Глава 29.
ДВА ДРУГА
Теперь,
если угодно читателю, мы последуем за двумя молодыми людьми, которых король,
радуясь, что и у него есть маленькие секреты, отправил к своему посланцу Шико.
Едва
вскочив в седло, Эрнотон и Сент-Малин чуть не придушили друг друга в воротах,
ибо каждый из них старался не дать другому опередить себя.
Действительно,
кони их, тесно прижавшиеся друг к другу, выступали рядом, и от этого колено
одного всадника давило на колено другого.
Лицо
Сент-Малина побагровело, щеки Эрнотона побледнели.
– Вы,
сударь, причиняете мне боль! – закричал первый, как только они оказались
за воротами. – Раздавить вы меня хотите, что ли?
– Вы
тоже делаете мне больно, – ответил Эрнотон. – Только я-то не жалуюсь.
– Вы,
кажется, вознамерились преподать мне урок?
– Ничего
я не намерен вам преподать.
– Ах,
вот как! – сказал Сент-Малин, понукая свою лошадь, чтобы разговаривать со
своим спутником на еще более близком расстоянии. – Повторите то, что вы
сейчас сказали.
– Для
чего?
– Я
вас не совсем понял.
– Вы
хотите затеять ссору? – флегматично произнес Эрнотон. – Напрасное
старание!
– А
почему бы я стал искать с вами ссоры? Разве я вас знаю? – презрительно возразил
Сент-Малин.
– Отлично
знаете, сударь, – сказал Эрнотон. – Во-первых, потому, что там,
откуда мы оба сюда явились, мой дом находится всего в двух лье от вашего, а
меня, как человека древнего рода, все вокруг хорошо знают. Во-вторых, потому,
что вы взбешены, видя меня в Париже, – вы ведь воображали, что вызвали вас
одного. И наконец, потому, что король поручил мне хранить это письмо.
– Ладно,
пусть так! – вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. – Согласен,
что все это правда. Но из этого следует…
– Что
именно?
– Что
рядом с вами я чувствую себя плохо.
– Уходите,
если вам угодно. Черт побери, не я стану вас задерживать.
– Вы
делаете вид, что не понимаете.
– Напротив,
милостивый государь, я вас отлично понимаю. Вам хотелось бы отнять у меня
письмо и везти его самому. К сожалению, для этого пришлось бы меня убить.
– А
может быть, этого-то мне и хочется!
– Хотеть
и сделать – две разные вещи.
– Спустимся
вместе к реке, и вы увидите, не одно ли и то же для меня – захотеть и
сделать.
– Милостивый
государь, когда король поручает мне везти письмо…
– Что
же тогда?
– Тогда
я доставлю его куда следует.
– Я
силой отниму его у вас, хвастунишка!
– Вы,
надеюсь, не вынудите меня размозжить вам череп, словно бешеной собаке?
– Вас?
– Конечно:
у меня при себе пистолет, а у вас его нет.
– Ну,
ты мне за это заплатишь! – сказал Сент-Малин, осаживая свою лошадь.
– Надеюсь,
после того, как поручение будет выполнено.
– Каналья!
– Пока
же, умоляю вас, сдерживайтесь, господин де Сент-Малин. Ибо мы имеем честь
служить королю, а у народа, если он сбежится, услышав, как мы ссоримся,
создастся очень худое мнение о королевских слугах. И кроме того, подумайте, как
станут ликовать враги его величества, видя, что среди защитников престола царит
вражда.
Сент-Малин
рвал зубами свои перчатки. Из-под его оскаленных зубов текла кровь.
– Легче,
сударь, легче, – сказал Эрнотон, – поберегите свои руки, им же
придется держать шпагу, когда у нас с вами до этого дойдет.
– О,
я сейчас подохну! – вскричал Сент-Малин.
– Тогда
мне и делать ничего не придется, – заметил Эрнотон.
Трудно
сказать, до чего довела бы Сент-Малина его все возрастающая ярость, но
внезапно, переходя через Сент-Антуанскую улицу у Сен-Поля, Эрнотон увидел
чьи-то носилки, вскрикнул от изумления и остановился, разглядывая женщину, чье
лицо было полускрыто вуалью.
– Мой
вчерашний паж, – прошептал он.
Дама,
по-видимому, не узнала его и проследовала мимо, глазом не моргнув, но все же
откинувшись в глубь носилок.
– Вы,
помилуй бог, кажется, заставляете меня ждать, – сказал Сент-Малин, –
и притом лишь для того, чтобы заглядываться на дам!
– Прошу
извинить меня, сударь, – сказал Эрнотон, снова тронувшись в путь.
