Мобильная версия
   

Ганс Христиан Андерсен «Сказки»


Ганс Христиан Андерсен Сказки
УвеличитьУвеличить

   ВЕТЕР РАССКАЗЫВАЕТ О ВАЛЬДЕМАРЕ ДО И ЕГО ДОЧЕРЯХ

 

   Пронесется ветер над травой, и по ней пробежит  зыбь,  как  по  воде;  пронесется над нивою, и она взволнуется, как море. Так танцует ветер.  А  послушай его рассказы! Он поет их, и голос его звучит по-разному: в лесу  - так, в слуховых окнах, щелях и трещинах стен - иначе. Видишь,  как  он  гонит по небу облака, точно стада овец?

   Слышишь, как он воет в открытых воротах, будто сторож трубит в рог? А  как странно гудит он в дымоходе, врываясь в камин!  Пламя  вспыхивает  и  разлетается искрами, озаряя дальние углы комнаты, и сидеть  тут,  слушая  его, тепло и покойно. Пусть рассказывает только он один! Сказок и  историй он знает больше, чем все мы, вместе взятые. Слушай же,  он  начинает  рассказ!

   "У-у-уу! Лети дальше!" - это его припев.

   - На берегу Большого Бельта стоит старый замок  с  толстыми  красными  стенами, - начал ветер. - Я знаю там каждый камень, я видел их все,  еще  когда они сидели в стенах замка Марека  Стига.  Замок  снесли,  а  камни  опять пошли в дело, из них сложили новые стены, новый  замок,  в  другом  месте - в усадьбе Борребю, он стоит там и поныне.

   Знавал я и высокородных владельцев и владетельниц замка, много их поколений сменилось на моих глазах. Сейчас я расскажу о  Вальдемаре  До  и  его дочерях!

   Высоко держал он свою голову - в нем текла королевская кровь. И  умел  он не только оленей травить да кубки осушать, а кое-что получше,  а  что  именно - "поживем-увидим", говаривал он.

   Супруга его, облаченная в парчовое платье, гордо ступала по блестящему мозаичному полу. Роскошна была обивка стен, дорого плачено за изящную  резную мебель. Много золотой и серебряной утвари принесла госпожа в приданое. В погребах хранилось немецкое пиво - пока там вообще чтолибо хранилось. В конюшнях ржали холеные вороные кони. Богато жили в замке  Ворребю - пока богатство еще держалось.

   Были у хозяев и дети, три нежных девушки: Ида, Йоханна и Анна Дортея.  Я еще помню их имена.

   Богатые то были люди,  знатные,  родившиеся  и  выросшие  в  роскоши.  У-у-уу! Лети дальше! - пропел ветер и продолжал свой рассказ: -  Тут  не  случалось мне видеть, как в других старинных замках, чтобы  высокородная  госпожа вместе со своими девушками сидела в парадном  зале  за  прялкой.  Нет, она играла на звучной лютне и пела, да не одни только старые  датские песни, а и чужеземные, на других языках. Тут шло гостеванье и  пированье, гости наезжали и из дальних и из ближних  мест,  гремела  музыка,  звенели бокалы, и даже мне не под силу было их перекрыть! Тут с  блеском  и треском гуляла спесь, тут были господа, но не было радости.

   Стоял майский вечер, - продолжал ветер, - я шел с  запада.  Я  видел,  как разбивались о ютландский берег корабли, я  пронесся  над  вересковой  пустошью и зеленым лесистым побережьем, я, запыхавшись и отдуваясь, прошумел над островом Фюн и Большим Бельтом и улегся только у  берегов  Зеландии, близ Борребю, в великолепном дубовом лесу - он был еще цел  тогда.

   По лесу бродили парни из окрестных деревень и собирали хворост и ветви, самые крупные и сухие. Они возвращались с ними в селение, складывали  их в кучи, поджигали и с песнями принимались плясать вокруг. Девушки  не  отставали от парней.

