Глава 18.
КОРОЛЬ НАВАРРСКИЙ
РАЗДАЕТ МИЛОСТЫНЮ
Шико
охвачен был таким изумлением, что, даже когда Генрих остался один, он не
подумал вылезти из книжного шкафа.
Беарнец
сам поднял занавес и хлопнул его по плечу.
– Ну,
как, по-твоему, я вышел из положения, мэтр Шико?
– Замечательно,
сир, – ответил все еще ошеломленный Шико. – И правда, можно сказать,
что для короля, не часто принимающего послов, вы умеете принимать их как
следует.
– А
ведь такие послы являются ко мне по вине моего брата Генриха.
– Как
так, сир?
– Да!
Если бы он не преследовал все время свою бедную сестру, и другим не пришло бы в
голову ее преследовать. Неужели ты думаешь, что если бы испанский король не
знал о нанесенном королеве Наваррской публичном оскорблении, когда начальник
охраны обыскал ее носилки, неужели ты думаешь, что он предложил бы мне дать ей
развод?
– Я
с радостью вижу, сир, – ответил Шико, – что все подобные попытки
останутся тщетными и ничто не сможет нарушить согласия, царящего между вами и
королевой.
– Э,
друг мой, слишком очевидно, что поссорить нас кое-кому очень выгодно.
– Признаюсь
вам, сир, что не так проницателен, как вы думаете.
– Ну,
конечно, брат мой Генрих только и мечтает о том, чтобы я развелся с его
сестрой.
– Почему
же? Растолкуйте мне, в чем дело? Черт побери, я и не думал, что найду такого
хорошего учителя.
– Ты
знаешь, Шико, что мне позабыли выплатить приданое моей жены.
– Нет,
не знал, сир, но подозревал, что это так.
– Что
приданое это состояло из трехсот тысяч золотых экю?
– Сумма
неплохая.
– И,
кроме того, нескольких крепостей, в том числе – Кагора?
– Отличный,
черт возьми, город!
– Я
же потребовал не свои триста тысяч экю золотом, – как я ни беден, я считаю
себя богаче короля Франции, – а Кагор.
– А,
вы потребовали Кагор, сир? Помилуй бог, вы правильно сделали, на вашем месте я
бы поступил так же.
– Вот
потому-то, – сказал Беарнец со своей многозначительной улыбкой, – вот
потому-то.., теперь понимаешь?
– Нет,
черт меня побери!
– Вот
потому-то меня и пытаются поссорить с женой так основательно, чтобы я потребовал
развода. Нет жены, – понял теперь, Шико, – нет и приданого, нет тем
самым и трехсот тысяч экю, нет крепостей, нет – самое главное –
Кагора. Это неплохой способ избавиться от необходимости сдержать данное слово,
а мой братец Валуа весьма искусно расставляет подобные западни.
– А
вам бы очень хотелось заполучить эту крепость, не правда ли, сир? –
спросил Шико.
– Конечно,
ведь в конце-то концов что представляет собой мое беарнское королевство?
Несчастное маленькое княжество, которое жадность моего зятя и тещи до того
обкорнала, что связанный с ним королевский титул звучит насмешкой.
– Да,
в то время как Кагор в составе этого княжества…
– Кагор
стал бы моим крепостным валом, оплотом моих единоверцев.
– Так
вот, дорогой сир, плакал ваш Кагор, ибо, разведетесь вы с госпожой Маргаритой
или нет, король Франции никогда вам его не передаст, разве что вы взяли бы его
сами…
– О, –
вскричал Генрих, – да я бы и взял его, если бы он не был так сильно
укреплен и мне не была так ненавистна всякая война.
– Кагор
неприступен, сир, – сказал Шико.
Генрих
словно заключил свое лицо в броню непроницаемого простодушия.
– О,
неприступен, неприступен, – сказал он, – но если бы у меня было
войско, которого я не имею!..