Теперь
молодые люди быстрой рысью помчались по улице предместья Сент-Марсо; они не
заговаривали даже для перебранки.
Внешне
Сент-Малин казался довольно спокойным. Но на самом деле его мышцы дрожали от
гнева.
Ко всему
он еще заметил, – и, как всякий отлично поймет, это открытие его отнюдь не
смягчило, – ко всему он еще заметил, что, как бы хорошо он ни ездил
верхом, при случае он не смог бы угнаться за Эрнотоном, ибо конь его оказался
гораздо слабее и был уж весь в мыле, хотя проехали они еще очень небольшое
расстояние. Это весьма озабочивало Сент-Малина. Словно желая отдать себе полный
отчет в том, на что способен его конь, он принялся понукать его и хлыстом и
шпорами, что вызвало между ним и лошадью ссору.
Дело
происходило на берегу Бьевры.
Лошадь
не стала тратить сил на красноречие, как это сделал Эрнотон. Но, вспомнив о
своем происхождении (она была нормандской породы), она затеяла со своим
всадником судебный процесс, который он проиграл.
Сперва
она осадила назад, потом встала на дыбы, потом сделала прыжок, словно была
бараном, и устремилась к Бьевре. Там она бросилась в воду, где и освободилась
от своего всадника.
Проклятия,
которыми принялся сыпать Сент-Малин, можно было слышать за целое лье, хотя их
наполовину заглушала вода.
Когда
ему удалось встать на ноги, глаза у него вылезали на лоб, а лицо изборождено
было струйками крови, истекавшими из расцарапанного лба.
Сент-Малин
огляделся по сторонам: лошадь его уже поднялась вверх по откосу, и виден был
только ее круп, из чего следовало, что голова ее повернута была в сторону
Лувра.
Сент-Малин
понимал, что, разбитый усталостью, покрытый грязью, промокший до костей,
окровавленный, весь в ссадинах, он не сможет догнать свою лошадь: даже попытка
сделать это была бы смехотворной.
Тогда он
припомнил слова, которые сказал Эрнотону. Если он не пожелал одно мгновение
подождать своего спутника на улице Сент-Антуан, можно ли было рассчитывать, что
спутник этот прострет свою любезность до того, что станет ожидать его часа два
на дороге?
Это
рассуждение заставило Сент-Малина от гнева перейти к самому беспросветному
отчаянию, особенно когда он увидел из ложбинки, где находился, как Эрнотон
молча пришпорил своего коня и помчался наискось по какой-то дороге, видимо, по
его мнению, кратчайшей.
У людей,
по-настоящему вспыльчивых, кульминация гнева – вспышка безумия.
Некоторые
принимаются бредить.
Некоторые
доходят до полного физического и умственного изнеможения.
Сент-Малин
машинально вытащил кинжал: на один миг у него мелькнула мысль вонзить его себе
в грудь по самую рукоятку.
Никто,
даже он сам, не мог бы отдать себе отчет в том, как невыносимо страдал он в эту
минуту. Подобный приступ может привести к смерти, а если выживешь – то
постаревшим лет на десять.
Он
поднялся по береговому откосу, руками и коленями упираясь в землю, пока не
выбрался наверх.
Там он в
полной растерянности устремил взгляд на дорогу: на ней ничего не было видно.
Справа
исчез Эрнотон, помчавшийся, как видно, вперед. Прямо перед собой Сент-Малин уже
не видел своего коня – он тоже скрылся.
В
лихорадочно возбужденном мозгу Сент-Малина сменяли одна другую мрачные мысли, в
которых он гневно ополчался и на других, и на себя самого, как вдруг до слуха
его донесся конский топот, и справа, на дороге, избранной Эрнотоном, он увидел
всадника.
Всадник
вел под уздцы вторую лошадь.
Таков
был результат предпринятого Карменжем маневра: он взял вправо, зная, что, если
убегающую лошадь преследовать, она от страха помчится еще быстрей.
Поэтому
он поскакал в обход и наперерез нормандцу и стал поджидать коня, загородив ему
путь на узкой дороге.
Когда
Сент-Малии увидел это, радость захлестнула его: он ощутил внезапный прилив
добрых чувств, благодарности, взор его смягчился, но лицо тотчас же омрачилось:
он понял все превосходство Эрнотона, ибо должен был признаться в глубине души,
что, будь он на месте своего спутника, ему и в голову не пришло бы поступить
таким же образом.
Благородство
этого поступка сокрушило Сент-Малина: он ощущал его, оценивал и невыразимо
страдал.
Он
пробормотал слова благодарности, на которые Эрнотон не обратил внимания,
яростно схватил поводья лошади и, несмотря на боль во всем теле, вскочил в
седло.
