Мобильная версия
   

Александр Дюма «Сорок пять»


Александр Дюма Сорок пять
УвеличитьУвеличить

Глава 25.

ЗАПАДНЯ

 

Как мы знаем, Шико быстро принимал решения.

Сейчас он решил ждать, расположившись как можно удобное.

В гуще молодых буковых веток он проделал для себя окошко, чтобы иметь в поле зрения всех прохожих, которые могли его интересовать.

Дорога была безлюдна.

В какую даль ни устремлялся взор Шико, нигде не заметно было ни всадника, ни праздношатающегося, ни крестьянина.

Вчерашняя толпа исчезла вместе со зрелищем, которым вызвано было ее скопление.

Вот почему Шико не увидел никого, кроме довольно бедно одетого человека, который прохаживался взад и вперед поперек дороги и с помощью заостренной длинной палки что-то измерял на этом тракте, замощенном иждивением его величества короля Франции.

Шико было совершенно нечего делать.

Он крайне обрадовался, что может сосредоточить свое внимание хотя бы на этом человеке.

Что он измерял? Для чего он этим занимался? Вот какие вопросы всецело занимали в течение одной-двух минут ум мэтра Робера Брике.

Поэтому он решил не терять из виду человека, делавшего измерения.

К несчастью, в момент, когда, закончив промеры, человек этот явно намеревался поднять голову, некое более важное открытие поглотило все внимание Шико, заставив его устремить взгляд совсем в другую сторону.

Окно, выходившее на балкон Горанфло, широко распахнулось, и глазам наблюдателя предстали достопочтенные округлости дома Модеста, который, выпучив глаза, весь сияя праздничной улыбкой и проявляя вообще исключительную любезность, вел за собой даму, почти с головой закутанную в бархатный, обшитый мехом плащ.

«Ого, – подумал Шико, – вот и дама, приехавшая на исповедь. По фигуре и движениям она молода; посмотрим, как выглядит головка; так, хорошо, повернитесь немного в ту сторону; отлично! Поистине странно, что, на кого я ни погляжу, обязательно найду с кем-нибудь сходство. Неприятная это у меня мания! Так, а вот и ее берейтор. Ну, что касается его, то не может быть никаких сомнений – это Мейнвиль. Да, да, закрученные кверху усы, шпага с чашечной рукояткой – это он. Но будем же трезво рассуждать: если я не ошибся насчет Мейнвиля, черти полосатые, то почему мне ошибаться насчет госпожи де Монпансье? Ибо эта женщина, ну да, черт побери, эта женщина – герцогиня!»

Легко понять, что с этого момента Шико перестал обращать внимание на человека, делавшего промеры, и уже не спускал глаз с обеих известных личностей.

Через мгновение за ними показалось бледное лицо Борроме, к которому Мейнвиль несколько раз обратился с каким-то вопросом.

«Дело ясное, – подумал он, – тут замешаны все решительно. Браво! Что же, будем заговорщиками, такова теперь мода. Однако, черт побери, уж не хочет ли герцогиня, чего доброго, переселиться к дому Модесту, когда у нее шагах в ста отсюда, в Бель-Эба, имеется свой дом?»

Но тут внимательно наблюдавший за всем Шико насторожился еще больше.

Пока герцогиня беседовала с Горанфло или, вернее, заставляла его болтать, г-н де Мейнвиль подал знак кому-то находившемуся снаружи.

Между тем Шико никого не видел, кроме человека, делавшего измерения на дороге.

И действительно, знак был подан именно ему, вследствие чего этот человек перестал заниматься своими промерами.

Он остановился перед балконом, так что лицо его и фасом и профилем было повернуто в сторону Парижа.

Горанфло продолжал расточать любезности даме, приехавшей на исповедь.

Господин де Мейнвиль что-то шепнул на ухо Борроме, и тот сейчас же принялся жестикулировать за спиной у настоятеля таким образом, что Шико ничего уразуметь не мог, но человек, делавший на дороге измерения, по-видимому, все отлично понял, ибо он отошел и остановился в другом месте, где, повинуясь новому жесту Борроме и Мейнвиля, застыл в неподвижности, словно статуя.

Постояв так в течение нескольких секунд, он по новому знаку брата Борроме занялся упражнениями, привлекавшими тем большее внимание Шико, что о цели их тому невозможно было догадаться.

С того места, на котором он стоял, человек, делавший измерения, побежал к воротам аббатства, в то время как г-н де Мейнвиль следил за ним с часами в руках.

– Черт возьми, черт возьми! – прошептал Шико, – все это довольно подозрительно. Задача поставлена нелегкая. Но как бы она ни была трудна, может быть, я все же разрешу ее, если увижу лицо человека, делавшего измерения!

