6. ЛУЧШЕЕ, ЧТО СДЕЛАЛИ КАЛОШИ
На другой день рано утром, когда писарь еще лежал в
постели, в дверь постучали, и вошел его сосед, снимавший комнату на том же
этаже, - молодой студент-богослов.
- Одолжи мне, пожалуйста, свои калоши, - сказал он. -
Хоть в саду и сыро, да больно уж ярко светит солнышко. Хочу туда сойти
выкурить трубочку.
Он надел калоши и вышел в сад, в котором росло только
два дерева слива и груша; впрочем, даже столь скудная растительность в
Копенгагене большая редкость.
Студент прохаживался взад и вперед по дорожке. Время
было раннее, всего шесть часов утра. На улице заиграл рожок почтового
дилижанса.
- О, путешествовать, путешествовать! - вырвалось у него.
- Что может быть лучше! Это предел всех моих мечтаний. Если бы они
осуществились, я бы тогда, наверное, угомонился и перестал метаться. Как
хочется ехать подальше отсюда, увидеть волшебную Швейцарию, поездить по
Италии!
Хорошо еще, что калоши счастья выполняли желания
немедленно, а то бы студент, пожалуй, забрался слишком далеко и для себя самого
и для нас с вами. В тот же миг он уже путешествовал по Швейцарии, упрятанный
в почтовый дилижанс вместе с восемью другими пассажирами. Голова у него
трещала, шею ломило, ноги затекли и болели, потому что сапоги жали
немилосердно. Он не спал и не бодрствовал, но был в состоянии какого-то
мучительного оцепенения. В правом кармане у него лежал аккредитив, в левом
паспорт, а в кожаном мешочке на груди было зашито несколько золотых. Стоило
нашему путешественнику клюнуть носом, как ему тут же начинало мерещиться, что
он уже потерял какое-нибудь из своих сокровищ, и тогда его бросало в дрожь, а
рука его судорожно описывала треугольник - справа налево и на грудь, - чтобы
проверить, все ли цело. В сетке над головами пассажиров болтались зонтики, палки,
шляпы, и все это мешало студенту наслаждаться прекрасным горным пейзажем. Но
он все смотрел, смотрел и не мог насмотреться, а в сердце его звучали строки
стихотворения, которое написал, хотя и не стал печатать, один известный нам
швейцарский поэт:
Прекрасный край! Передо мной
Монблан белеет вдалеке.
Здесь был бы, право, рай земной,
Будь больше денег в кошельке.
Природа здесь была мрачная, суровая и величественная.
Хвойные леса, покрывавшие заоблачные горные вершины, издали казались просто
зарослями вереска. Пошел снег, подул резкий, холодный ветер.
- Ух! - вздохнул студент. - Если бы мы уже были по ту сторону
Альп! Там теперь наступило лето, и я наконец получил бы по аккредитиву свои
деньги. Я так за них боюсь, что все эти альпийские красоты перестали меня
пленять. Ах, если б я уже был там!
И он немедленно очутился в самом сердце Италии, где-то на
дороге между Флоренцией и Римом. Последние лучи солнца озаряли лежащие между
двумя темно-синими холмами Тразименское озеро, превращая его воды в
расплавленное золото. Там, где некогда Ганнибал разбил Фламиния, теперь
виноградные лозы мирно обвивали друг друга своими зелеными плетями. У дороги,
под сенью благоухающих лавров, прелестные полуголые ребятишки пасли стадо
черных как смоль свиней. Да, если бы описать эту картину как следует, все бы
только и твердили: "Ах, восхитительная Италия!" Но, как ни странно,
ни богослов, ни его спутники этого не думали. Тысячи ядовитых мух и комаров
тучами носились в воздухе; напрасно путешественники обмахивались миртовыми
ветками, насекомые все равно кусали и жалили их. В карете не было человека, у
которого не распухло бы все лицо, искусанное в кровь. У лошадей был еще более
несчастный вид: бедных животных сплошь облепили огромные рои насекомых, так
что кучер время от времени слезал с козел и отгонял от лошадей их мучителей,
но уже спустя мгновение налетали новые полчища. Скоро зашло солнце, и
путешественников охватил пронизывающий холод - правда, ненадолго, но все
равно это было не слишком приятно. Зато вершины гор и облака окрасились в
непередаваемо красивые зеленые тона, отливающие блеском последних солнечных
лучей. Эта игра красок не поддается описанию, ее нужно видеть. Зрелище
изумительное, все с этим согласились, но в желудке у каждого было пусто,
тело устало, душа жаждала приюта на ночь, а где его найти? Теперь все эти
вопросы занимали путешественников гораздо больше, чем красоты природы.
