Александр Дюма «Сорок пять»

Глава 21.

СОБУТЫЛЬНИКИ

Горанфло не замедлил отдать соответствующие распоряжения.

Если достойный настоятель и двигался, как он утверждал, по восходящей, то особенно во всем, что касалось подробностей какой-нибудь трапезы и в развитии кулинарного искусства вообще.

Дом Модест вызвал брата Эузеба, каковой и предстал не столько перед своим духовным начальником, сколько перед взором судьи.

По тому, как его приняли, он сразу догадался, что у достойного приора его ожидает нечто не вполне обычное.

– Брат Эузеб, – суровым тоном произнес Горанфло, – прислушайтесь к тому, что вам скажет мой друг, господин Робер Брике. Вы, говорят, пренебрегаете своими обязанностями. Я слышал о серьезных погрешностях в вашем последнем раковом супе, о роковой небрежности в приготовлении свиных ушей. Берегитесь, брат Эузеб, берегитесь, кого-ток увяз – всей птичке пропасть.

Монах, то бледнея, то краснея, пробормотал какие-то извинения, которые, однако, не были приняты во внимание.

– Довольно, – сказал Горанфло.

Брат Эузеб умолк.

– Что у вас сегодня на завтрак? – спросил достопочтенный настоятель.

– Яичница с петушиными гребешками.

– Еще что?

– Фаршированные шампиньоны.

– Еще?

– Раки под соусом с мадерой.

– Мелочь все это, мелочь. Назовите что-нибудь более основательное, да поскорее.

– Можно подать окорок, начиненный фисташками.

Шико презрительно фыркнул.

– Простите, – робко вмешался Эузеб. – Он сварен в сухом хересе. Я нашпиговал его говядиной, вымоченной в маринаде на оливковом масле. Таким образом, мясо окорока сдобрено говяжьим жиром, а говядина – свиным.

Горанфло бросил на Шико робкий взгляд и жестом выразил одобрение.

– Это неплохо, правда ведь, господин Брике? – сказал он.

Шико жестом показал, что он доволен, хотя и не совсем.

– А еще, – спросил Горанфло, – что у вас есть?

– Можно приготовить отличного угря.

– К черту угря, – сказал Шико.

– Я думаю, господин Брике, – продолжал брат Эузеб, постепенно смелея, – думаю, что вы не раскаетесь, если попробуете моих угрей.

– А что в них такого особенного?

– Я их особым образом откармливаю.

– Ого!

– Да, – вмешался Горанфло, – кажется, римляне или греки, словом, какой-то народ, живший в Италии, откармливали миног, как Эузеб. Он вычитал это у одного древнего писателя по имени Светоний, писавшего по вопросам кулинарии.

– Как, брат Эузеб, – вскричал Шико, – вы кормите своих угрей человечьим мясом?

– Нет, сударь, мелко нарубая внутренности и печень домашних птиц и дичи, я прибавляю к ним немного свинины, делаю из всего этого своего рода колбасную начинку и бросаю своим угрям. Держу их в садке с дном из мелкой гальки, постоянно меняя пресную воду, – за один месяц они основательно жиреют и в то же время сильно удлиняются. Тот, например, которого я подам сегодня сеньору настоятелю, весит девять фунтов.

– Да это целая змея, – сказал Шико.

– Он сразу заглатывал шестидневного цыпленка.

– А как вы его приготовили?

– Да, как вы его приготовили? – повторил настоятель.

– Снял с него кожу, поджарил, подержал в анчоусовом масле, обвалял в мелко истолченных сухарях, затем еще на десять секунд поставил на огонь. После этого я буду иметь честь подать его вам в соусе с перцем и чесноком.

– А соус?

– Да, самый соус?

– Простой соус, на оливковом масле, сбитом с лимонным соком и горчицей.

– Отлично, – сказал Шико.

Брат Эузеб облегченно вздохнул.

– Теперь не хватает сладкого, – справедливо заметил Горанфло.

– Я подам вещи, которые сеньору настоятелю придутся по вкусу.

– Хорошо, полагаюсь на вас, – сказал Горанфло. – Покажите, что вы достойны моего доверия.

Эузеб поклонился.

– Я могу уйти? – спросил он.

Настоятель взглянул на Шико.

– Пусть уходит, – сказал Шико.

– Идите и пришлите ко мне брата ключаря.

Брат ключарь сменил брата Эузеба и получил указания столь же обстоятельные и точные.