И в это же мгновение, словно дух-покровитель Шико решил исполнить его желание, человек, делавший измерения, повернулся, и Шико признал в нем Никола Пулена, чиновника парижского городского суда, того самого, кому он накануне продал свои старые доспехи.

«Ну вот, – подумал он, – да здравствует Лига! Теперь я достаточно видел; немного пошевелив мозгами, догадаюсь и об остальном. Что ж, ладно, пошевелим».

Герцогиня в сопровождении своего берейтора вышла из аббатства и села в крытые носилки, поджидавшие у ворот.

Дом Модест, провожавший их к выходу, только и делал, что отвешивал поклоны.

Герцогиня, не спуская занавески на этих носилках, еще отвечала на излияния настоятеля, когда один монах ордена святого Иакова, выйдя из Парижа через Сент-Антуанские ворота, сперва поравнялся с лошадьми, осмотрев их с любопытством, а потом и с носилками, куда устремил внимательный взгляд.

В этом монахе Шико узнал маленького брата Жака, который торопливо шел из Лувра и теперь остановился, пораженный красотой г-жи де Монпансье.

«Ну, ну, – подумал Шико, – мне везет. Если бы Жак вернулся раньше, я не смог бы увидеть герцогиню, так как мне пришлось бы как можно скорее бежать к Фобенскому кресту, где назначено было свидание. А теперь госпожа де Монпансье на моих глазах уезжает, после своего маленького заговора. Наступает очередь мэтра Никола Пулена. С этим-то я покончу за десять минут».

И, действительно, герцогиня, проехав мимо не замеченного ею Шико, помчалась в Париж, и Никола Пулен уже намеревался последовать за нею.

Ему, как и герцогине, надо было пройти мимо рощицы, где притаился Шико.

Шико следил за ним, как за дичью охотник, намеревающийся выстрелить в самый подходящий момент.

Когда Пулен поравнялся с Шико, тот выстрелил.

– Эй, добрый человек, – подал он голос из своей норы, – загляните-ка, пожалуйста, сюда.

Пулен вздрогнул и повернул голову к канаве.

– Вы меня заметили, отлично! – продолжал Шико. – А теперь сделайте вид, будто ничего не видели, мэтр Никола… Пулен.

Судейский подскочил, словно лань, услышавшая ружейный выстрел.

– Кто вы такой? – спросил он. – И чего вы хотите?

– Кто я?

– Да.

– Я один из ваших друзей, недавний друг, но уже близкий. Чего я хочу? Ну, чтобы вам это растолковать, понадобится некоторое время.

– Но чего же вы желаете? Говорите.

– Я желаю, чтобы вы ко мне подошли.

– К вам?

– Да, ко мне, чтобы вы спустились в канаву.

– Для чего?

– Узнаете. Сперва спускайтесь.

– Но…

– И чтобы вы сели спиной к кустарнику.

– Однако…

– Не глядя в мою сторону, с таким видом, будто вы и не подозреваете, что я тут нахожусь.

– Сударь…

– Я требую многого, согласен. Но что поделаешь, – мэтр Робер Брике имеет право быть требовательным.

– Робер Брике? – вскричал Пулен, тотчас же выполняя то, что ему было велено.

– Отлично, присаживайтесь, вот так… Что ж, мы, оказывается, проделывали измереньица на Венсенской дороге?

– Я?

– Безо всякого сомнения. А что удивительного, если чиновнику парижского суда приходится иногда выступать в качестве дорожного смотрителя?

– Верно, – сказал, несколько успокаиваясь, Пулен, – как видите, я проводил измерения.

– Тем более, – продолжал Шико, – что вы работали на глазах у именитейших особ.

– Именитейших особ? Не понимаю вас.

– Как? Вы не знали…

– Не понимаю, что вы такое говорите.

– Вы не знаете, кто эта дама и господин, которые стояли там на балконе и только что возобновили свой прерванный путь в Париж?

– Клянусь вам…

– Какое же счастье для меня сообщить вам такую замечательную новость! Представьте себе, господин Пулен, что вами, как дорожным смотрителем, любовались госпожа герцогиня де Монпансье и господин граф де Мейнвиль. Пожалуйста, не шевелитесь.

– Сударь, – сказал Никола Пулен, пытаясь бороться, – ваши слова, ваше обращение…

– Если вы будете шевелиться, дорогой господин Пулен, – продолжал Шико, – вы заставите меня прибегнуть к крайним мерам. Сидите же спокойно.

Пулен только вздохнул.

