился словам Дерби о предстоящей нам долгой разлуке.
|