Через десять минут сотрапезники уже сидели друг против друга за столом, накрытым тонкой льняной скатертью, на мягких подушках глубоких кресел, вооружившись ножами и вилками, словно два дуэлянта.

Стол, рассчитанный человек на шесть, был тем не менее весь заставлен – столько бутылок самой разнообразной формы и с самыми разнообразными наклейками принес брат ключарь.

Эузеб, строго придерживаясь установленного меню, только что прислал из кухни яичницу, раков и грибы, наполнившие комнату ароматом трюфелей, самого свежего сливочного масла, тимьяна и мадеры.

Изголодавшийся Шико набросился на еду.

Настоятель начал есть с видом человека, сомневающегося в самом себе, в своем поваре и в своем сотрапезнике.

Но через несколько минут жадно поглощал пищу уже сам Горанфло, Шико же наблюдал за ним и за всем окружающим.

Начали с рейнского, потом перешли к бургундскому 1550 года, затем завернули в другую местность, где возраст напитка был неизвестен, пригубили Сен-Перре и, наконец, занялись вином, присланным новой духовной дочерью.

– Ну, что вы скажете? – спросил Горанфло, который отпил три глотка, не решаясь выразить свое мнение.

– Бархатистое, но легкое, – заметил Шико. – А как зовут вашу новую духовную дочь?

– Да ведь я ее еще не знаю.

– Как, не знаете даже ее имени?

– Ей-богу же, нет, мы общались все время через посланцев.

Шико посидел некоторое время, смежив веки, словно смаковал глоток вина, прежде чем его проглотить. На самом деле он размышлял.

– Итак, – сказал он минут через пять, – я имею честь трапезовать в общество полководца?

– О, бог мой, да!

– Как, вы вздыхаете?

– Ах, это до того утомительно.

– Разумеется, но зато прекрасно, почетно.

– Великолепно, однако теперь у нас стоит такой шум, а позавчера мне пришлось отменить одно блюдо за ужином.

– Отменить одно блюдо?.. Почему?

– Потому что многие из лучших моих воинов (должен это признать) нашли недостаточным то блюдо, которое подают в пятницу на третье – варенье из бургундского винограда.

– Подумайте – как, недостаточным!.. А по какой причине они его считают недостаточным?

– Они заявили, что все еще голодны, и потребовали дополнительно какое-нибудь постное блюдо – коростелька, омара или вкусную рыбу. Как вам нравится подобное обжорство?

– Ну, раз эти монахи проходят военное обучение, не удивительно, что они ощущают голод.

– А в чем тогда их заслуга? – сказал брат Модест. – Всякий может хорошо работать, если при этом досыта ест. Черт возьми, надо подвергать себя лишениям во славу божию, – продолжал достойный аббат, накладывая огромные ломти окорока и говядины на тоже довольно основательный кусок студня: об этом последнем блюде брат Эузеб не упомянул – оно, конечно, подавалось на стол, но недостойно было стоять в меню.

– Пейте, Модест, пейте, – сказал Шико. – Вы же подавитесь, любезный друг: вы побагровели.

– От возмущения, – ответил настоятель, осушая стакан, в который входило не менее полупинты.

Шико предоставил ему покончить с этим делом; когда же Горанфло поставил свой стакан на стол, он сказал:

– Ну хорошо, кончайте свой рассказ, он меня заинтересовал, честное слово! Значит, вы лишили их одного блюда за то, что, по их мнению, им не хватало еды?

– Совершенно точно.

– Это чрезвычайно остроумно.

– Наказание возымело необыкновенное действие: я думал, что они взбунтуются – глаза у них сверкали, зубы лязгали.

– Они были голодны, тысяча чертей, – сказал Шико. – Вполне естественно.

– Вот как! Они были голодны?

– Разумеется.

– Вы так считаете? Вы так думаете?

– Я просто уверен в этом.

– Так вот, в тот вечер я заметил одно странное явление и хотел бы, чтобы о нем высказались ученые. Я призвал брата Борроме и дал ему указание насчет отмены одного блюда, а также ввиду мятежного настроения отменил вино.

– Дальше? – спросил Шико.

– Наконец, чтобы увенчать дело, я велел проделать дополнительное воинское учение, ибо желал окончательно сокрушить гидру мятежа. Об этом, вы, может быть, знаете, говорится в псалмах. Подождите, как это: «Cabis poriabis diagonem». Эх, да вам же это, черт побери, невдомек.