   Я лежал смирно, - рассказывал ветер, - и лишь тихонько дул на  ветку,  положенную самым красивым парнем. Она вспыхнула, вспыхнула ярче всех,  и  парня назвали королем праздника, а он выбрал себе из  девушек  королеву.  То-то было веселья и радости - больше, чем в  богатом  господском  замке  Борребю.

   Тем временем к замку подъезжала запряженная шестерней золоченая карета. В ней сидела госпожа и три ее дочери, три нежных,  юных,  прелестных  цветка: роза, лилия и бледный гиацинт. Сама мать была как пышный тюльпан  и не отвечала ни на один книксен,  ни  на  один  поклон,  которыми  приветствовали ее приостановившие игру поселяне. Тюльпан словно боялся сломать свой хрупкий стебель.

   "А вы, роза, лилия и бледный гиацинт, - да, я видел их всех троих,  чьими королевами будете вы? - думал я. - Вашим королем будет гордый  рыцарь, а то, пожалуй, и принц!" У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!

   Так вот, карета проехала, и поселяне вновь пустились в пляс.  Госпожа  совершала летний объезд своих владений - Борребю, Тьеребю, всех  селений  окрест.

   А ночью, когда я поднялся, - продолжал ветер, - высокородная  госпожа  легла, чтобы уже не встать. С нею случилось то, что случается  со  всеми  людьми, ничего нового. Вальдемар До стоял несколько  минут  серьезный  и  задумчивый. Гордое дерево гнется, но не ломается, думалось  ему.  Дочери  плакали, дворня тоже утирала глаза платками. Госпожа До поспешила дальше  из этого мира, полетел дальше и я! У-у-уу! - сказал ветер.

   Я вернулся назад - я часто возвращался, - проносясь над островом  Фюн  и Большим Бельтом, и улегся на морской берег в Борребю, близ  великолепного дубового леса. В нем вили себе гнезда орланы, вяхири, синие  вороны  и даже черные аисты. Стояла ранняя весна. Одни птицы еще сидели  на  яйцах, другие уже вывели птенцов. Ах, как летали, как кричали птичьи стаи!  В лесу раздавались удары топоров, дубы были обречены на сруб.  Вальдемар  До собирался построить дорогой корабль - военный  трехпалубный  корабль,  его обещал купить король. Вот почему валили лес - примету моряков,  прибежище птиц. Летали кругами вспугнутые сорокопуты - их гнезда были разорены. Орланы и прочие лесные птицы лишались своих жилищ. Они как шальные  кружили в воздухе, крича от страха и злобы. Я понимал  их.  А  вороны  и  галки кричали громко и насмешливо: "Крах! Вон из гнезда! Крах! Крах!"

   Посреди леса, возле артели лесорубов, стояли Вальдемар До и  три  его  дочери. Все они смеялись над дикими криками птиц,  все,  кроме  младшей,  Анны Дортеи. Ей было жаль птиц, и когда настал черед полузасохшего дуба,  на голых ветвях которого ютилось гнездо черного аиста с уже  выведенными  птенцами, она попросила не рубить дерево, попросила со слезами  на  глазах, и дуб пощадили ради черного аиста - стоило ли  разговаривать  из-за  одного дерева!

   Затем пошла пилка и рубка - строили трехпалубный корабль. Сам  строитель был незнатного рода, но благородной души человек. Глаза и лоб обличали в нем ум, и Вальдемар До охотно слушал его рассказы.  Заслушивалась  их и молоденькая Ида, старшая дочь, которой было пятнадцать лет.  Строитель же, сооружая корабль для Вальдемара До, строил  воздушный  замок  и  для себя, в котором он и Ида сидели рядышком, как муж и жена. Так оно  и  сталось бы, будь его замок с каменными стенами, с валами и рвами, с  лесом и садом. Только где уж воробью соваться в  танец  журавлей!  Как  ни  умен был молодой строитель, он все же был бедняк. У-у-уу! Умчался я, умчался и он - не смел он больше там оставаться, а Ида примирилась со своей судьбой, что же ей было делать?..