Эрнотон
не произнес ни слова и шагом проехал вперед, поглаживая своего коня.
Как мы
уже говорили, Сент-Малин являлся искусным наездником. Приключившаяся с ним беда
вызвана была чистой случайностью. После короткой борьбы, в которой он на этот
раз взял верх, он заставил коня подчиниться и перейти на рысь.
Уязвленная
гордость долго спорила в нем с чувством благопристойности. Наконец он еще раз
сказал Эрнотону:
– Благодарю
вас, сударь.
Эрнотон
лишь слегка склонился в его сторону, дотронувшись рукой до шляпы.
Дорога
показалась Сент-Малину бесконечной. Около половины третьего они заметили
человека, который шагал в сопровождении пса. Человек отличался высоким ростом,
на боку у него висела шпага. Это был не Шико, хотя руки и ноги были у него не
короче.
Сент-Малин,
все еще покрытый с ног до головы грязью, не смог удержаться: он увидел, что
Эрнотон проехал мимо этого человека, не обратив на него ни малейшего внимания.
В уме
гасконца злобной молнией сверкнула мысль, что он может поймать своего спутника
на допущенной им ошибке. Он подъехал к идущему по дороге человеку.
– Путник, –
обратился он к нему, – вы ничего не ждете?
Путешественник
окинул взглядом Сент-Малина, – надо признаться, вид у того был не очень
приятный.
Лицо,
еще искаженное пережитым приступом ярости, не просохшая на одежде грязь, свежие
следы крови на щеках, нахмуренные густые брови, лихорадочная дрожь руки,
протянутой к нему скорее угрожающе, чем вопросительно, – все это
показалось пешеходу довольно зловещим.
– Если
я и жду чего-нибудь, то не кого-нибудь. А если бы и ждал кого-нибудь, то это уж
наверное не вы.
– Очень
уж вы невежливы, милейший! – сказал Сент-Малин, радуясь возможности дать
наконец своему гневу излиться и вдобавок бесясь от мысли, что ошибся и тем
самым усугубил торжество соперника.
Говоря
это, он поднял хлыст, чтобы ударить путника. Но тот, опередив его, поднял палку
и нанес удар по плечу Сент-Малина, потом он свистнул своему псу, который
вцепился в ногу коню, в бедро всаднику, оторвав там клочок мяса, а тут кусок
ткани.
Лошадь,
разъярясь от боли, снова понесла, правда, вперед, но сдержать ее Сент-Малин не
смог. Однако, несмотря на все усилия коня, всадник удержался в седле.
Так
проскочил он мимо Эрнотона, который взглянул на потерпевшего, но даже не
улыбнулся.
Когда
ему удалось успокоить лошадь, когда с ним поравнялся г-н де Карменж, уязвленная
гордость его хотя и не укротилась, но, во всяком случае, вошла в известные
границы.
– Ну,
ну, – сказал он, силясь, улыбнуться, – похоже, что у меня сегодня
несчастный день. А ведь этот человек очень подходил к данному нам его
величеством описанию того, с кем мы должны встретиться.
Эрнотон
хранил молчание.
– Я
с вами говорю, сударь, – сказал Сент-Малин, выведенный из себя этим
молчанием, которое он с полным основанием считал знаком презрения и хотел нарушить
каким-нибудь решительным взрывом, даже если бы это стоило ему жизни. – Я с
вами говорю; вы что, не слышите?
– Тот,
кого нам описал его величество, не имел ни палки, ни собаки.
– Это
верно, – ответил Сент-Малин. – Поразмысли я хорошенько, у меня было
бы одной ссадиной меньше на плече и двумя следами от укусов – на бедре. Я
вижу, что хорошо быть благоразумным и спокойным.
Эрнотон
не ответил. Он приподнялся на стременах, приставил ладонь к глазам, чтобы лучше
видеть, и сказал:
– Вон
там стоит и поджидает нас тот, кого мы ищем.
– Черт
возьми, сударь, – глухо вымолвил Сент-Малин, завидуя новому успеху своего
спутника, – у вас зоркие глаза. Я-то едва-едва различаю какую-то черную
точку.
Эрнотон,
продолжая ехать вперед, не отвечал. Вскоре уже и Сент-Малин смог увидеть и
узнать человека, описанного королем. Опять им овладело дурное чувство, он
пришпорил коня, чтобы подъехать первым.
Эрнотон
этого ждал. Он взглянул на него безо всякой угрозы и даже как бы
непреднамеренно. Этот взгляд заставил Сент-Малина сдержаться, и он перевел коня
на шаг.
|