– Послушайте,
сир, мы с вами ведь не собираемся вести друг с другом сладкие речи. Вы сами
знаете, гасконцы народ откровенный. Чтобы взять Кагор, где командует господин
де Везен, надо быть Ганнибалом или Цезарем, а ваше величество…
– Ну,
что же мое величество? – спросил Генрих с насмешливой улыбкой.
– Ваше
величество сами признали, что воевать не любите.
Генрих
вздохнул. Взор его, полный меланхолии, вдруг вспыхнул огнем, но, подавляя этот
невольный порыв, он погладил загорелой рукой свою темную бороду и сказал:
– Это
правда, я никогда еще не обнажал шпаги и никогда не обнажу. Я соломенный король
и человек мирных наклонностей. Однако, по странной противоречивости натуры, я
люблю, Шико, поговорить о военном деле: это уж у меня в крови. Мой
предок – святой Людовик – имел счастье, будучи воспитанным в благочестии
и кротким от природы, при случае ловко метать копье и смело орудовать мечом.
Поговорим, Шико, если не возражаешь, о господине де Везене, который может
сравняться и с Ганнибалом и с Цезарем.
– Сир,
простите меня, – сказал Шико, – если я вас не только обидел, но и
обеспокоил. Я сказал вам о господине де Везене лишь для того, чтобы в самом
начале погасло пламя, которое, по молодости лет и неопытности в делах
государственных, могло вспыхнуть в вашем сердце. Видите ли, Кагор так защищают
и охраняют потому, что это ключ ко всему югу.
– Увы! –
сказал Генрих, вздыхая еще глубже. – Я хорошо это знаю!
– Это, –
продолжал Шико, – и богатая территория, и одновременно – безопасное
жилье. Обладать Кагором, значит, иметь хлебные амбары, погреба, полные сундуки,
гумна, жилые дома и связи. Кто обладает Кагором, за того все, кто им не
обладает, – против того все.
– Э,
помилуй бог, – пробормотал король Наваррский, – вот я и хотел
обладать Кагором так сильно, что сказал моей бедной матушке сделать из него
одно из условий, sine qua non [15],
нашего с Маргаритой брака. О, смотри-ка, я заговорил по-латыни! Кагор был
приданым моей жены, мне его обещали, я должен был его получить.
– Сир,
быть должным и платить… – заметил Шико.
– Ты
прав, задолжать и расплатиться – две различные вещи, друг мой. Так что,
по-твоему, со мной так и не расплатятся.
– Боюсь,
что так.
– Черт
побери! – произнес Генрих.
– И,
говоря откровенно… – продолжал Шико.
– Ну?
– Говоря
откровенно, это будет правильно, сир.
– Правильно?
Почему, друг мой?
– Потому
что вы, женившись на принцессе из французского дома, не сумели выполнить свое
ремесло короля, не сумели добиться, чтобы вам сперва выплатили приданое, а
затем передали крепости.
– Несчастный! –
сказал Генрих с горькой улыбкой. – Ты что же, забыл уже о набате
Сен-Жермен-л'Оксерруа. Сдается мне, что любой новобрачный, которого
намереваются зарезать в его брачную ночь, станет больше заботиться о спасении
жизни, чем о приданом.
– Ладно! –
сказал Шико. – Ну, а после?
– После? –
спросил Генрих.
– Да.
Сейчас у нас, кажется, мир. Так вот, надо было вам воспользоваться мирным
временем и заниматься делами. Надо было – простите меня, сир, – не
ухаживать, а вести переговоры. Это не столь занятно, я знаю, но более выгодно.
Я говорю так, имея в виду не только ваши интересы, но и интересы короля, моего
повелителя. Если бы в лице Генриха Наваррского Генрих Французский имел сильного
союзника, он был бы сильнее всех, и если допустить, что католиков и
протестантов могут объединить общие политические интересы, хотя бы потом они
снова начали спорить по вопросам религии, католики и протестанты, то есть оба
Генриха, привели бы в трепет все и вся.
– О,
я-то, – сказал смиренно Генрих, – вовсе не стремлюсь приводить
кого-либо в трепет, лишь бы мне самому не дрожать… Но, знаешь, Шико, не будем
больше говорить об этих вещах, которые меня так волнуют. Кагор мне не
принадлежит – ну что же, я без него обойдусь.