– «Proculcabis draconem» [8], – заметил Шико, подливая настоятелю.

– Draconem, вот-вот, браво! Кстати о драконах: попробуйте-ка угря, он изумителен, просто тает во рту.

– Спасибо, я уже и так не могу продохнуть. Но рассказывайте, рассказывайте.

– О чем?

– Да о том странном явлении.

– Каком? Я уже не помню.

– Том, которое вы хотели предложить на обсуждение ученых.

– Ах да, припомнил, отлично.

– Я слушаю.

– Так вот, я велел провести вечером дополнительное учение, рассчитывая увидеть негодников обессиленными, бледными, потными. Я даже подготовил проповедь на текст: «Ядущий хлеб мой…»

– Сухой хлеб, – вставил Шико.

– Вот именно, сухой, – вскричал Горанфло, и циклопический взрыв хохота раздвинул его мощные челюсти. – Уж я бы поиграл этим текстом и даже заранее целый час посмеивался по этому поводу. Но представьте себе – во дворе передо мною оказывается целое войско необыкновенно живых, подвижных молодцов, прыгающих, словно саранча, и все – под воздействием иллюзии, о которой я и хочу узнать мнение ученых.

– Какой же такой иллюзии?

– От них даже за версту разило вином.

– Вином? Значит, брат Борроме нарушил ваш запрет?

– О, в Борроме я уверен, – вскричал Горанфло, – это олицетворенное нерассуждающее послушание. Если бы я велел брату Борроме поджариться на медленном огне, он тотчас же пошел бы за решеткой и хворостом.

– Ведь вот как плохо я разбираюсь в лицах! – сказал Шико, почесав себе нос. – На меня он произвел совсем иное впечатление.

– Возможно, но я-то, видишь ли, своего Борроме знаю, как тебя, дорогой мой Шико, – сказал дом Модест, который, пьянея, впадал в чувствительность.

И ты говоришь, что пахло вином?

От Борроме – нет, от монахов – как из бочки, да к тому же они были словно раки вареные. Я сказал об этом Борроме.

– Молодец!

– Да, я-то не дремлю!

– Что же он ответил?

– Подожди, это очень тонкое дело.

– Вполне верю.

– Он ответил, что сильная охота к чему-либо может производить действие, подобное удовлетворению.

– Ого! – сказал Шико. – И правда, дело, как ты сказал, очень тонкое, черти полосатые! Твой Борроме парень с башкой. Теперь меня не удивляет, что у него такие тонкие губы и такой острый нос. И его объяснение тебя убедило?

– Вполне. Ты и сам убедишься. Но подойди-ка поближе, у меня голова кружится, когда я встаю.

Шико подошел.

Горанфло сложил свою огромную руку трубкой и приложил ее к уху Шико.

– Подожди, я все объясню. Вы помните дни нашей юности, Шико?

– Помню.

– Дни, когда кровь у нас была горяча?.. Когда нескромные желания?..

– Аббат, аббат! – с упреком произнес целомудренный Шико.

– Это слова Борроме, и я утверждаю, что он прав. Не происходило ли тогда с нами нечто подобное? Разве сильная охота не давала нам тогда иллюзии удовлетворения?

Шико разразился таким хохотом, что стол со всеми расставленными на нем бутылками заходил ходуном, словно палуба корабля.

– Замечательно, замечательно, – сказал он. – Надо мне поучиться у брата Борроме, и когда он просветит меня своими теориями, я попрошу у вас, достопочтенный, об одной милости.

– И ваше желание будет исполнено, как все, что вы попросите у своего друга. Но скажите, что же это за милость?

– Вы поручите мне одну неделю ведать в вашем монастыре хозяйством.

– А что вы будете делать в течение этой недели?

– Я испытаю теорию брата Борроме на нем самом. Я велю подать ему пустое блюдо и пустой стакан и скажу: «Соберите все силы своего голода и своей жажды и пожелайте индейку с шампиньонами и бутылку шамбертена. Но берегитесь, дорогой философ, – как бы вам не опьянеть от этого шамбертена и не заболеть несварением желудка от этой индейки».

– Значит, – сказал Горанфло, – ты не веришь в воздействие сильной охоты, язычник ты этакий?

– Ладно, ладно! Я верю в то, во что верю. Но довольно с нас теорий.

– Хорошо, – согласился Горанфло, – довольно, поговорим о действительности. Поговорим о славных временах, о которых ты только что упомянул, Шико, – сказал он, – о наших ужинах в «Роге изобилия».

