Глава 32.
ГОСПОДА ПАРИЖСКИЕ
БУРЖУА
Господин
де Майен, о котором так много говорили в Лувре и который об этом даже не
подозревал, вышел из дворца Гизов черным ходом и верхом, в сапогах, словно
только что с дороги, отправился со свитой из трех дворян в Лувр.
Предупрежденный
о его прибытии, г-н д'Эпернон велел доложить о нем королю.
Предупрежденный,
в свою очередь, г-н де Луаньяк вторично дал Сорока пяти те же самые указания;
итак, пятнадцать человек, как и было условлено, находились в передней,
пятнадцать во дворе и четырнадцать в казарме.
Мы
говорим четырнадцать, так как Эрнотон, получивший особое поручение, не
находился среди своих товарищей.
Но ввиду
того, что свита г-на де Майена не вызывала никаких опасений, второй группе
разрешено было возвратиться в казарму.
Господина
де Майена ввели к королю: он явился с самым почтительным визитом и был принят
королем с подчеркнутой любезностью.
– Итак,
кузен, – спросил король, – вы решили посетить Париж?
– Так
точно, сир, – ответил Майен, – я счел своим долгом от имени братьев и
моего собственного напомнить вашему величеству, что у вас нет слуг более
преданных, чем мы.
– Ну,
ей же богу, – сказал Генрих, – все это так хорошо знают, что, если бы
не удовольствие, которое доставил мне ваш приезд, вы могли и не затруднять себя
этим небольшим путешествием. Уж наверно имеется и какая-нибудь иная причина!
– Сир,
я опасался, что ваша благосклонность к дому Гизов могла уменьшиться вследствие
странных слухов, которые с некоторых пор распускаются нашими врагами.
– Каких
таких слухов? – спросил король с тем добродушием, которое делало его столь
опасным даже для самых близких людей.
– Как? –
спросил несколько озадаченный Майен. – Ваше величество не слышали о нас
ничего неблагоприятного?
– Милый
кузен, – ответил король, – знайте раз навсегда, я не потерпел бы,
чтобы здесь плохо отзывались о господах де Гиз. А так как окружающие меня знают
это лучше, чем, видимо, знаете вы, никто не говорит о них ничего дурного,
герцог.
– В
таком случае, сир, – сказал Майен, – я не жалею, что приехал, –
я ведь имею счастье видеть своего короля и убедиться, что он к нам расположен.
Охотно признаю, однако, что излишне поторопился.
– О
герцог, Париж – славный город, где всегда можно сделать хорошее
дельце, – заметил король.
– Конечно,
сир, но у нас в Суассоне тоже есть дела.
– А
какие же, герцог?
– Дела
вашего величества, сир.
– Что
правда, то правда, Майен. Продолжайте же заниматься ими так же, как начали. Я
умею должным образом ценить деятельность тех, кто мне служит.
Герцог,
улыбаясь, откланялся.
Король
возвратился к себе, потирая руки.
Луаньяк
сделал знак Эрнотону, тот сказал два слова своему слуге и последовал за
четырьмя всадниками.
Слуга
побежал в конюшню, а Эрнотон, не теряя времени, пошел пешком. Он мог не
опасаться, что упустит из виду г-на де Майена; благодаря болтливости Пертинакса
де Монкрабо и Пердикки де Пенкорнэ все знали уже о прибытии в Париж принца из
дома Гизов. Услышав эту новость, добрые лигисты начали выходить из своих домов
и выяснять, где он находится.
Майена
нетрудно было узнать по его широким плечам, полной фигуре и бороде «ковшом», по
выражению л'Этуаля.
Поэтому
сторонники Гизов шли за ним до ворот Лувра, а там они же подождали, пока он
выйдет, чтобы проводить герцога до ворот его дворца.
Тщетно
старался Мейнвилъ избавиться от самых ревностных сторонников и говорил им:
– Умерьте
свой пыл, друзья, умерьте свой пыл. Клянусь богом, вы навлечете на нас
подозрения.
Несмотря
ни на что, когда герцог прибыл во дворец Сен-Дени, где остановился, у него
оказалось не менее двухсот или трехсот человек провожающих.
Таким
образом, Эрнотону легко было следовать за герцогом, не будучи никем замеченным.
В
момент, когда герцог, входя во дворец, обернулся, чтобы ответить на приветствия
толпы, Эрнотону показалось, что один из дворян, раскланивающихся вместе с
Майеном, – это тот самый всадник, который сопровождал пажа или при котором
состоял паж, пробравшийся с его, Эрнотона, помощью в Париж и проявивший столь
поразительное любопытство ко всему, связанному с казнью Сальседа.