– Нелегко
это, мой король.
– Что
ж делать, раз ты сам полагаешь, что Генрих мне его никогда не отдаст.
– Я
так думаю, сир, я даже уверен в этом, и по трем причинам.
– Изложи
мне их, Шико.
– Охотно.
Первая состоит в том, что Кагор город богатый, и король Франции предпочитает
оставить его себе, вместо того чтобы кому-нибудь отдавать.
– Это
не очень-то честно, Шико.
– Это
по-королевски, сир.
– А
по-твоему, забирать себе все, что вздумается, – это по-королевски?
– Да,
это называется забирать львиную долю, а лев – царь зверей.
– Я
запомню то, что ты мне сейчас сказал, мой славный Шико, на случай, если стану
когда-нибудь королем. Ну, а вторая причина, сынок?
– Вот
она: государыня Екатерина…
– Она,
значит, по-прежнему вмешивается в политику, моя добрая матушка
Екатерина? – прервал Генрих.
– По-прежнему.
Так вот, госпожа Екатерина предпочла бы видеть свою дочь в Париже, а не в
Нераке, подле себя, а не подле вас.
– Ты
так думаешь? Однако она отнюдь не испытывает к своей дочери особо пылкой любви.
– Нет.
Но госпожа Маргарита является при вас как бы заложницей.
– Ты
просто тончайший политик, Шико. Черт меня побери, если мне это приходило в
голову. Но возможно, что ты и прав: да, да, принцесса из французского
королевского дома при случае может оказаться заложницей. И что же?
– Так
вот, сир, чем меньше средств, тем меньше удовольствий. Нерак очень приятный
город, с прелестным парком, в котором аллеи – как нигде. Но без денег
госпожа Маргарита в Нераке соскучится и начнет жалеть о Лувре.
– Первая
твоя причина мне больше нравится, Шико, – сказал король, тряхнув головой.
– В
таком случае я назову вам третью. Существует герцог Анжуйский, который
добивается какого-нибудь трона и мутит Фландрию; существуют господа де Гизы,
которые тоже жаждут выковать себе корону и мутят Францию; существует его
величество король Испании, который хотел бы попробовать всемирной монархии и
баламутит весь свет. Так вот, среди них вы, государь Наварры, вы, как весы,
обеспечиваете известное равновесие.
– Что
ты? Я – не имеющий никакого веса?
– Вот
именно. Поглядите на швейцарскую республику. Если вы станете могущественны, то
есть приобретете вес, все нарушится, вы уже не будете противовесом.
– О,
вот эта причина мне очень нравится, Шико, удивительно логично она у тебя
выведена. Ты и вправду ученейший человек, Шико.
– Да
уж, правду говоря, сир, делаю, что могу, – сказал Шико; несмотря ни на
что, похвала ему польстила, и он доверился королевскому благодушию, к которому
не был приучен.
– Вот,
значит, объяснение, которое ты даешь теперешнему моему положению.
– Полное
объяснение, сир.
– А
я-то ведь ничего этого не разумел, Шико, я-то все время надеялся, понимаешь?
– Так
вот, сир, могу дать вам совет – перестаньте надеяться!
– В
таком случае, Шико, с долговой записью на короля Франции я поступлю так же, как
с записями моих фермеров, которые не могут внести арендной платы: рядом с их
именем поставлю букву «У».
– Это
значит – уплачено?
– Вот
именно.
– Поставьте
два «У», сир, и вздохните.
Генрих
вздохнул.
– Так
я и сделаю, Шико, – сказал он. – Впрочем, как видишь, и в Беарне
можно жить, и Кагор для меня не так уж безусловно необходим.
– Вижу,
и, как я и предполагал, вы – государь, полный мудрости, король-философ… Но
что это там за шум?
– Шум?
Где?
– Во
дворе, как мне кажется.
– Выгляни-ка
в окно, друг мой, выгляни.
Шико
подошел к окну.
