|
|
XII
Был у
нас вечер, для солдатиков из нашего лазарета представляли. И чего ж Катичка со
своими короводчиками надумала. Иван-Крестителя в колодце представляли! Его
будто в темницу Ирод-царь посадил, в колодец, а Катичка царицу-поганку
представляла, как она царя завлекала, чуть что не голая плясала, все у Ирода
добивалась: отруби ему голову, за любовь! Страшно, барыня, глядеть было, –
над святым прямо издевались, да еще и под музыку. И клюквы надавили, похоже
чтобы на кровь было, как ей святую главу на серебряном блюде подали. Мы с Аксюшей,
и еще набралось со двора народу, глядим из прихожей, – да чего ж это такой
делают-то, а?! да как так попускают!.. Пришел черный, огромадный, с косарем, по
самое пузо голый, и несет ей главу на блюде, из глины они слепили, и кровь
будто с блюда капает, прямо Катичке на кисейку, и голую ее ногу видно. Стала
она на главу глядеть, хохотать… – стук!.. – позади меня об пол
что-то. Я так и вздрогнула. А это иконка из уголка упала, в прихожей которая
висела, от жильцов осталась. Надвое и раскололась! Не сказала я своим, что их
расстраивать, знаю – к худу. И Аксюша тоже – «ой, нехорошо как, к упекойнику!»
Связала потом иконку, повесила. Лика на ней уж не видно было, старенькая, а
словно Никола-Угодник-батюшка, по облику. И со двора которые были, стали
уходить, – «ишь, – говорят, – как нехорошо!»
Кончили
они представлять, барыня и спрашивает, пондравилось ли. А они всегда деликатные
с господами, говорят – «благодарим покорно, хорошо представляли ничего». А
пошли к себе, мне солдатик и говорит, совсем молодой мальчишка… А он от
божественного начитан был, хорошего семейства… вот он и говорит, баушкой меня
звал:
«Зачем,
баушка, господа такое показывают, это грех… про святого человека, Господа
крестил, а она от него словно нехорошего добивалась, соблазняла!
Иван-Креститель это, и так нехорошо, и во-ет!..»
Мальчишка,
а понял, что нехорошо. И постарше еще пеняли:
«Чего бы
повеселей показали, а то как голову святому отрубили! Этого мы на войне
вдосталь нагляделись».
Так мне
с того вечера скушно стало, думалось все – так это не пройдет. А на другой день
Васенька Катичке предложение и сделал.
XIII
Он в ту
зиму часто к нам наезжал, на рысаке, на саночках. И барин к нему очень
располагался, и Катичка тоже ничего. Возьмет ее и повезет кататься. У них на
Тверской дом больше милиена стоил, и сколько именьев было, и еще уголь они
копали… угольные земли были. Один сын у отца. Такой-то молодчик, черноусенький,
бобровая шинелька. А ве-жливый… цельный мне кусок шелковой материи привез,
серебристая-муваровая, да плотная такая, износу нет. Я ее в Крыму на мучку
выменяла… не привел Господь поносить. На именины мне подарил, такой
уважительный. Ну, прямо как королевич, лучше всех. Барин все Катичке шутил:
«угольная ты у нас прынцеса будешь!» Ей семнадцатый пошел, а ему полнолетие
выходило, только на войну его не требовали покуда. На анжинера он учился, на
иликтрического. И Катичке словно больше других он ндравился. Да набалована, про
себя очень понимала, вот и взяла манеру его дражнить. Скажет – заезжайте
беспременно, буду вас ждать, – и час укажет. Заедет, а ее нет. Прибежит,
много уж спустя, и давай отпираться: «да вы всегда напутаете, да я не
обещалась, я вам в пятницу обещалась…» А у ней семь пятниц на неделе. А то –
«артисты меня провожали, совсем забыла!» А он у нас уж за жениха считался,
только от него разговору не было.
На
масляной, – другой, никак, год войны был, – приезжает вдруг к нам его
папаша, а раньше никогда не бывал… солидный такой, в бобровой шапке, большая
борода, с проседью, – князь и князь. А зараныпе сказал барину по телефону.
Барин его в прихожей встретил и в кабинет увел. Поговорили, – уехал.
Вечером барин и спрашивает Катичку:
«Вот
какое дело, решай судьбу. Я поблагодарил за честь…»
«Какая-такая
честь?… Это для них честь!..»
Сказал
ей, глупой, так всегда полагается, благодарить. Да как же не честь-то!
Семейство хорошее, милиенщики, тайный он генерал был, вот он какой был…
вот-вот, советчик. А у ней тело-душа, больше ни шиша, дюжины рубашек не
наберется, мамашенька все не удосужилась припасти. И так всем понравилось, как
Васенька благородно, через папашу, а не то чтобы… взял под ручку – и волоки к
венцу.
«Ну, как
же ты думаешь? – говорит. – Василий Никандрыч приедет завтра… Как ты
думаешь?…»
Заюлила
она, затеребилась, в зерькало погляделась…
«И чего
это предки… – ишь, слово какое исхитрилась! – чего не в свое дело
путаются! Хорошо, приедет – поговорим».
Барин со
смеху прямо покатился, поцеловал ее.
«Откуда
у тебя такие слова… артисточка ты моя!..»
Пондравилось
ему очень, какие слова умеет.
«Я, –
говорит, – сурьезно говорю… в какое ты меня положение поставишь, как
откажешь! Лучше по телефону предупредить, как-нибудь…»
«Я, –
говорит, – не думаю отказывать».
Так мы
обрадовались, барыня расплакалась, что вот уж и выдают. И Катичка губки
подобрала, уставилась глазками в пустое место, умеет она так. Известно, судьба
подходит – каждая девушка себя жалеет. Заплакала я, пошла к себе, три поклона
положила, дал бы ей Господь счастья… радость-то ведь какая! А мамаша у Васеньки
померла, вдвоем они жили. На что уж лучше, – сама себе хозяйка, и к
свекрови не привыкать… ну, клад дается. Барин мундир надел, саблю прицепил,
поехал с визитом к ним.
|
