VII
В тот
день, когда на выходе с этапа произошло столкновение конвойного офицера с арестантами
из-за ребенка, Нехлюдов, ночевавший на постоялом дворе, проснулся поздно и еще
засиделся за письмами, которые он готовил к губернскому городу, так что выехал
с постоялого двора позднее обыкновенного и не обогнал партию дорогой, как это
бывало прежде, а приехал в село, возле которого был полуэтап, уже сумерками.
Обсушившись
на постоялом дворе, содержавшемся пожилой толстой, с необычайной толщины белой
шеей женщиной, вдовой, Нехлюдов в чистой горнице, украшенной большим количеством
икон и картин, напился чаю и поспешил на этапный двор к офицеру просить
разрешения свидания.
На шести
предшествующих этапах конвойные офицеры все, несмотря на то, что переменялись,
все одинаково не допускали Нехлюдова в этапное помещение, так что он больше
недели не видал Катюшу. Происходила эта строгость оттого, что ожидали проезда
важного тюремного начальника. Теперь же начальник проехал, не заглянув на
этапы, и Нехлюдов надеялся, что принявший утром партию конвойный офицер
разрешит ему, как и прежние офицеры, свидание с арестантами.
Хозяйка
предложила Нехлюдову тарантас доехать до полуэтапа, находившегося на конце
села, но Нехлюдов предпочел идти пешком. Молодой малый, широкоплечий богатырь,
работник, в огромных свежевымазанных пахучим дегтем сапогах, взялся проводить.
С неба шла мга, и было так темно, что как только малый отделялся шага на три в
тех местах, где не падал свет из окон, Нехлюдов уже не видал его, а слышал
только чмоканье его сапог по липкой, глубокой грязи.
Пройдя
площадь с церковью и длинную улицу с ярко светящимися окнами домов, Нехлюдов
вслед за проводником вышел на край села в полный мрак. Но скоро и в этом мраке
завиднелись расходившиеся в тумане лучи от фонарей, горевших около этапа.
Красноватые пятна огней становились все больше и светлей; стали видны пали
ограды, черная фигура движущегося часового, полосатый столб и будка. Часовой
окликнул подошедших обычным: «Кто идет?» – и, узнав, что не свои, оказался
так строг, что не хотел позволить дожидаться подле ограды. Но проводник
Нехлюдова не смутился строгостью часового.
– Эка
ты, паря, сердитый какой! – сказал он ему. – Ты пошуми
старшого, а мы подождем.
Часовой,
не отвечая, прокричал что-то в калитку и остановился, пристально глядя на то,
как широкоплечий малый в свете фонаря очищал щепкой сапоги Нехлюдова от
налипшей на них грязи. За палями ограды слышен был гул голосов, мужских и
женских. Минуты через три зазвенело железо, дверь калитки отворилась, и из
темноты в свет фонаря вышел старшой в шинели внакидку и спросил, что нужно.
Нехлюдов передал свою заготовленную карточку с запиской, в которой просил
принять его по личному делу, и просил передать офицеру.
Старшой
был менее строг, чем часовой, но зато особенно любопытен. Он непременно хотел
знать, зачем Нехлюдову нужно видеть офицера и кто он, очевидно чуя добычу и не
желая упустить ее. Нехлюдов сказал, что есть особенное дело и что он
поблагодарит, и просил передать записку. Старшой взял записку и, кивнув
головой, ушел. Несколько времени после его ухода опять зазвенела калитка, и из
нее стали выходить женщины с корзинками, туесами, крынками и мешками. Звонко
болтая на своем особенном сибирском наречии, шагали они через порог калитки.
Все они были одеты не по-деревенски, а по-городски, в палы о и шубки; юбки были
высоко подтыканы, а головы обвязаны платками. Они с любопытством оглядывали при
свете фонаря Нехлюдова и его проводника. Одна же, очевидно обрадовавшись
встрече с широкоплечим малым, тотчас же ласкательно обругала его сибирским
ругательством.
– Ты,
леший, чего тут, язви-те, делашь? – обратилась она к нему.
– Да
вот проезжего проводил, – отвечал малый. – А ты чего
носила?
– Молосное,
наутро еще велели приходить.
– А
ночевать не оставляли? – спросил малый.
– Чоб
тебе соскало, брехун! – крикнула она, смеясь. – Аида до
села вместе, нас проводи.
Проводник
еще что-то сказал ей такое, что засмеялись не только женщины, но и часовой, и
обратился к Нехлюдову:
– Что
же, найдете одни? не заблудите?
– Найду,
найду.
– Как
пройдете церковь, от двухъярусного дома направо второй. Да вот вам
батожок, – сказал он, отдавая Нехлюдову длинную, выше роста палку, с
которой он шел, и, шлепая своими огромными сапогами, скрылся в темноте вместе с
женщинами.
Его
голос, перебиваемый женскими, еще слышался из тумана, когда опять зазвенела
калитка и вышел старшой, приглашая Нехлюдова за собой к офицеру.
|