– Сир, –
сказал он, – там внизу человек двенадцать каких-то оборванцев.
– А,
это мои нищие ждут милостыни, – заметил, вставая, король Наваррский.
– У
вашего величества есть нищие, которым вы всегда подаете милостыню?
– Конечно,
разве бог не велит помогать бедным? Я хоть и не католик, Шико, но тем не менее
христианин.
– Браво,
сир!
– Пойдем,
Шико, спустимся вниз! Мы вместе с тобой раздадим милостыню, а затем поужинаем.
– Сир,
следую за вами.
– Возьми
кошель там, на маленьком столике, рядом с моей шпагой, ты видишь?
– Взял
уже, сир…
– Отлично!
Они
сошли вниз: на дворе было уже темно. Король шел с каким-то задумчивым,
озабоченным видом.
Шико
смотрел на него, и озабоченность короля его огорчала.
«И
пришла же мне в голову мысль, – думал он про себя, – говорить о
политике с этим славным принцем! Теперь я только отравил ему душу. Что за дурь
на меня нашла!»
Спустившись
во двор, король Наваррский подошел к группе нищих, на которую ему указал Шико.
Их было
действительно человек двенадцать. Они отличались друг от друга осанкой,
наружностью, одеждой, и неискусный наблюдатель принял бы их по голосу, походке,
жестам за цыган, чужестранцев, каких-то не совсем обычных прохожих, но
наблюдатель подлинно проницательный сразу признал бы переодетых дворян.
Генрих
взял из рук Шико свой кошель и подал знак.
Все
нищие, видимо, хорошо его поняли.
И вот они
стали по очереди подходить к королю, приветствуя его с самым смиренным видом.
Но в то же время на этих обращенных к нему лицах, умных и смелых, король, один
только король, мог прочесть: «Под оболочкой пылают сердца».
Генрих
ответил кивком головы, затем опустил в кошель, который предварительно развязал
Шико, большой и указательный пальцы и достал монету.
– Э, –
заметил Шико, – это же золото, сир!
– Да,
знаю, друг мой.
– Черт
побери, вы, оказывается, богач.
– Разве
ты не видишь, друг мой, – с улыбкой сказал Генрих, – что каждая
монета предназначается для двух нищих? Я, наоборот, беден, Шико, и вынужден,
чтобы жить, разрезать свои пистоли надвое.
– И
правда, – сказал Шико со все возрастающим удивлением, – эти
монеты-половинки как-то диковинно обрезаны по краю.
– Да,
я вроде как мой французский брат, который забавляется вырезыванием картинок: у
меня тоже свои причуды. Когда мне нечего делать, я обрезаю свои дукаты. Бедный
и честный Беарнец предприимчив, как еврей.
– Все
равно, сир, – сказал Шико, покачав головой, ибо он сообразил, что и тут
кроется какая-то тайна, – все равно, очень у вас странный способ раздавать
милостыню.
– Ты
бы поступил иначе?
– Ну
да. Я не стал бы тратить время и разрезать каждую монету надвое. Я бы давал
целую и прибавлял бы: это на двоих!
– Да
они бы разодрались, дорогой мой, и, желая совершить доброе дело, я бы,
наоборот, ввел их в искушение.
– Пусть
так! – пробормотал Шико, выражая в этом слове, к которому сводится
сущность всех философских учений, свое неодобрение странным причудам короля.
Генрих
же вынул из кошеля половинку золотой монеты и, остановившись перед первым
нищим, с обычным своим спокойным и ласковым видом посмотрел на этого человека,
не говоря ни слова, но как бы вопрошая его взглядом.
– Ажан, –
произнес тот с поклоном.
– Сколько? –
спросил король.
– Пятьсот.
– Кагор.
Он отдал
ему монету и вынул из кошелька другую.
Нищий
поклонился еще ниже, чем раньше, и отошел.
За ним
последовал другой, смиренно склонившийся перед королем.
– Ош, –
произнес он.
– Сколько?
– Триста
пятьдесят.
– Кагор.
Он отдал
ему вторую монету и достал из кошелька еще одну.