– Браво! А я-то думал, что вы, достопочтеннейший, обо всем этом позабыли.

– Суетный ты человек! Все это дремлет под величием моего нынешнего положения. Но я, черт побери, все тот же, какой был прежде.

И Горанфло, несмотря на протесты Шико, затянул свою любимую песенку:

Осла ты с привязи спустил, Бутылку новую открыл, – Копыто в землю звонко бьет, Вино веселое течет. Но самый жар и самый пыл – Когда монах на воле пьет. Вовек никто б не ощутил В своей душе подобных сил!

– Да замолчи ты, несчастный! – сказал Шико. – Если вдруг зайдет брат Борроме, он подумает, что вы уже целую неделю поститесь.

– Если бы зашел брат Борроме, он стал бы петь вместе с нами.

– Не думаю.

– А я тебе говорю…

– Молчи и отвечай только на мои вопросы.

– Ну, говори.

– Да ты меня все время перебиваешь, пьяница.

– Я пьяница?

– Послушай, от этих воинских учений твой монастырь превратился в настоящую казарму.

– Да, друг мой, правильно сказано – в настоящую казарму, в казарму настоящую. В прошлый четверг, – кажется, в четверг? Да, в четверг. Подожди, я уж не помню – в четверг или нет.

– Четверг там или пятница – совсем не важно.

– Правильно говоришь, важен самый факт, верно? Так вот, в четверг или в пятницу я обнаружил в коридоре двух послушников, которые сражались на саблях, а с ними были два секунданта, тоже намеревавшихся сразиться друг с другом – Что же ты сделал?

– Я велел принести плетку, чтобы отделать послушников, которые тотчас же удрали. Но Борроме…

– Ах, ах, Борроме, опять Борроме.

– Да, опять.

– Так что же Борроме?

– Борроме догнал их и так обработал плеткой, что они, бедняги, до сих пор лежат.

– Хотел бы я обследовать их лопатки, чтобы оценить силу руки брата Борроме, – заметил Шико.

– Единственные лопатки, которые стоит обследовать, – бараньи. Съешьте лучше кусочек абрикосового пата.

– Да нет же, ей-богу! Я и так задыхаюсь.

– Тогда выпейте.

– Нет, нет, мне придется идти пешком.

– Ну и мне-то ведь тоже придется пошагать, однако же я пью!

– О, вы – дело другое. Кроме того, чтобы давать команду, вам потребуется вся сила легких…

– Ну так один стаканчик, всего один стаканчик пищеварительного ликера, секрет которого знает только брат Эузеб.

– Согласен.

– Он так чудесно действует, что, как ни обожрись за обедом, через два часа неизбежно снова захочешь есть.

– Какой замечательный рецепт для бедняков! Знаете, будь я королем, я велел бы обезглавить вашего Эузеба: от его ликера в целом королевстве возникнет голод. Ого! А это что такое?

– Начинают учение, – сказал Горанфло.

Действительно, со двора донесся гул голосов в лязг оружия.

– Без начальника? – заметил Шико. – Солдаты у вас, кажется, не очень-то дисциплинированные.

– Без меня? Никогда, – сказал Горанфло. – Да к тому же это никак невозможно, понимаешь? Ведь командую-то я, учу-то я! Да вот тебе и доказательство: брат Борроме, я слышу, идет ко мне за приказаниями.

И правда, в тот же миг показался Борроме, украдкой устремивший на Шико быстрый взгляд, подобный предательской парфянской стреле.

«Ого! – подумал Шико, – напрасно ты на меня так посмотрел: это тебя выдает».

– Сеньор настоятель, – сказал Борроме, – пора начинать осмотр оружия и доспехов, мы ждем только вас.

– Доспехов! Ого! – прошептал Шико. – Одну минутку, я пойду с вами!

И он вскочил с места.

– Вы будете присутствовать на учении, – произнес Горанфло, приподнимаясь, словно мраморная глыба, у которой выросли ноги. – Дайте мне руку, друг мой, вы увидите замечательное учение.

– Должен подтвердить, что сеньор настоятель – прекрасный тактик, – вставил Борроме, вглядываясь в невозмутимое лицо Шико.

– Дом Модест человек во всех отношениях выдающийся, – ответил с поклоном Шико.

Про себя он подумал:

«Ну, мой дорогой орленок, не дремли, не то этот коршун выщиплет тебе перья!»