   В конюшнях ржали вороные кони, на них стоило поглядеть, и на них глядели. Адмирал, посланный самим королем для осмотра и покупки нового  военного корабля, громко восхищался ретивыми конями. Я хорошо все  слышал,  ведь я прошел за господами в открытые двери и сыпал им под ноги  золотую  солому, - рассказывал ветер. - Вальдемар До хотел получить золото, а адмирал - вороных коней, оттого-то он и нахваливал их. Но его не поняли, и  дело не сладилось. Корабль как стоял, так и остался  стоять  на  берегу,  прикрытый досками, - ноев ковчег, которому не суждено было  пуститься  в  путь. У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше! Жалко было смотреть на него!

   Зимою, когда земля лежала  под  снегом,  плавучие  льды  забили  весь  Бельт, а я нагонял их на берег, - говорил ветер. - Зимою прилетали  стаи  ворон и воронов, одни чернее  других.  Птицы  садились  на  заброшенный,  мертвый, одинокий корабль, стоявший на берегу, и хрипло кричали о загубленном лесе, о разоренных дорогих им гнездах, о бесприютных старых  птицах о бездомных молодых, и все ради этого величественного хлама - гордого корабля, которому не суждено выйти в море.

   Я вскрутил снежный вихрь, и снег ложился вокруг  корабля  и  накрывал  его, словно разбушевавшиеся волны. Я дал ему послушать свой голос и  музыку бури. Моя совесть чиста: я сделал  свое  дело,  познакомил  его  со  всем, что полагается знать кораблю. У-у-уу! Лети дальше!

   Прошла и зима. Зима и лето проходят, как проношусь я, как  проносится  снег, как облетает яблоневый цвет и падают  листья.  Лети  дальше!  Лети  дальше! Лети дальше! Так же и с людьми...

   Но дочери были еще молоды. Ида по-прежнему цвела, словно роза, как  и  в то время, когда любовался ею строитель корабля. Я часто играл ее  распущенными русыми волосами, когда она задумчиво стояла под яблоней в  саду, не замечая, как я осыпаю ее цветами. Она смотрела на красное солнышко и золотой небосвод, просвечивавший между темными деревьями и кустами.

   Сестра ее, Йоханна, была как стройная блестящая лилия; она была горда  и надменна и с такой же тонкой талией, какая была у матери.  Она  любила  заходить в большой зал, где висели портреты предков. Знатные  дамы  были  изображены в бархатных и шелковых платьях и затканных жемчугом шапочках,  прикрывавших заплетенные в косы волосы. Как прекрасны были они! Мужья их  были в стальных доспехах или дорогих мантиях на беличьем меху с высокими  стоячими голубыми воротниками. Мечи они носили не на пояснице, а у  бедра. Где-то будет висеть со временем портрет Йоханны, как-то будет выглядеть ее благородный супруг? Вот о чем она думала, вот что беззвучно шептали ее губы. Я подслушал это, когда ворвался в зал по длинному  проходу  и, переменившись, понесся вспять.

   Анна Дортея, еще четырнадцатилетняя девочка, была тиха  и  задумчива.  Большие синие, как море, глаза ее смотрели серьезно и грустно, но на устах порхала детская улыбка. Я не мог ее сдуть, да и не хотел.

   Я часто встречал Анну Дортею в саду, на дороге и в поле. Она собирала  цветы и травы, которые могли пригодиться ее отцу: он приготовлял из  них  питье и капли. Вальдемар До был не только заносчив и горд, но и учен. Он  много знал. Все это видели, все об этом шептались. Огонь пылал в его камине даже в летнее время, а дверь была на замке.  Он  проводил  взаперти  дни и ночи, но не любил распространяться о своей  работе.  Силы  природы  надо испытывать в тиши. Скоро, скоро найдет он самое лучшее, самое  драгоценное - червонное золото.