Почти в
тот же миг, сейчас же после того, как Майен скрылся за воротами, через толпу
проехали конные носилки. К ним подошел Мейнвиль: раздвинулись занавески, и
Эрнотону при лунном свете почудилось, что он узнает зараз и своего пажа и даму,
которую он видел у Сент-Антуанских ворот.
Мейнвиль
и дама обменялись несколькими словами, носилки исчезли в подворотне дворца,
Мейнвиль последовал за носилками, и ворота тотчас же закрылись.
Спустя
минуту Мейнвиль показался на балконе, поблагодарил парижан от имени герцога и
ввиду позднего времени предложил им разойтись по домам, дабы злонамеренные люди
не истолковали их скопления по-своему.
После
этого удалились все, за исключением десяти человек, вошедших во дворец вслед за
герцогом.
Эрнотон,
как и все прочие, удалился или, вернее, пока другие расходились, делал вид, что
следует их примеру.
Десять
избранников, оставшихся после всех других, были представителями Лиги,
посланными к г-ну де Майену, чтобы поблагодарить его за приезд и –
одновременно – убедить его, что он должен уговорить брата тоже приехать в
Париж.
Дело
было в том, что эти достойные буржуа, с которыми мы свели беглое знакомство в
вечер, когда Пулен скупал кирасы, эти достойные буржуа, отнюдь не лишенные
воображения, наметили во время прежних своих собраний массу планов; этим планам
не хватало только одобрения и поддержки вождя, на которого можно было бы
рассчитывать.
Бюсси-Леклер
только что сообщил, что им обучены военному делу три монастыря и составлены
воинские отряды из пятисот буржуа – то есть у него наготове около тысячи
человек.
Лашапель-Марто
провел работу среди чиновников, писцов и всех вообще служащих судебной палаты.
Он мог предложить делу и людей совета, и людей действия: для совета у него было
двести чиновников в мантиях, для прямых действий – двести пехотинцев в
стеганых камзолах.
В
распоряжении Бригара имелись торговцы с Ломбардской улицы, завсегдатаи рынков и
улицы Сен-Дени.
Крюсе,
подобно Лашапелю-Марто, располагал судейскими и, кроме того, – Парижским
университетом.
Дельбар
предлагал моряков и портовых рабочих, пятьсот человек – все народ весьма
решительный.
У Лушара
было пятьсот барышников и торговцев лошадьми – все заядлые католики.
Владелец
мастерской оловянной посуды по имени Полар и колбасник Жильбер представляли
полторы тысячи мясников и колбасников города и предместий.
Мэтр
Никола Пулен, приятель Шико, предлагал всех и вся.
Выслушав
в четырех стенах своей звуконепроницаемой комнаты эти новости и предложения,
герцог Майенский сказал:
– Меня
радует, что силы Лиги столь внушительны, но я не вижу той цели, которую она,
видимо, намерена мне предложить.
Мэтр
Лашапель-Марто тотчас же приготовился произнести речь, состоящую из трех
пунктов. Все знали, что он весьма велеречив. Майен содрогнулся.
– Будем
кратки, – сказал он.
Бюсси-Леклер
не дал Марто заговорить.
– Так
вот, – сказал он. – Мы жаждем перемен. Сейчас мы сильнее противника и
хотим осуществить эти перемены; кажется, я говорю кратко, ясно и определенно.
– Но, –
спросил Майен, – что вы намерены делать, чтобы добиться перемен?
– Я
полагаю, – сказал Бюсси-Леклер с откровенностью, которая в человеке столь
низкого происхождения могла показаться дерзостной, – я полагаю, что раз
мысль о нашем Союзе исходила от наших вождей, это они, а не мы должны указать
цель.
– Господа, –
ответил Майен, – вы глубоко правы: цель должна быть указана теми, кто имеет
честь являться вашими вождями. Но потому-то я и повторяю вам, что лишь
полководец может решать, когда именно он даст бой. Пусть он даже видит, что его
войска построены в боевой порядок, хорошо вооружены и проникнуты воинским
духом, – сигнал к нападению дается им только тогда, когда он считает это
нужным.
– Но
все же, монсеньер, – вмешался Крюсе, – Лига не хочет больше ждать, мы
уже имели честь заявить вам об этом.
– Не
хочет ждать чего, господин Крюсе? – спросил Майен.
– Достижения
цели.
– Какой
цели?
– Нашей;
у нас тоже есть свой план.
– Тогда –
дело другое, – сказал Майен. – Если у вас есть свой план, я не стану
возражать.
– Так
точно, монсеньер, но можем ли мы рассчитывать на вашу поддержку?
– Без
сомнения, если план этот подойдет моему брату и мне.
– Весьма
вероятно, монсеньер, что вы его одобрите.
– Посмотрим,
в чем же он состоит.
Лигисты
переглянулись, двое или трое из них дали Лашапелю-Марто знак говорить.
