|
III
Про
Васеньку-то я вам… А это она занозу свою все помнила, – знать-то
все, – терзала-то его. Она и сама терзалась. Значит, Ковров по фамилии,
соседи с нашим именьицем. Сами знаете, какое у барина именьице было, от тетки
им выпало, поскребушки. Тетку они давно уж начисто обглодали. Как померла, они
в банки побегли справиться, капиталы искали, а ничего и нет, пустой ящик. Как
так, должны быть капиталы! А у ней лакейстаричок, сорок годов жил, – не он
ли прибрал к рукам? Ну, оправдался, тыща рублей у него только, оказалось, на
книжке на сберегательной. Выдало им начальство бумаги теткины, а там все и
прописано, сколько они с нее денег перебрали, сами-то даже ахнули… весь ее
капитал повыбрали. Уж такие-то несмысленые… а хорошие были люди, грех похулить.
Верно
говорите, много барин прахтикой добывал, с другой барыни и по пять тыщ за
операцию брал, и приют на свою акушерку держали, а жили-то они как, барыня!
Глафира Алексеевна и одеться любили, и в заграницу ездили, и свои тоже расходы
были, на студентов помогали, и… Уж покойники оба, а правду вам сказать, денежек
что ушло на шантрапу на всякую! Незаконные к ней ходили, полиция вот ловила… с
парадного позвонится, часто так – дыр-дыр-дыр, она сама и бежит, по знаку.
Посушукаются, – и сейчас в шифонерку, за деньгами. Конечно, не мое дело, а
она, простосердая, всему верила. Сказала ей раз, а она мне:
«Для
тебя, глупая, стараются-страдают, да не понять тебе только!»
Барин
поморщится, скажет:
«Прорва
какая-то, надо же разбираться, милочка!»
А она
все так:
«Это же
наш долг, Костик».
Как уж
они столько задолжали, уж и не знаю. Да наскочила еще на хахаля одного, стал он
с нее денежки тащить. А он в ведомостях про жуликов печатал. Она глупое
письмецо написала, а он прознал, стал грозиться: давайте три тыщи, а то
пропечатаю письмо! Прибежала ко мне, голову потеряла:
«Ай,
няничка… ославит на всю Москву, и Костик узнает!..»
Все мне,
бывало, доверялась, я ее с семи лет ведь знала. А письмо-то к музыканту было,
Катичкину учителю. Как уж он его выкрал – не скажу. Было-то чего с музыкантом?…
В доточности не знаю, а… Ну, что, барыня, ворошить, Господь с ними, покойница
давно. Ну, выкрал и выкрал. Достали мы за вексель у нашего лавошника Головкова
три тыщи, а четыре заплати, на полгода, вон как. Я на образа божилась уж
Головкову, отдадим, а он мне как казне верил. И измытарили меня те денежки.
Барыня, прости ей, Господи, грех, у барина из карманов помалости вышаривала да
мне, греховоднице, – на, попрячь. Больше году набирали, греха что было… в
глаза я барину не могла смотреть, измучилась… за грех такой обещание дала сорок
раз к Царице-Небесной Иверской сходить, сходила. Наберем сполна, она на себя
потратит, а Головков меня теребит. Спасибо, Авдотья Васильевна, желанная такая,
просила супруга потерпеть. Вот святая душа! Тоже мотается по свету, глазочком
только разок и повидала, где вот Дунай-то-река… А газетчик опять грозиться,
вот-вот ославит, – тыщу еще давай! Совсем уж затеребил… под машину попал,
выпимши. И грех, а мы, правду сказать, перекрестились. А ее все так почитали,
Глафиру-то Алексеевну, она все книжки читала, и про все разговаривать умела, и
в налехциях бывала, для простого народа все старалась. Две зимы все ходила с
музыкантом книжки читать, а он на роялях все играл. Да тут, может, причина-то
всему барин: очень она его любила, а он ее огорчал, ну, ей утешение и нужно
было. Вот они с тетушки и тащили. А она Катичке кресна была, души в ней не
чаяла, – они на Катичку и выпрашивали.
Да много
было… А как и не быть-то у Костинтина Аркадьича забавкам!.. Помните небось
сами… барыни-то ему спокою не давали. Все богачки, листократия самая, время
девать некуда, только на баловство. Он к этому делу и пристрастился. А умный
ведь какой был, все его так и слушают, как заговорит. Ото всех уважение,
подарки, чего-чего не было!.. Высокое бы ему место вышло, кабы не помер да
безобразия бы не случилось, большевиков этих. Ну, много тоже и на забавки
уходило. Да что я вам, барыня, скажу… я уж и не жалею, что за ними мои пропали,
боле двух тыщ пропало. Все едино, получи я свои зажитые – пропали бы. Всем
деньгам конец пришел, и тяжелой копеечке, и легкому рублику. Ну, нет и нет у
них денег, когда ни попроси.
«А зачем
тебе, – скажут, – няничка, деньги… у нас целей будут». А то и так:
«Ты уж, нянь, потерпи, вот получим скоро куш, сразу и отдадим».
Три
рубли барин сунет, скажет – «это не в счет», – и все. А это они от тетки
наследства ждали, куш-то. А хорошие были господа, жалеющие, лучше и не найти.
Уж так-то ласковы со мной были, так-то… Заболею я, барин мне и градусник сам
поставит, и компрес, и чайку с лимончиком принесет. И барыня, ночью даже
вставала, так жалела.
«Няничка, –
скажет, – труженица ты наша… самое ты наше дорогое, простой ты народ,
тульская ты, мозолистая…» – и руку мне все поглаживает, истинный Бог. А то
скажет еще, прости ей, Господи: «Да нам на тебя молиться, как на икону, надо…
ведь ты свята-я!..» – а у них и икон-то не висело, и никогда и не молились.
А мне и
слушать страшно, и стыдно мне, слезы и потекут. Гляжу на иконку на свою и
молюсь: прости ей, Господи, неразумие и меня не осуди. Грешница я, –
бывало, сладенького чего возьмешь, без спросу. Конфекты у них не переводились,
и пастила, и печенья всякие, и прянички, и орешки заливные, чего-чего только не
было! В деньгах, уберег Господь, не грешила и Аксюшу, бывало, не раз ловила.
Расте-рехи-и… – ведь это что ж такое! У барыни, где ни поройся, то
красенькую, то трешницу найдешь, в книжку засунет и забудет… А у барина в шубу
за подкладку заваливались, да па-чки! А то приезжает раз, а у них в ботике семь
золотых звенят, в дырку из кармана проскочили. А сколько на улице осталось, и
не усчитали: много, говорит, было, карман прорвали. Как в доме денег нет,
пойду-пошарю – всегда найду. Барин, бывало, загорячится – «как так нет?
где-нибудь должны быть… в диван не завалились ли, в шубе глядите, за подкладкой!»
А сладенького брала, по слабости. Барин, как газетку читать, перед взаседанием
своим, на турецкий диван завалится и коробками обкладется, и то из одной, то из
другой не глядя в рот сует. А денег вот не водилось. Им большое наследство
выходило, да оглашенные по Москве палить стали, а там и все деньги отменились.
Мы тогда барина в Крым свезли, не до того уж им было. И я бы зажитые получила.
|