   Вот почему из камина валил дым, вот почему трещало и полыхало  в  нем  пламя. Да, да, без меня тут не обошлось, -  рассказывал  ветер.  "Будет,  будет! - гудел я в трубу. - Все развеется дымом, сажей,  золой,  пеплом.  Ты прогоришь! У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!" Вальдемар До  стоял  на  своем.

   Куда же девались великолепные лошади из конюшен? Куда  девалась  старинная золотая и серебряная утварь из шкафов? Куда девались коровы с полей, все добро и имение? Да, все это можно расплавить! Расплавить в  золотом тигле, но золота не получить.

   Пусто стало в кладовых, в погребах и на  чердаках.  Убавилось  людей,  прибавилось мышей. Оконное стекло лопнет здесь, треснет там, и  мне  уже  не надо входить непременно через дверь, - рассказывал ветер. -  Где  дымится труба, там готовится еда, а тут дымилась такая труба, что пожирала  всю еду ради червонного золота.

   Я гудел в крепостных воротах, словно сторож трубил в рог, но  тут  не  было больше сторожа, - рассказывал ветер. - Я вертел башенный флюгер,  и  он скрипел, словно сторож храпел на башне, но сторожа не было  и  там  были только крысы да мыши. Нищета накрывала на стол, нищета  водворилась  в платяных шкафах и буфетах, двери срывались с петель, повсюду появились  трещины и щели, я свободно входил и выходил, - рассказывал ветер, -  оттого-то и знаю, как все было.

   От дыма и пепла, от забот и бессонных ночей поседели борода  и  виски  владельца Борребю, пожелтело и избороздилось морщинами  лицо,  но  глаза  по-прежнему блестели в ожидании золота, желанного золота.

   Я пыхал ему дымом и пеплом в лицо и  бороду.  Вместо  золота  явились  долги. Я свистел в разбитых окнах и щелях, задувал  в  сундуки  дочерей,  где лежали их полинявшие, изношенные платья - носить их приходилось  без  конца, без перемены. Да, не такую песню  пели  девушкам  над  колыбелью!  Господское житье стало житьем горемычным. Лишь я один пел  там  во  весь  голос! - рассказывал ветер. - Я засыпал весь  замок  снегом  -  говорят,  будто под снегом теплее. Взять дров неоткуда было, лес-то ведь вырубили.  А мороз так и трещал. Я гулял по всему замку, врывался в слуховые окна и  проходы, резвился над крышей и стенами. Высокородные дочери  попрятались  от холода в постели, отец залез под меховое одеяло. Ни еды,  ни  дров  вот так господское житье! У-у-уу! Лети дальше! Будет, будет! Но господину До было мало.

   "За зимою придет весна, - говорил он. - За  нуждою  придет  достаток.  Надо только немножко подождать, подождать. Имение заложено, теперь самое  время явиться золоту, и оно явится к празднику".

   Я слышал, как он шептал пауку:  "Ты,  прилежный  маленький  ткач,  ты  учишь меня выдержке. Разорвут твою ткань, ты начинаешь с начала и  доводишь работу до конца. Разорвут опять - ты опять, не пав духом,  принимаешься за дело. С начала, с начала! Так и следует! И в  конце  концов  ты  будешь вознагражден".

   Но вот и первый день пасхи.  Зазвонили  колокола,  заиграло  на  небе  солнце. Вальдемар До лихорадочно работал всю  ночь,  кипятил,  охлаждал,  перемешивал, возгонял. Я слышал, как он вздыхал в отчаянии, слышал,  как  он молился, слышал, как он задерживал дыхание. Лампа его  потухла  -  он  этого не заметил. Я раздувал уголья, они бросали красный отсвет  на  его  бледное как мел лицо с глубоко запавшими глазами. И вдруг глаза его стали расширяться все больше и больше и вот уже, казалось, готовы были выскочить из орбит.

