XLVIII
Надзиратель,
приведший Маслову, присел на подоконник поодаль от стола.
Для
Нехлюдова наступила решительная минута. Он не переставая упрекал себя за то,
что в то первое свидание не сказал ей главного – того, что он намерен
жениться на ней, и теперь твердо решился сказать ей это. Она сидела по одну
сторону стола, Нехлюдов сел против нее по другую. В комнате было светло, и Нехлюдов
в первый раз ясно на близком расстоянии увидал ее лицо, – морщинки
около глаз и губ и подпухлость глаз. И ему стало еще более, чем прежде, жалко
ее.
Облокотившись
на стол так, чтобы не быть слышанным надзирателем, человеком еврейского типа, с
седеющими бакенбардами, сидевшим у окна, а одною ею, он сказал:
– Если
прошение это не выйдет, то подадим на высочайшее имя. Сделаем все, что можно.
– Вот
кабы прежде адвокат бы хороший… – перебила она его. – А то этот
мой защитник дурачок совсем был. Все мне комплименты говорил, – сказала
она и засмеялась. – Кабы тогда знали, что я вам знакома, другое б
было. А то что? Думают все – воровка.
«Какая
она странная нынче», – подумал Нехлюдов и только что хотел сказать
свое, как она опять заговорила.
– А
я вот что. Есть у нас одна старушка, так все, знаете, удивляются даже. Такая
старушка чудесная, а вот ни за что сидит, и она и сын; и все знают, что они не
виноваты, а их обвинили, что подожгли, и сидят. Она, знаете, услыхала, что я с
вами знакома, – сказала Маслова, вертя головой и взглядывая на
него, – и говорит: «Скажи ему, пусть, говорит, сына вызовут, он им
все расскажет». Меньшовы их фамилия. Что ж, сделаете? Такая, знаете, старушка
чудесная; видно сейчас, что понапрасну. Вы, голубчик, похлопочите, – сказала
она, взглядывая на него, опуская глаза и улыбаясь.
– Хорошо,
я сделаю, узнаю, – сказал Нехлюдов, все более и более удивляясь ее
развязности. – Но мне о своем деле хотелось поговорить с вами.
Вы
помните, что я вам говорил тот раз? – сказал он.
– Вы
много говорили. Что говорили тот раз? – сказала она, не переставая
улыбаться и поворачивая голову то в ту, то в другую сторону.
– Я
говорил, что пришел просить вас простить меня, – сказал он.
– Ну,
что, все простить, простить, ни к чему это… вы лучше…
– Что
я хочу загладить свою вину, – продолжал Нехлюдов, – и
загладить не словами, а делом. Я решил жениться на вас.
Лицо ее
вдруг выразило испуг. Косые глаза ее, остановившись, смотрели и не смотрели на
него.
– Это
еще зачем понадобилось? – проговорила она, злобно хмурясь.
– Я
чувствую, что я перед богом должен сделать это.
– Какого
еще бога там нашли? Все вы не то говорите. Бога? Какого бога?
Вот вы
бы тогда помнили бога, – сказала она и, раскрыв рот, остановилась.
Нехлюдов
только теперь почувствовал сильный запах вина из ее рта и понял причину ее
возбуждения.
– Успокойтесь, – сказал
он.
– Нечего
мне успокаиваться. Ты думаешь, я пьяна? Я и пьяна, да помню, что говорю, – вдруг
быстро заговорила она и вся багрово покраснела, – я каторжная, б…., а
вы барин, князь, и нечего тебе со мной мараться. Ступай к своим княжнам, а моя
цена – красненькая.
– Как
бы жестоко ты ни говорила, ты не можешь сказать того, что я чувствую, – весь
дрожа, тихо сказал Нехлюдов, – не можешь себе представить, до какой
степени я чувствую свою вину перед тобою!..
– Чувствую
вину… – злобно передразнила она. – Тогда не чувствовал, а сунул
сто рублей. Вот – твоя цена…
– Знаю,
знаю, но что же теперь делать? – сказал Нехлюдов. – Теперь
я решил, что не оставлю тебя, – повторил он, – и что
сказал, то сделаю.
– А
я говорю, не сделаешь! – проговорила она и громко засмеялась.
– Катюша! – начал
он, дотрагиваясь до ее руки.
– Уйди
от меня. Я каторжная, а ты князь, и нечего тебе тут быть, – вскрикнула
она, вся преображенная гневом, вырывая у него руку. – Ты мной хочешь спастись, – продолжала
она, торопясь высказать все, что поднялось в ее душе. – Ты мной в
этой жизни услаждался, мной же хочешь и на том свете спастись! Противен ты мне,
и очки твои, и жирная, поганая вся рожа твоя.
Уйди,
уйди ты! – закричала она, энергическим движением вскочив на ноги.
Надзиратель
подошел к ним.
– Ты
что скандалишь! Разве так можно…
– Оставьте,
пожалуйста, – сказал Нехлюдов.
– Чтоб
не забывалась, – сказал надзиратель.
– Нет,
подождите, пожалуйста, – сказал Нехлюдов. Надзиратель отошел опять к
окну.
Маслова
опять села, опустив глаза и крепко сжав свои скрещенные пальцами маленькие
руки.
Нехлюдов
стоял над ней, не зная, что делать.
– Ты
не веришь мне, – сказал он.
– Что
вы жениться хотите – не будет этого никогда. Повешусь скорее! Вот вам.
– Я
все-таки буду служить тебе.
– Ну,
это ваше дело. Только мне от вас ничего не нужно. Это я верно вам говорю, – сказала
она. – И зачем я не умерла тогда? – прибавила она и
заплакала жалобным плачем.
Нехлюдов
не мог говорить: ее слезы сообщились ему.
Она подняла
глаза, взглянула на него, как будто удивилась, и стала утирать косынкой текущие
по щекам слезы.
Надзиратель
теперь опять подошел и напомнил, что время расходиться.
Маслова
встала.
– Вы
теперь возбуждены. Если можно будет, я завтра приеду. А вы подумайте, – сказал
Нехлюдов.
Она
ничего не ответила и, не глядя на него, вышла за надзирателем.
– Ну,
девка, заживешь теперь, – говорила Кораблева Масловой, когда она
вернулась в камеру. – Видно, здорово в тебя втреснувши; не зевай,
пока он ездит. Он выручит. Богатым людям все можно.
– Это
как есть, – певучим голосом говорила сторожиха. – Бедному
жениться и ночь коротка, богатому только задумал, загадал, – все
тебе, как пожелал, так и сбудется. У нас такой, касатка, почтенный, так что
сделал…
– Что
ж, о моем-то деле говорила? – спросила старуха.
Но
Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол
косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа.
То, что
ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот мир, в котором она страдала и из которого
ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором
жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером
она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками,
|