– Ну вот, хорошо, – продолжал Шико. – Так я вам говорил, что, поскольку вы работали на глазах у этих особ, а они вас – как вы сами уверяете – не заметили, я, милостивый государь мой, полагаю, что для вас было бы очень выгодно, чтобы вас заметила другая весьма именитая особа – например, король.

– Король?

– Да, господин Пулен, его величество. Уверяю вас, он весьма склонен ценить всякую работу и вознаградить всякий труд.

– Ах, господин Брике, сжальтесь.

– Повторяю, дорогой господин Пулен, что, если вы хоть слегка двинетесь, вас ожидает смерть. Сидите же спокойно, чтобы не случилось беды.

– Но чего вы от меня хотите, во имя неба?

– Хочу вашего блага, и ничего больше. Ведь я же сказал, что я вам друг.

– Сударь! – вскричал Никола Пулен в полном отчаянии. – Не знаю, право, что я сделал дурного его величеству, вам, кому бы то ни было вообще!

– Дорогой господин Пулен, объяснения вы дадите кому положено, это не мое дело. У меня, видите ли, есть свои соображения; по-моему, король не одобрил бы, что его судейский чиновник, действуя в качестве дорожного смотрителя, повинуется знакам и указаниям господина де Мейнвиля. Кто знает, может быть, королю не понравится также, что его судейский чиновник в своем ежедневном донесении не отметил, что госпожа де Монпансье и господин де Мейнвиль прибыли вчера в его славный город Париж? Знаете, господин Пулен, одного этого достаточно, чтобы поссорить вас с его величеством.

– Господин Брике, я же только забыл отметить их прибытие, это не преступление, и, конечно, его величество не может не понять…

– Дорогой господин Пулен, мне кажется, что вы сами себя обманываете. Я гораздо яснее вижу исход этого дела.

– Что же вы видите?

– Самую настоящую виселицу.

– Господин Брике!

– Дайте же досказать, черт побери! На виселице – новая прочная веревка, по четырем углам эшафота – четыре солдата, кругом – немалое число парижан, а на конце веревки – один хорошо знакомый мне судейский чиновник.

Никола Пулен дрожал теперь так сильно, что дрожь его передавалась молодым буковым деревцам.

– Сударь! – взмолился он, сложив руки.

– Но я вам друг, дорогой господин Пулен, – продолжал Шико, – и в качестве друга готов дать вам совет.

– Совет?

– Да, и, слава богу, такой, которому легко последовать! Вы незамедлительно, – понимаете? – незамедлительно отправитесь…

– Отправлюсь… – прервал перепуганный Никола, – отправлюсь куда?

– Минуточку, дайте подумать, – сказал Шико, – отправитесь к господину д'Эпернону.

– Господину д'Эпернону, другу короля?

– Совершенно верно. Вы побеседуете с ним с глазу на глаз.

– С господином д'Эперноном?

– Да, и вы расскажете ему все, касающееся обмера дороги.

– Да это безумие, сударь!

– Напротив – мудрость, высшая мудрость.

– Не понимаю.

– Однако же все до прозрачности ясно. Если я просто-напросто донесу на вас, как на человека, занимавшегося измерениями дороги и скупавшего доспехи, вас вздернут; если, наоборот, вы сами все добровольно раскроете, вас осыплют наградами и почестями… Похоже, что я вас не убедил!.. Отлично, мне придется возвратиться в Лувр, но, ей-богу, я готов это сделать. Для вас я сделаю все, что угодно.

И Никола Пулен услышал, как зашуршали ветки, которые, поднимаясь с места, стал раздвигать Шико.

– Нет, нет, – сказал он. – Оставайтесь, пойду я.

– Вот и отлично. Вы сами понимаете, дорогой господин Пулен, никаких уверток, ибо завтра я отправлю записочку самому королю, с которым я, такой, каким вы меня видите или, вернее, вы меня не видите, имею честь находиться в самых приятельских отношениях. Так что хотя вас повесят лишь послезавтра, но, во всяком случае, повыше и на веревке покороче.

– Я иду, сударь, – произнес совершенно уничтоженный Пулен, – но вы странным образом злоупотребляете…

– Я?

– А как же?

– Ах, дорогой господин Пулен, служите за меня молебны. Пять минут назад вы были государственным преступником, а я превращаю вас в спасителя отечества. Но бегите же скорей, дорогой господин Пулен, ибо я очень спешу уйти отсюда, а смогу это сделать лишь после вашего ухода. Особняк д'Эпернона, не забудьте.

Никола Пулен поднялся и с выражением полнейшего отчаяния стремительно понесся по направлению к Сент-Антуанским воротам.