Дорога проходила через оливковую рощу, и казалось, что
едешь где-нибудь на родине, между родными узловатыми ивами. Вскоре карета
подъехала к одинокой гостинице. У ворот ее сидело множество нищих-калек, и самый
бодрый из них казался "достигшим зрелости старшим сыном голода".
Одни калеки ослепли; у других высохли ноги - эти ползали на руках; у третьих
на изуродованных руках не было пальцев. Казалось, сама нищета тянулась к
путникам из этой кучи тряпья и лохмотьев. "Eccelenza, miserabili!"
<господин, помогите несчастным! (итал.)> - хрипели они, показывая свои
уродливые конечности. Путешественников встретила хозяйка гостиницы, босая,
нечесанная, в грязной кофте. Двери в комнатах держались на веревках, под потолком
порхали летучие мыши, кирпичный пол был весь в выбоинах, а вонь стояла такая,
что хоть топор вешай...
- Лучше уж пусть она накроет нам стол в конюшне, -
сказал кто-то из путешественников. - Там по крайней мере знаешь, чем дышишь.
Открыли окно, чтобы впустить свежего воздуха, но тут в
комнату протянулись высохшие руки и послышалось извечное вытье:
"Eccelenza, miserabili!"
Стены комнаты были сплошь исписаны, и половина надписей
ругательски ругала "прекрасную Италию".
Принесли обед: водянистый суп с перцем и прогорклым
оливковым маслом, потом приправленный таким же маслом салат и, наконец,
несвежие яйца и жареные петушиные гребешки - в качестве украшения пиршества;
даже вино казалось не вином, а какой-то микстурой.
На ночь дверь забаррикадировали чемоданами, и одному
путешественнику поручили стоять на часах, а остальные уснули. Часовым был
студент-богослов. Ну и духота стояла в комнате! Жара нестерпимая, комары, - а
тут еще "miserabili", которые стонали во сне, мешая уснуть.
- Да, путешествовать, конечно, было бы не плохо, -
вздохнул студент, - не будь у нас тела. Пусть бы оно лежало себе да отдыхало,
а дух летал бы где ему угодно. А то, куда бы я ни приехал, всюду тоска
гложет мне сердце. Хотелось бы чего-то большего, чем мгновенная радость
бытия. Да, да, большего, наивысшего! Но где оно? В чем? Что это такое? Нет,
я же знаю, к чему стремлюсь, чего хочу. Я хочу прийти к конечной и
счастливейшей цели земного бытия, самой счастливой из всех!
И только он произнес последние слова, как очутился у
себя дома. На окнах висели длинные белые занавески, посреди комнаты на полу
стоял черный гроб, а в нем смертным сном спал богослов. Его желание
исполнилось: тело его отдыхало, а душа странствовала. "Никого нельзя
назвать счастливым раньше, чем он умрет", - сказал Солон; и теперь его
слова снова подтвердились.
Каждый умерший - это сфинкс, неразрешимая загадка. И этот
"сфинкс" в черном гробу уже не мог ответить нам на тот вопрос,
какой он сам себе задавал за два дня до смерти.
О злая смерть! Ты всюду сеешь страх,
Твой след - одни могилы да моленья.
Так что ж, и мысль повергнута во прах?
А я ничтожная добыча тленья?
Что стонов хор для мира суеты!
Ты одиноким весь свой век прожил,
И жребий твой был тяжелей плиты,
Что на твою могилу кто-то положил.
В комнате появились две женщины. Мы их знаем: то была фея
Печали и вестница Счастья, и они склонились над умершим.
- Ну, - спросила Печаль, - много счастья принесли
человечеству твои калоши?
- Что ж, тому, кто лежит здесь, они по крайней мере дали
вечное блаженство! - ответила фея Счастья.
- О нет, - сказала Печаль. - Он сам ушел из мира раньше
своего срока. Он еще не настолько окреп духовно, чтобы овладеть теми
сокровищами, которыми должен был овладеть по самому своему предназначению. Ну,
я окажу ему благодеяние! - И она стащила калоши со студента.
Смертный сон прервался. Мертвец воскрес и встал. Фея
Печали исчезла, а с ней и калоши. Должно быть, она решила, что теперь они
должны принадлежать ей.
|