Лашапель-Марто
выступил вперед, словно испрашивая у герцога разрешения взять слово.
– Говорите, –
сказал герцог.
– Так
вот, монсеньер, – сказал Марто. – Придумали его мы – Леклер,
Крюсе и я. Он тщательно обдуман и, вероятно, обеспечит нам полный успех.
– Ближе
к делу, господин Марто, ближе к делу.
– В
городе имеется ряд пунктов, связывающих воедино все вооруженные силы города:
это Большой и Малый шатле, дворец Тампля, ратуша, Арсенал и Лувр.
– Правильно, –
согласился герцог.
– Все
эти пункты защищаются постоянными гарнизонами, но с ними нетрудно будет
справиться, так как они не могут ожидать внезапного нападения.
– Согласен
и с этим, – сказал герцог.
– Кроме
того, город защищает начальник ночной стражи со своими стрелками. Обходя город,
они-то и осуществляют в угрожаемых местах подлинную защиту Парижа. Вот что мы
придумали: захватить начальника ночной стражи у него на дому – он
проживает в Кутюр Сент-Катрин. Это можно сделать без шума, так как место
удаленное от центра и малолюдное.
Майен
покачал головой:
– Каким
бы удаленным от центра и малолюдным оно ни было, нельзя взломать прочную дверь
и сделать выстрелов двадцать из аркебузов совсем без шума.
– Мы
предвидели это возражение, монсеньер, – сказал Марто, – один из
стрелков ночной стражи – наш человек. Среди ночи мы постучим в
дверь – нас будет только два-три человека: стрелок откроет и пойдет к начальнику
сообщить, что тот должен явиться к его величеству. В этом нет ничего
необычного: приблизительно раз в месяц король вызывает к себе этого офицера,
чтобы выслушать его донесения и дать ему те или иные задания. Когда дверь будет
открыта, мы впустим десять человек моряков, живущих в квартале Сен-Поль, они
покончат с начальником ночной стражи.
– То
есть прирежут его?
– Так
точно, монсеньер. Таким образом оборона противника окажется в самом начале
расстроенной. Правда, что трусливая часть горожан и политиканы могут выдвинуть
других должностных лиц и чиновников – господина президента, господина д'О,
господина де Шиверни, господина прокурора Лагеля. Что ж, мы их схватим у них на
дому в тот же самый час: Варфоломеевская ночь научила нас, как это делается, а
с ними будет поступлено так же, как и с начальником ночной стражи.
– Ого! –
произнес герцог, находивший, что дело это не шуточное.
– Тем
самым мы получим замечательную возможность напасть на политиканов, – мы их
знаем наперечет в каждом квартале, – и покончить зараз со всеми
ересиархами – и религиозными и политическими.
– Все
это чудесно, господа, – сказал Майен, – но вы мне не объяснили, как
вы возьмете с одного удара Лувр – это же настоящая крепость, которую
непрестанно охраняют гвардейцы и вооруженные дворяне. Король хоть и робок, но
его вам не прирезать, как начальника ночной стражи. Он станет защищаться, а
ведь он – подумайте хорошенько – король, его присутствие произведет
на горожан сильнейшее впечатление, и вас разобьют.
– Для
нападения на Лувр мы отобрали четыре тысячи человек, монсеньер, и все эти люди
не так любят Генриха Валуа, чтобы вид его произвел на них то впечатление, о
котором вы говорите.
– Вы
полагаете, что этого будет достаточно?
– Разумеется,
нас будет десять против одного, – сказал Бюсси-Леклер.
– А
швейцарцы? Их четыре тысячи, господа.
– Да,
но они в Ланьи, а Ланьи – в восьми лье от Парижа. Даже если допустить, что
король сможет их предупредить, гонцам потребуется два часа, чтобы туда
добраться, да швейцарцам – восемь часов, чтобы пешим строем прийти в
Париж, итого – десять часов. Они явятся как раз к тому времени, когда их
можно будет задержать у застав: за десять часов мы станем хозяевами города.
– Что
ж, пусть так, допускаю, что вы правы: начальник ночной стражи убит, политиканы
уничтожены, городские власти исчезли, – словом, все преграды пали; вы,
наверное, уже решили, что вы тогда предпримете?
– Мы
установим правительство честных людей, какими сами являемся, – сказал
Бригар, – а дальше нам нужно только одно: преуспеть в своих мелких торговых
делах да обеспечить хлебом насущным своих детей и жен. У кое-кого из нас, может
быть, и явится честолюбивое поползновение стать квартальным надзирателем или
командиром роты в городском ополчении. Что ж, господин герцог, мы займем эти
должности, но тем дело и ограничится. Как видите, мы нетребовательны.
– Господин
Бригар, ваши слова – чистое золото. Да, вы честные люди, я хорошо это
знаю, и в своих рядах вы не потерпите недостойных.