Второй
исчез так же, как и первый. Подошел, отвесив поклон, третий.
– Нарбонна, –
сказал он.
– Сколько?
– Восемьсот.
– Кагор.
Он отдал
третью монету и извлек из кошелька еще одну.
– Монтобан, –
сказал четвертый нищий.
– Сколько?
– Шестьсот.
– Кагор.
И так
все подходили, кланялись, произносили название какого-нибудь города и цифру.
Общий итог этих цифр составлял восемь тысяч.
Каждому
из них Генрих отвечал «Кагор», совершенно одинаково произнося каждый раз это
слово. Раздача кончилась, в кошельке не оставалось больше монет, на
дворе – нищих.
– Вот
и все, – сказал Генрих.
– Все,
сир?
– Да,
я кончил.
Шико
тронул короля за рукав.
– Сир! –
сказал он.
– Ну?
– Разрешите
мне проявить любопытство.
– Почему
нет? Любопытство – вещь вполне естественная.
– Что
вам говорили эти нищие и что вы им, черт возьми, отвечали?
Генрих
улыбнулся.
– Вы
знаете, здесь все – сплошная тайна.
– Ты
находишь?
– Да.
Никогда я не видел, чтобы так раздавали милостыню.
– В
Нераке это обычное дело, дорогой мой Шико. Знаешь поговорку: «Что город, то
норов».
– Странный
обычай, сир.
– Да
нет же, разрази меня гром! Нет ничего проще. Все эти люди, которых ты видел,
бродят по стране и собирают подаяние. Но они все из разных мест.
– И
что же, сир?
– Так
вот, чтобы я не подавал все одним и тем же, они называют мне свой родной город.
Таким образом, дорогой мой Шико, ты сам понимаешь, я поровну раздаю милостыню и
помогаю нищим всех городов своего государства.
– Ну,
что касается названий городов, которые они произносят, – это куда ни шло.
Но почему вы всем им отвечали «Кагор»?
– Что
ты говоришь? – вскричал Генрих с отлично разыгранным удивлением. – Я
отвечал им «Кагор»?
– А
то что же?
– Ты
думаешь?
– Я
в этом уверен.
– Вот
видишь ли, с тех пор как мы с тобой поговорили о Кагоре, это слово у меня все
время на языке. Так ведь всегда происходит, когда страстно желаешь чего-нибудь,
а получить не можешь; думаешь о нем, думаешь – и называешь вслух.
– Гм, –
хмыкнул Шико, недоверчиво глядя в ту сторону, куда скрылись нищие. – Это
гораздо менее ясно, чем мне хотелось бы, сир. К тому же смущает меня еще одно…
– Как,
еще что-то?
– Цифра,
которую произносил каждый из них: если сложить все эти цифры, получится восемь
тысяч.
– А,
что касается цифр, то и я, Шико, подобно тебе, ничего тут не понял. Но вот что,
пожалуй, приходит мне в голову: как ты знаешь, все нищие составляют различные
союзы, и, может быть, они называли количество членов того союза, к которому
каждый из них принадлежал. Это кажется мне весьма вероятным.
– Сир!
Сир!
– Пойдем
ужинать, друг мой. На мой взгляд, ничто так не проясняет ум, как еда и питье.
Мы обдумаем все это за столом, и ты сам убедишься, что если пистоли у меня
обрезаны, то бутылки полны доверху.
Король
свистнул пажа и велел подавать ужин.
Затем,
безо всяких церемоний взяв Шико под руку, он поднялся вместе с ним обратно в
кабинет, где был сервирован ужин.
Проходя
мимо покоев королевы, он взглянул на окна и увидел, что они не освещены.
– Паж, –
спросил он, – ее величества королевы нет дома?
– Ее
величество, – ответил паж, – пошла проведать мадемуазель де
Монморанси, которая, говорят, тяжело больна.
– Ах,
бедняжка Фоссэз, – сказал Генрих, – правда, у королевы такое доброе
сердце. Пойдем ужинать, Шико, пойдем ужинать!
|