«Давно пора, – подумал Шико, – из монастыря уже кто-то идет ко мне. Но это не маленький Жак. Эге! Кто этот верзила, сложенный как зодчий Александра Великого, который хотел обтесать Афонскую гору. Черти полосатые! Для такой шавки, как я, этот пес совсем не подходящая компания».

Увидев этого вестника из аббатства, Шико поспешил к Фобенскому кресту, где они должны были встретиться. При этом ему пришлось отправиться кружным путем, а верзила монах шел быстрыми шагами напрямик, что укорачивало ему дорогу и дало возможность первым добраться до креста.

Впрочем, Шико терял время отчасти потому, что, шагая, рассматривал монаха, чье лицо не внушало ему никакого доверия.

И правда, этот инок был настоящий филистимлянин.

Он так торопился встретиться с Шико, что его ряса не была даже как следует застегнута, и через прореху ее виднелись мускулистые ноги в коротких, вполне мирского вида штанах.

К тому же глубоко запавшие углы его рта придавали его лицу выражение отнюдь не богомольное, когда же от ухмылки он переходил к смеху, во рту его обнажались три зуба, похожие на колья палисада за валами толстых губ.

Руки, длинные, как у Шико, но толще, плечи такие, что на них действительно можно было взвалить ворота Газы, большой кухонный нож за веревочным поясом да мешковина, закрывавшая грудь, словно щит, – таков был у этого монастырского Голиафа набор оборонительного и наступательного оружия.

«Решительно, – подумал Шико, – он здорово безобразен, и если при такой наружности он не несет мне приятных известий, то, на мой взгляд, подобная личность не имеет никакого права на существование».

Когда Шико приблизился, монах, не спускавший с него глаз, приветствовал его почти по-военному.

– Чего вы хотите, друг мой? – спросил Шико.

– Вы господин Робер Брике?

– Собственной особой.

– В таком случае у меня для вас письмо от преподобного настоятеля.

– Давайте.

Шико взял письмо. Оно гласило:

«Дорогой друг мой, после того как мы расстались, я поразмыслил. Поистине, я не решаюсь предать пожирающей пасти волков, которыми кишит грешный мир, овечку, доверенную мне господом. Как вы понимаете, я говорю о нашем маленьком Жаке, который только что был принят королем и отлично выполнил ваше поручение.

Вместо Жака, который еще в слишком нежном возрасте и вдобавок нужен здесь, я посылаю вам доброго и достойного брата из нашей обители. Нравом он кроток и духом невинен: я уверен, что вы охотно примете его в качестве спутника…»

«Да, как бы не так, – подумал Шико, искоса бросив взгляд на монаха, – рассчитывай на это».

«К письму этому я прилагаю свое благословение, сожалея, что не смог дать вам его вслух.

Прощайте, дорогой друг».

– Какой прекрасный почерк! – сказал Шико, закончив чтение письма. – Пари держу, что письмо написано казначеем: какая прекрасная рука!

– Письмо действительно написал брат Борроме, – ответил Голиаф.

– В таком случае, друг мой, – продолжал Шико, любезно улыбнувшись высокому монаху, – вы можете возвратиться в аббатство!

– Я?

– Да, вы передадите его преподобию, что мои планы изменились и я предпочитаю путешествовать один.

– Как, вы не возьмете меня с собою, сударь? – спросил монах тоном, в котором к изумлению примешивалась угроза.

– Нет, друг мой, нет.

– А почему, скажите, пожалуйста?

– Потому что я должен соблюдать бережливость. Время теперь трудное, а вы, видимо, непомерно много едите.

Великан обнажил свои клыки.

– Жак ест не меньше моего.

– Да, но Жак – настоящий монах.

– А я-то что же такое?

– Вы, друг мой, ландскнехт или жандарм, что, говоря между нами, может вызвать негодование у Богоматери, к которой я послан.

– Что это вы мелете насчет ландскнехтов и жандармов? – сказал монах. – Я инок из обители святого Иакова, что вы, не видите этого по моему облачению?

– Человек в рясе не всегда монах, друг мой, – ответил Шико. – Но человек с ножом за поясом – всегда воин. Передайте это, пожалуйста, брату Борроме.

И Шико отвесил гиганту прощальный поклон, а тот направился обратно в монастырь, ворча, как прогнанный пес.

Что касается нашего путешественника, он подождал, пока тот, кто должен был стать его спутником, скрылся из вида. Когда же он исчез за воротами монастыря, Шико спрятался за живой изгородью, снял там свою куртку и под холщовую рубаху поддел уже знакомую нам тонкую кольчугу.

Кончив переодеваться, он напрямик через поле направился к Шарантонской дороге.

 


  1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90
 91 92 93 94 

Все списки лучших





Рейтинг@Mail.ru Яндекс.Метрика