LI
В тот же
день прямо от Масленникова приехав в острог, Нехлюдов направился к знакомой уже
квартире смотрителя. Опять слышались те же, как и в тот раз, звуки плохого
фортепьяно, но теперь игралась не рапсодия, а этюды Клементи, тоже с
необыкновенной силой, отчетливостью и быстротой. Отворившая горничная с
подвязанным глазом сказала, что капитан дома, и провела Нехлюдова в маленькую
гостиную с диваном, столом и подожженным с одной стороны розовым бумажным
колпаком большой лампы, стоявшей на шерстяной вязаной салфеточке. Вышел главный
смотритель с измученным, грустным лицом.
– Прошу
покорно, что угодно? – сказал он, застегивая среднюю пуговицу своего
мундира.
– Я
вот был у вице-губернатора, и вот разрешение, – сказал Нехлюдов,
подавая бумагу. – Я желал бы видеть Маслову.
– Маркову? – переспросил
смотритель, не расслышав из-за музыки.
– Маслову.
– Ну,
да! Ну, да!
Смотритель
встал и подошел к двери, из которой слышались рулады Клементи.
– Маруся,
хоть немножко подожди, – сказал он голосом, по которому видно было,
что эта музыка составляла крест его жизни, – ничего не слышно.
Фортепьяно
замолкло, послышались недовольные шаги, и кто-то заглянул в дверь.
Смотритель,
как бы чувствуя облегчение от этого перерыва музыки, закурил толстую папиросу
слабого табаку и предложил Нехлюдову. Нехлюдов отказался.
– Так
вот я бы желал видеть Маслову.
– Маслову
нынче неудобно видеть, – сказал смотритель.
– Отчего?
– Да
так, вы сами виноваты, – слегка улыбаясь, сказал смотритель. – Князь,
не давайте вы ей прямо денег. Если желаете, давайте мне. Все будет принадлежать
ей. А то вчера вы ей, верно, дали денег, она достала вина – никак не
искоренишь этого зла – и сегодня напилась совсем, так что даже буйная
стала.
– Да
неужели?
– Как
же, даже должен был меры строгости употребить – перевел в другую камеру.
Так она женщина смирная, но денег вы, пожалуйста, не давайте. Это такой народ…
Нехлюдов
живо вспомнил вчерашнее, и ему стало опять страшно.
– А
Богодуховскую, политическую, можно видеть? – спросил Нехлюдов,
помолчав.
– Что
ж, это можно, – сказал смотритель. – Ну, ты чего, – обратился
он к девочке пяти или шести лет, пришедшей в комнату и, поворотив голову так,
чтобы не спускать глаз с Нехлюдова, направлявшейся к отцу. – Вот и
упадешь, – сказал смотритель, улыбаясь на то, как девочка, не глядя
перед собой, зацепилась за коврик и подбежала к отцу.
– Так
если можно, я бы пошел.
– Пожалуй,
можно, – сказал смотритель, обняв девочку, все смотревшую на
Нехлюдова, встал и, нежно отстранив девочку, вышел в переднюю.
Еще
смотритель не успел надеть подаваемое ему подвязанной девушкой пальто и выйти в
дверь, как опять зажурчали отчетливые рулады Клементи.
– В
консерватории была, да там непорядки. А большое дарование, – сказал
смотритель, спускаясь с лестницы. – Хочет выступать в концертах.
Смотритель
с Нехлюдовым подошли к острогу. Калитка мгновенно отворилась при приближении
смотрителя. Надзиратели, взяв под козырек, провожали его глазами. Четыре
человека, с бритыми полуголовами и неся кадки с чем-то, встретились им в
прихожей и все сжались, увидав смотрителя. Один особенно пригнулся и мрачно
насупился, блестя черными глазами.
– Разумеется,
талант надо совершенствовать, нельзя зарывать, но в маленькой квартире, знаете,
тяжело бывает, – продолжал смотритель разговор, не обращая на этих
арестантов никакого внимания, и, усталыми шагами волоча ноги, прошел,
сопутствуемый Нехлюдовым, в сборную.
– Вам
кого видеть желательно? – спросил смотритель.
– Богодуховскую.
– Это
из башни. Вам подождать придется, – обратился он к Нехлюдову.
– А
нельзя ли мне покамест увидать арестантов Меньшовых – мать с сыном,
обвиняемые за поджог.
– А
это из двадцать первой камеры. Что ж, можно их вызвать.
– А
нельзя ли мне повидать Меньшова в его камере?
– Да
вам покойнее в сборной, – Нет, мне интересно.
– Вот
нашли интересное.
В это
время из боковой двери вышел щеголеватый офицер помощник.
– Вот
сведите князя в камеру к Меньшову. Камера двадцать первая, – сказал
смотритель помощнику, – а потом в контору. А я вызову. Как ее звать?
– Вера
Богодуховская, – сказал Нехлюдов.
Помощник
смотрителя был белокурый молодой с нафабренными усами офицер, распространяющий
вокруг себя запах цветочного одеколона.
– Пожалуйте, – обратился
он к Нехлюдову с приятной улыбкой. – Интересуетесь нашим заведением?
– Да,
и интересуюсь этим человеком, который, как мне говорили, совершенно невинно попал
сюда.
Помощник
пожал плечами.
– Да,
это бывает, – спокойно сказал он, учтиво вперед себя пропуская гостя
в широкий вонючий коридор. – Бывает, и врут они. Пожалуйте.
Двери
камер были отперты, и несколько арестантов было в коридоре. Чуть заметно кивая
надзирателям и косясь на арестантов, которые или, прижимаясь к стенам,
проходили в свои камеры, или, вытянув руки по швам и по-солдатски провожая
глазами начальство, останавливались у дверей, помощник провел Нехлюдова через
один коридор, подвел его к другому коридору налево, запертому железной дверью.
Коридор
этот был уже, темнее и еще вонючее первого. В коридор с обеих сторон выходили
двери, запертые замками. В дверях были дырочки, так называемые глазки, в
полвершка в диаметре. В коридоре никого не было, кроме старичка надзирателя с
грустным сморщенным лицом.
– В
которой Меньшов? – спросил помощник надзирателя.
– Восьмая
налево.
|