– О
нет, нет! – раздались кругом голоса. – Только доброе вино, безо
всякого осадка.
– Чудесно! –
сказал герцог. – Вот это настоящие слова. А скажите-ка вы, заместитель
парижского прево, много ли в Иль-де-Франсе бездельников и проходимцев?
Никола
Пулен, ни разу не выступавший вперед, словно нехотя, приблизился к герцогу.
– Да,
монсеньер, их, к сожалению, даже слишком много.
– Можете
вы хотя бы приблизительно сказать нам, сколько вы насчитываете подобного
народа?
– Да,
приблизительно могу.
– Так
назовите цифры.
Пулен
принялся считать по пальцам.
– Воров –
тысячи три-четыре; тунеядцев и нищих – две – две с половиной,
случайных преступников – полторы – две, убийц – четыреста –
пятьсот человек.
– Хорошо,
вот, значит, по меньшей мере шесть – шесть с половиной тысяч всевозможных
мерзавцев и висельников. Какую религию они исповедуют?
– Как
вы сказали, монсеньер? – переспросил Пулен.
– Я
спрашиваю – они католики или гугеноты?
Пулен
рассмеялся.
– Они
исповедуют любую религию, монсеньер, – сказал он, – или, вернее, одну;
их бог – золото, а пророк его – кровь.
– Хорошо,
так, значит, обстоит дело с убеждениями религиозными. А что вы скажете о
политических? Кто они – сторонники дома Валуа, лигисты, ревностные
политиканы или друзья короля Наваррского?
– Они –
разбойники и грабители.
– Не
думайте, монсеньер, – сказал Крюсе, – что мы возьмем в союзники
подобных людей.
– Конечно,
не думаю. Но именно это-то меня и смущает.
– А
почему это смущает вас, монсеньер? – с удивлением спросили некоторые из
членов делегации.
– Ах,
господа, поймите же, дело в том, что эти люди, не имеющие убеждений и потому не
примыкающие к вам, увидят, что в Париже нет больше начальства, вооруженных
блюстителей порядка, королевской власти – словом, ничего того, что их все
же обуздывало, и примутся обчищать ваши лавки, пока вы будете воевать, и ваши
дома, пока вы станете занимать Лувр; то они будут на стороне швейцарцев против
вас, то на вашей – против швейцарцев, так что всегда окажутся
победителями.
– Черт
побери! – сказали, переглядываясь, депутаты.
– Я
полагаю, это вопрос немаловажный и стоит над ним поразмыслить, не так ли,
господа? – сказал герцог. – Что до меня, то я им весьма занят и
постараюсь найти способ устранить эту беду. Ибо девиз моего брата и мой –
ваши интересы выше наших собственных.
У депутатов
вырвался одобрительный шепот.
– Теперь,
господа, позвольте человеку, проделавшему двадцать четыре лье верхом ночью и в
течение дня, поспать несколько часов. В том, чтобы выждать время –
опасности нет, во всяком случае, – а если бы вы стали действовать, она бы
возникла; может быть, вы другого мнения?
– О
нет, вы правы, господин герцог, – сказал Бригар.
– Отлично.
– Разрешите
же нам, монсеньер, смиренно откланяться, – продолжал Бригар, – а
когда вам угодно будет назначить новую встречу…
– Постараюсь
сделать это как можно скорее, господа, будьте покойны, – сказал
Майен, – может быть, даже завтра, самое позднее – послезавтра.
И,
распрощавшись наконец с ними, он оставил их в совершенном изумлении его
предусмотрительностью, обнаружившей опасность, о которой они даже не подумали.
Но не
успел он скрыться, как потайная дверь, прорезанная в стене и покрытая теми же,
что и стена, обоями, открылась, и в зал ворвалась какая-то женщина.
– Герцогиня! –
вскричали депутаты.
– Да,
господа, – воскликнула она, – и я пришла, чтобы вывести вас из
затруднительного положения!
Депутаты,
знавшие решительность герцогини, но в то же время несколько опасавшиеся ее
пыла, окружили вновь прибывшую.
– Господа, –
продолжала с улыбкой герцогиня, – чего не смогли сделать иудеи, совершила
одна Юдифь. Надейтесь, и у меня есть свой план.
И,
протянув лигистам свои белые ручки, которые наиболее любезные из них поднесли к
своим губам, она вышла в ту же дверь, за которой уже скрылся Майен.
– Ей-богу, –
вскричал Бюсси-Леклер, облизывая усы и выходя вслед за герцогиней, –
кажется, это в их семье настоящий мужчина!
– Уф! –
прошептал Никола Пулен, отирая пот, проступивший у него на лбу, когда он увидел
госпожу де Монпансье, – хотел бы я быть в стороне от всего этого.
|