4. "ГОЛОВОЛОМКА". ДЕКЛАМАЦИЯ. СОВЕРШЕННО НЕОБЫЧАЙНОЕ
ПУТЕШЕСТВИЕ
Каждый житель Копенгагена много раз видел главный вход
в городскую фредериксбергскую больницу, но так как эту историю, возможно,
будут читать не только копенгагенцы, нам придется дать кое-какие разъяснения.
Дело в том, что больницу отделяет от улицы довольно
высокая решетка из толстых железных прутьев. Прутья эти расставлены так редко,
что многие практиканты, если только они худощавы, ухитряются протиснуться
между ними, когда в неурочный час хотят выбраться в город. Труднее всего им
просунуть голову, так что и в этом случае, как, впрочем, нередко бывает в
жизни, большеголовым приходилось труднее всего... Ну, для вступления об этом
хватит.
В этот вечер в больнице как раз дежурил один молодой
медик, о котором хоть и можно было сказать, что "голова у него
большая", но... лишь в самом прямом смысле этого слова. Шел проливной
дождь; однако, невзирая на непогоду и дежурство, медик все-таки решил сбегать
в город по каким-то неотложным делам, - хотя бы на четверть часика.
"Незачем, - думал он, связываться с привратником, если можно легко
пролезть сквозь решетку". В вестибюле все еще валялись калоши, забытые
сторожем. В такой ливень они были очень кстати, и медик надел их, не догадываясь,
что это калоши счастья. Теперь осталось только протиснуться между железными
прутьями, чего ему ни разу не приходилось делать.
- Господи, только бы просунуть голову, - промолвил он.
И в тот же миг голова его, хотя и очень большая,
благополучно проскочила между прутьями, - не без помощи калош, разумеется.
Теперь дело было за туловищем, но ему никак не удавалось
пролезть.
- Ух, какой я толстый! - сказал студент. - А я-то думал,
что голову просунуть всего труднее будет. Нет, не пролезть мне!
Он хотел было сразу же втянуть голову обратно, но не
тут-то было: она застряла безнадежно, он мог лишь крутить ею сколько угодно и
без всякого толка. Сначала медик просто рассердился, но вскоре настроение его
испортилось вконец; калоши поставили его прямо-таки в жуткое положение.
К несчастью, он никак не догадывался, что надо пожелать
освободиться, и сколько ни вертел головой, она не пролезала обратно. Дождь все
лил и лил, и на улице ни души не было. До звонка к дворнику все равно никак
было не дотянуться, а сам освободиться он не мог. Он думал, что, чего
доброго, придется простоять так до утра: ведь только утром можно будет
послать за кузнецом, чтобы он перепилил решетку. И вряд ли удастся перепилить
ее быстро, а на шум сбегутся школьники, все окрестные жители, да, да,
сбегутся и будут глазеть на медика, который скорчился, как преступник у
позорного столба; глазеть, как в прошлом году на огромную агаву, когда она
расцвела.
- Ой, кровь так и приливает к голове. Нет, я так с ума
сойду! Да, да, сойду с ума! Ох, только бы мне освободиться!
Давно уже нужно было медику сказать это: в ту же минуту
голова его освободилась, и он стремглав кинулся назад, совершенно обезумев от
страха, в который повергли его калоши счастья.
Но если вы думаете, что этим дело и кончилось, то глубоко
ошибаетесь. Нет, самое худшее еще впереди.
Прошла ночь, наступил следующий день, а за калошами все
никто не являлся.
Вечером в маленьком театре, расположенном на улице
Каннике, давали представление. Зрительный зал был полон. В числе других
артистов один чтец продекламировал стихотворение под названием "Бабушкины
очки":
У бабушки моей был дар такой,
Что раньше бы сожгли ее живой.
Ведь ей известно все и даже более:
Грядущее узнать - в ее то было воле,
В сороковые проникала взором,
Но просьба рассказать всегда кончалась
спором.
"Скажи мне, говорю, грядущий год,
Какие нам событья принесет?
И что произойдет в искусстве, в
государстве?"
Но бабушка, искусная в коварстве,
Молчит упрямо, и в ответ ни слова.
И разбранить меня подчас готова.