   Поглядите в сосуд алхимика! Там что-то мерцает. Горит, как жар,  чистое и тяжелое... Он подымает сосуд дрожащей рукою, он с дрожью в  голосе  восклицает: "Золото! Золото!" У него закружилась голова, я мог  бы  свалить его одним дуновением, - рассказывал ветер, - но я лишь подул на угли и последовал за ним в комнату, где мерзли его дочери. Его камзол, борода, взлохмаченные волосы были обсыпаны пеплом. Он выпрямился и  высоко  поднял сокровище, заключенное в хрупком сосуде. "Нашел!  Получил!  Золото!" - закричал он и протянул им сосуд, искрившийся на  солнце,  но  тут  рука его дрогнула, и сосуд упал на пол, разлетелся на  тысячу  осколков.  Последний мыльный пузырь надежды лопнул...  У-у-уу!  Лети  дальше!  И  я  унесся из замка алхимика.

   Поздней осенью, когда дни становятся короче, а туман приходит со своей мокрой тряпкой и выжимает капли на ягоды и голые  сучья,  я  вернулся  свежий и бодрый, проветрил и обдул небо от туч и, кстати, пообломал гнилые ветви - работа не ахти какая, но кто-то должен же ее делать. В замке  Борребю тоже было чисто, словно выметено, только на другой  лад.  Недруг  Вальдемара До, Ове Рамель из Баснеса, явился с закладной на именье:  теперь замок и все имущество принадлежали ему. Я колотил по  разбитым  окнам, хлопал ветхими дверями, свистел в щели и дыры:  "У-у-уу!  Пусть  не  захочется господину Ове остаться тут!"  Ида  и  Анна  Дортея  заливались  горькими слезами; Йоханна стояла гордо выпрямившись, бледная,  до  крови  прикусив палец. Но что толку! Ове Рамель позволил господину  До  жить  в  замке до самой смерти, но ему и спасибо за это не сказали. Я все слышал,  я видел, как бездомный дворянин гордо вскинул голову и выпрямился. Тут я  с такой силой хлестнул по замку и старым липам, что сломал толстенную  и  нисколько не гнилую ветвь. Она упала  возле  ворот  и  осталась  лежать,  словно метла, на случай, если понадобится что-нибудь вымести. И вымели прежних владельцев.

   Тяжелый выдался день, горький час, но они были настроены решительно и  не гнули спины. Ничего у них не осталось, кроме того, что было на  себе,  да вновь купленного сосуда, в который собрали с пола остатки  сокровища,  так много обещавшего, но не давшего ничего. Вальдемар До спрятал его  на  груди, взял в руки посох, и вот некогда богатый владелец замка вышел  со  своими тремя дочерьми из Борребю. Я охлаждал своим дуновением его  горячие щеки, гладил по бороде и длинным седым  волосам  и  пел,  как  умел:  "У-у-уу! Лети дальше! Лети дальше!"

   Ида и Анна Дортея шли рядом с отцом; Йоханна, выходя из ворот,  обернулась. Зачем? Ведь счастье не обернется. Она посмотрела на красные стены, возведенные из камней замка Марека Стига, и вспомнила о его дочерях.  И старшая, младшую за руку взяв, Пустилась бродить с ней по свету.

   Вспомнила ли Йоханна эту песню? Тут изгнанниц было трое, да четвертый  - отец. И они поплелись по дороге, по которой, бывало, ездили в  карете,  поплелись в поле Смидструп, к жалкой мазанке, снятой ими за десять марок  в год, - новое господское поместье, пустые стены, пустая посуда.  Вороны  и галки летали над ними и насмешливо кричали:  "Крах!  Крах!  Разорение!  Крах!" - как кричали птицы в лесу Борребю, когда деревья падали под ударами топоров.

   Господин До и его дочери отлично понимали эти крики, хоть я и дул  им  в уши изо всех сил - стоило ли слушать?

   Так вошли они в мазанку, а я понесся над болотами и полями, над голыми кустами и раздетыми лесами, в открытое море, в другие страны. У-у-уу!  Лети дальше! Лети дальше! И так из года в год.

