IX
Окончив
свою речь, председатель обратился к подсудимым.
– Симон
Картинкин, встаньте, – сказал он.
Симон
нервно вскочил. Мускулы щек зашевелились еще быстрее.
– Ваше
имя?
– Симон
Петров Картинкин, – быстро проговорил он трескучим голосом, очевидно
вперед приготовившись к ответу.
– Ваше
звание?
– Крестьяне.
– Какой
губернии, уезда?
– Тульской
губернии, Крапивенского уезда, волости Купянской, села Борки.
– Сколько
вам лет?
– Тридцать
четвертый, рожден в тысяча восемьсот…
– Веры
какой?
– Веры
мы русской, православной.
– Женат?
– Никак
нет-с.
– Чем
занимаетесь?
– Занимались
мы по коридору в гостинице «Мавритания».
– Судились
когда прежде?
– Никогда
не сужден, потому как мы жили прежде…
– Не
судились прежде?
– Помилуй
бог, никогда.
– Копию
с обвинительного акта получили?
– Получили.
– Садитесь.
Евфимия Иванова Бочкова, – обратился председатель к следующей подсудимой.
Но Симон
продолжал стоять и заслонял Бочкову.
– Картинкин,
сядьте.
Картиикин
все стоял, – Картинкин, сядьте!
Но Картинкин
все стоял и сел только тогда, когда подбежавший пристав, склонив голову набок и
неестественно раскрывая глаза, трагическим шепотом проговорил: «Сидеть,
сидеть!»
Картинкин
сел так же быстро, как он встал, и, запахнувшись халатом, стал опять беззвучно шевелить
щеками.
– Ваше
имя? – со вздохом усталости обратился председатель ко второй
подсудимой, не глядя на нее и о чем-то справляясь в лежащей перед ним бумаге.
Дело было настолько привычное для председателя, что для убыстрения хода дел он
мог делать два дела разом.
Бочковой
было сорок три года, звание – коломенская мещанка, занятие – коридорная
в той же гостинице «Мавритания». Под судом и следствием не была, копию с
обвинительного акта получила. Ответы свои выговаривала Бочкова чрезвычайно
смело и с такими интонациями, точно она к каждому ответу приговаривала: «Да,
Евфимия, и Бочкова, копию получила, и горжусь этим, и смеяться никому не
позволю». Бочкова, не дожидаясь того, чтобы ей сказали сесть, тотчас же села,
как только кончились вопросы.
– Ваше
имя? – обратился женолюбивый председатель как-то особенно приветливо
к третьей подсудимой. – Надо встать, – прибавил он мягко и
ласково, заметив, что Маслова сидела.
Маслова
быстрым движением встала и с выражением готовности, выставляя свою высокую
грудь, не отвечая, глядела прямо в лицо председателя своими улыбающимися и
немного косящими черными глазами.
– Звать
как?, – Любовью, – проговорила она быстро.
Нехлюдов
между тем, надев pince-nez, глядел на подсудимых по мере того, как их допрашивали.
«Да не может быть, – думал он, не спуская глаз с лица
подсудимой, – но как же Любовь?» – думал он, услыхав ее ответ.
Председатель
хотел спрашивать дальше, но член в очках, что-то сердито прошептав, остановил
его. Председатель сделал головой знак согласия и обратился к подсудимой.
– Как
Любовью? – сказал он. – Вы записаны иначе.
Подсудимая
молчала.
– Я
вас спрашиваю, как ваше настоящее имя.
– Крещена
как? – спросил сердитый член.
– Прежде
звали Катериной.
«Да не
может быть», – продолжал себе говорить Нехлюдов, и между тем он уже
без всякого сомнения знал, что это была она, та самая девушка,
воспитанница-горничная, в которую он одно время был влюблен, именно влюблен, а
потом в каком-то безумном чаду соблазнил и бросил и о которой потом никогда не
вспоминал, потому что воспоминание это было слишком мучительно, слишком явно
обличало его и показывало, что он, столь гордый своей порядочностью, не только
не порядочно, но прямо подло поступил с этой женщиной.
Да, это
была она. Он видел теперь ясно ту исключительную, таинственную особенность,
которая отделяет каждое лицо от другого, делает его особенным, единственным,
неповторяемым. Несмотря на неестественную белизну и полноту лица, особенность
эта, милая, исключительная особенность, была в этом лице, в губах, в немного
косивших глазах и, главное, в этом наивном, улыбающемся взгляде и в выражении
готовности не только в лице, но и во всей фигуре.
– Вы
так и должны были сказать, – опять-таки особенно мягко сказал председатель. – Отчество
как?
– Я
– незаконная, – проговорила Маслова.
– Все-таки
по крестному отцу как звали?
– Михайловой.
«И что
могла она сделать?» – продолжал думать между тем Нехлюдов, с трудом
переводя дыхание.
– Фамилия,
прозвище ваше как? – продолжал председатель.
– Писали
по матери Масловой.
– Звание?
– Мещанка.
– Веры
православной?
– Православной.
– Занятие?
Чем занимались?
Маслова
молчала.
– Чем
занимались? – повторил председатель.
– В
заведении была, – сказала она.
– В
каком заведении? – строго спросил член в очках.
– Вы
сами знаете, в каком, – сказала Маслова, улыбнулась и тотчас же,
быстро оглянувшись, опять прямо уставилась на председателя.
Что-то
было такое необыкновенное в выражении лица и страшное и жалкое в значении сказанных
ею слов, в этой улыбке и в том быстром взгляде, которым она окинула при этом
залу, что председатель потупился, и в зале на минуту установилась совершенная
тишина. Тишина была прервана чьим-то смехом из публики. Кто-то зашикал.
Председатель поднял голову и продолжал вопросы:
– Под
судом и следствием не были?
– Не
была, – тихо проговорила Маслова, вздыхая.
– Копию
с обвинительного акта получили?
– Получила.
– Сядьте, – сказал
председатель.
Подсудимая
подняла юбку сзади тем движением, которым нарядные женщины оправляют шлейф, и
села, сложив белые небольшие руки в рукавах халата, не спуская глаз с
председателя.
Началось
перечисление свидетелей, удаление свидетелей, решение об эксперте-докторе и
приглашение его в залу заседания. Потом встал секретарь и начал читать
обвинительный акт. Читал он внятно и громко, но так быстро, что голос его, не
правильно выговаривавший л и р, сливался в один неперестающии, усыпительный
гул. Судьи облокачивались то на одну, то на другую ручку кресел, то на стол, то
на спинку, то закрывали глаза, то открывали их и перешептывались. Один жандарм
несколько раз удерживал начинающуюся судорогу зевоты.
Из
подсудимых Картинкин не переставая шевелил щеками. Бочкова сидела совершенно
спокойно и прямо, изредка почесывая пальцем под косынкой голову.
Маслова
то сидела неподвижно, слушая чтеца и смотря на него, то вздрагивала и как бы
хотела возражать, краснела и потом тяжело вздыхала, переменяла положение рук,
оглядывалась и опять уставлялась на чтеца.
Нехлюдов
сидел в первом ряду на своем высоком стуле, вторым от края, и, снимая
pince-nez, смотрел на Маслову, и в душе его шла сложная и мучительная работа.
|