Но как ей устоять, где взять ей сил?
Ведь я ее любимцем был.
"По-твоему пусть будет в этот раз, -
Сказала бабушка и мне тотчас
Очки свои дала. - Иди-ка ты туда,
Где собирается народ всегда,
Надень очки, поближе подойди
И на толпу людскую погляди.
В колоду карт вдруг обратятся люди.
По картам ты поймешь, что было и что
будет".
Сказав спасибо, я ушел проворно.
Но где найти толпу? На площади, бесспорно.
На площади? Но не люблю я стужи.
На улице? Там всюду грязь да лужи.
А не в театре ли? Что ж, мысль на славу!
Вот где я встречу целую ораву.
И наконец я здесь! Мне стоит лишь очки
достать,
И стану я оракулу под стать.
А вы сидите тихо по местам:
Ведь картами казаться надо вам,
Чтоб будущее было видно ясно.
Молчанье ваше - знак, что вы согласны.
Сейчас судьбу я расспрошу, и не напрасно,
Для пользы собственной и для народа.
Итак, что скажет карт живых колода.
(Надевает очки.)
Что вижу я! Ну и потеха!
Вы, право, лопнули б от смеха,
Когда увидели бы всех тузов бубновых,
И нежных дам, и королей суровых!
Все пики, трефы здесь чернее снов дурных.
Посмотрим же как следует на них.
Та дама пик известна знаньем света -
И вот влюбилась вдруг в бубнового валета.
А эти карты что нам предвещают?
Для дома много денег обещают
И гостя из далекой стороны,
А впрочем, гости вряд ли нам нужны.
Беседу вы хотели бы начать
С сословий? Лучше помолчать!
А вам я дам один благой совет:
Вы хлеб не отбирайте у газет.
Иль о театрах? Закулисных треньях?
Ну нет! С дирекцией не порчу отношенья.
О будущем моем? Но ведь известно:
Плохое знать совсем неинтересно.
Я знаю все - какой в том прок:
Узнаете и вы, когда наступит срок!
Что, что? Кто всех счастливей среди вас?
Ага! Счастливца я найду сейчас...
Его свободно можно б отличить,
Да остальных пришлось бы огорчить!
Кто дольше проживет? Ах, он? Прекрасно!
Но говорить на сей сюжет опасно.
Сказать? Сказать? Сказать иль нет?
Нет, не скажу - вот мой ответ!
Боюсь, что оскорбить могу я вас,
Уж лучше мысли ваши я прочту сейчас,
Всю силу волшебства признав тотчас.
Угодно вам узнать? Скажу себе в укор:
Вам кажется, что я, с каких уж пор,
Болтаю перед вами вздор.
Тогда молчу, вы правы, без сомненья,
Теперь я сам хочу услышать ваше мненье.
Декламировал чтец превосходно, в зале загремели
аплодисменты.
Среди публики находился и наш злосчастный медик. Он,
казалось, уже забыл свои злоключения, пережитые прошлой ночью. Отправляясь в
театр, он опять надел калоши, - их пока никто не востребовал, а на улице была
слякоть, так что они могли сослужить ему хорошую службу. И сослужили!
Стихи произвели большое впечатление на нашего медика. Ему
очень понравилась их идея, и он подумал, что хорошо бы раздобыть такие очки.
Немного навострившись, можно было бы научиться читать в сердцах людей, а это
гораздо интереснее, чем заглядывать в будущий год, - ведь он все равно
наступит рано или поздно, а вот в душу к человеку иначе не заглянешь.
"Взять бы, скажем, зрителей первого ряда, - думал медик,
- и посмотреть, что делается у них в сердце, - должен же туда вести какой-то
вход, вроде как в магазин. Чего бы я там ни насмотрелся, надо полагать! У этой
вот дамы в сердце, наверное, помещается целый галантерейный магазин. А у этой
уже опустел, только надо бы его как следует помыть да почистить. Есть среди
них и солидные магазины. Ах, - вздохнул медик, - знаю я один такой магазин,
но, увы, приказчик для него уже нашелся, и это единственный его недостаток. А
из многих других, наверное, зазывали бы: "Заходите, пожалуйста, к нам,
милости просим!" Да, вот зайти бы туда в виде крошечной мысли,
прогуляться бы по сердцам!"
Сказано - сделано! Только пожелай - вот все, что
надо калошам счастья. Медик вдруг весь как-то съежился, стал совсем крохотным
и начал свое необыкновенное путешествие по сердцам зрителей первого ряда.
Первое сердце, в которое он попал, принадлежало одной
даме, но бедняга медик сначала подумал, что очутился в ортопедическом
институте, где врачи лечат больных, удаляя различные опухоли и выправляя
уродства. В комнате, куда вошел наш медик, были развешаны многочисленные
гипсовые слепки с этих уродливых частей тела. Вся разница только в том, что
в настоящем институте слепки снимаются, как только больной туда поступает, а в
этом сердце они изготовлялись тогда, когда из него выписывался здоровый
человек.
Среди прочих в сердце этой дамы хранились слепки, снятые
с физических и нравственных уродств всех ее подруг.
Так как слишком задерживаться не полагалось, то медик
быстро перекочевал в другое женское сердце, - и на этот раз ему показалось,
что он вступил в светлый обширный храм. Над алтарем парил белый голубь -
олицетворение невинности. Медик хотел было преклонить колена, но ему нужно
было спешить дальше, в следующее сердце, и только в ушах его еще долго
звучала музыка органа. Он даже почувствовал, что стал лучше и чище, чем был
раньше, и достоин теперь войти в следующее святилище, оказавшееся жалкой
каморкой, где лежала больная мать. Но в открытые настежь окна лились теплые
солнечные лучи, чудесные розы, расцветшие в ящике под окном, качали головками,
кивая больной, две небесно-голубые птички пели песенку о детских радостях, а
больная мать просила счастья для своей дочери.
Потом наш медик на четвереньках переполз в мясную лавку;
она была завалена мясом, - и куда бы он ни сунулся, всюду натыкался на туши.
Это было сердце одного богатого, всеми уважаемого человека, - его имя,
наверно, можно найти в справочнике по городу.
Оттуда медик перекочевал в сердце его супруги. Оно
представляло собой старую, полуразвалившуюся голубятню. Портрет мужа был
водружен над ней вместо флюгера; к ней же была прикреплена входная дверь,
которая то открывалась, то закрывалась - в зависимости от того, куда поворачивался
супруг.
Потом медик попал в комнату с зеркальными стенами, такую
же, как во дворце Розенборг, но зеркала здесь были увеличительные, они все
увеличивали во много раз. Посреди комнаты восседало на троне маленькое
"я" обладателя сердца и восхищалось своим собственным величием.
Оттуда медик перебрался в другое сердце, и ему
показалось, что он попал в узкий игольник, набитый острыми иголками. Он быстро
решил, что это сердце какой-нибудь старой девы, но ошибся: оно принадлежало
награжденному множеством орденов молодому военному, о котором говорили, что
он "человек с сердцем и умом".
Наконец бедный медик выбрался из последнего сердца и,
совершенно ошалев, еще долго никак не мог собраться с мыслями. Во всем он
винил свою разыгравшуюся фантазию.
"Бог знает что такое! - вздохнул он. - Нет, я
определенно схожу с ума. И какая дикая здесь жара! Кровь так и приливает к
голове. - Тут он вспомнил о своих вчерашних злоключениях у больничной ограды.
- Вот когда я заболел! - подумал он. - Нужно вовремя взяться за лечение.
Говорят, что в таких случаях всего полезнее русская баня. Ах, если бы я уже
лежал на полке".
И он действительно очутился в бане на самом верхнем
полке, но лежал там совсем одетый, в сапогах и калошах, а с потолка на лицо
ему капала горячая вода.
- Ой! - закричал медик и побежал скорее принять душ.
Банщик тоже закричал: он испугался, увидев в бане одетого
человека.
Наш медик, не растерявшись, шепнул ему:
- Не бойся, это я на пари, - но, вернувшись домой, первым
делом поставил себе один большой пластырь из шпанских мушек на шею, а другой
на спину, чтобы вытянуть дурь из головы.
Наутро вся спина у него набухла кровью - вот и все, чем
его облагодетельствовали калоши счастья.
|