   Что же сталось с Вальдемаром До, что сталось с  его  дочерьми?  Ветер  рассказывает:

   - Последней я видел Анну Дортею, бледный  гиацинт,  -  она  была  уже  сгорбленной старухой, прошло ведь целых пятьдесят лет. Она пережила всех  и все знала.

   На вересковой пустоши близ города Виборга стоял  новый  красивый  дом  священника - красные стены, зубчатый фронтон. Из трубы валил густой дым.  Кроткая жена священника и красавицы дочери сидели у окна и смотрели  поверх кустов садового терновника на бурую пустошь. Что же они там видели?  Они видели гнездо аиста, лепившееся на крыше  полуразвалившейся  хижины.  Вся крыша поросла мхом и диким чесноком, и покрывала-то  хижину  главным  образом не она, а гнездо аиста. И оно одно только и чинилось - его  держал в порядке сам аист.

   На хижину эту можно было только смотреть, но уж никак не трогать! Даже мне приходилось дуть здесь с опаской! - рассказывал ветер.  -  Только  ради гнезда аиста и оставляли на пустоши такую развалюху, не то давно бы  снесли. Семья священника не хотела прогонять аиста, и вот хижина стояла,  а в ней жила бедная старуха. Своим приютом она была  обязана  египетской  птице, а может, и наоборот, аист был обязан ей тем, что  она  вступилась  когда-то за гнездо его черного брата, жившего в лесу Борребю. В те  времена нищая старуха была нежным ребенком, бледным гиацинтом высокородного  цветника. Анна Дортея помнила все.

   "О-ох! - Да, и люди вздыхают, как ветер в тростнике и осоке. -  О-ох!  Не звонили колокола над твоею могилой,  Вальдемар  До!  Не  пели  бедные  школьники, когда бездомного владельца Борребю опускали  в  землю!..  Да,  всему, всему наступает конец, даже несчастью!.. Сестра Ида  вышла  замуж  за крестьянина. Это-то и нанесло отцу самый жестокий удар... Муж его дочери - жалкий раб, которого господин может посадить на кобылку. Теперь и  он, наверно, в земле, и сестра Ида. Да, да! Только мне,  бедной,  судьба  конца не посылает!"

   Так говорила Анна Дортея в жалкой  хижине,  стоявшей  лишь  благодаря  аисту.

   Ну, а о самой здоровой и смелой из сестер позаботился я сам!  -  продолжал ветер. - Она нарядилась в платье, которое было ей больше по  вкусу: переоделась парнем и нанялась в матросы на корабль. Скупа  была  она  на слова, сурова на вид, но от дела не отлынивала, вот только лазать  не  умела. Ну, я и сдул ее в воду, пока не распознали, что она женщина, -  и  хорошо сделал!

   Был первый день пасхи, как и тогда, когда Вальдемару  До  показалось,  что он получил золото, и я услыхал под крышей  с  гнездом  аиста  пение,  последнюю песнь Анны Дортеи.

   В хижине не было даже окна, а просто круглое отверстие в стене. Словно золотой самородок, взошло солнце и заполнило  собой  хижину.  Что  за  блеск был! Глаза Анны Дортеи не выдержали, не выдержало и сердце.  Впрочем, солнце тут ни при чем; не озари оно ее в то утро, случилось  бы  то  же самое.

   По милости аиста у Анны Дортеи был кров над головой до последнего дня  ее жизни. Я пел и над ее могилой, и над могилой ее отца, я знаю,  где  и  та и другая, а кроме меня, не знает никто.

   Теперь настали новые времена, другие времена! Старая проезжая  дорога  упирается теперь в огороженное поле, новая проходит по могилам, а  скоро  промчится тут и паровоз, таща за собой ряд вагонов и грохоча над могилами, такими же забытыми, как и имена. У-у-уу! Лети дальше!

   Вот вам и вся история о Вальдемаре До и его дочерях. Расскажи ее лучше, кто сумеет! - закончил ветер и повернул в другую сторону.

   И след его простыл.

 

 


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
 61 62 63 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика