II
Подойдя
к месту шума, Марья Павловна и Катюша увидали следующее: офицер, плотный
человек с большими белокурыми усами, хмурясь, потирал левою рукой ладонь
правой, которую он зашиб о лицо арестанта, и не переставая произносил
неприличные, грубые ругательства. Перед ним, отирая одной рукой разбитое в
кровь лицо, а другой держа обмотанную платком пронзительно визжавшую девчонку,
стоял в коротком халате и еще более коротких штанах длинный, худой арестант с
бритой половиной головы.
– Я
тебя (неприличное ругательство) научу рассуждать (опять ругательство); бабам отдашь, – кричал
офицер. – Надевай.
Офицер
требовал, чтобы были надеты наручни на общественника, шедшего в ссылку и во всю
дорогу несшего на руках девочку, оставленную ему умершей в Томске от тифа
женою. Отговорки арестанта, что ему нельзя в наручнях нести ребенка, раздражали
бывшего не в духе офицера, и он избил не покорившегося сразу арестанта[74].
Против
избитого стояли конвойный солдат и чернобородый арестант с надетой на одну руку
наручней и мрачно смотревший исподлобья то на офицера, то на избитого арестанта
с девочкой. Офицер повторил конвойному приказание взять девочку. Среди
арестантов все слышнее и слышнее становилось гоготание.
– От
Томска шли, не надевали, – послышался хриплый голос из задних рядов.
– Не
щенок, а ребенок.
– Куда
ж ему девчонку деть?
– Не
закон это, – сказал еще кто-то.
– Это
кто? – как ужаленный, закричал офицер, бросаясь в толпу. – Я
тебе покажу закон. Кто сказал? Ты? Ты?
– Все
говорят. Потому… – сказал широколицый приземистый арестант.
Он не
успел договорить. Офицер обеими руками стал бить его по лицу.
– Вы
бунтовать! Я вам покажу, как бунтовать. Перестреляю, как собак.
Начальство
только спасибо скажет. Бери девчонку!
Толпа
затихла. Отчаянно кричавшую девочку вырвал один конвойный, другой стал надевать
наручни покорно подставившему свою руку арестанту.
– Снеси
бабам, – крикнул офицер конвойному, оправляя на себе портупею шашки.
Девчонка,
стараясь выпростать ручонки из платка, с налитым кровью лицом не переставая
визжала. Из толпы выступила Марья Павловна и подошла к конвойному.
– Господин
офицер, позвольте я понесу девочку.
Конвойный
солдат с девочкой остановился.
– Ты
кто? – спросил офицер.
– Я
политическая.
Очевидно,
красивое лицо Марьи Павловны с ее прекрасными выпуклыми глазами (он уже видел
ее при приемке) подействовало на офицера. Он молча посмотрел на нее, как будто
что-то взвешивая.
– Мне
все равно, несите, коли хотите. Вам хорошо жалеть их, а убежит, кто отвечать будет?
– Как
же он с девочкой убежит? – сказала Марья Павловна.
– Мне
некогда с вами разговаривать. Берите, коли хотите.
– Прикажете
отдать? – спросил конвойный.
– Отдай.
– Иди
ко мне, – говорила Марья Павловна, стараясь приманить к себе девочку.
Но
тянувшаяся к отцу с рук конвойного девочка продолжала визжать и не хотела идти
к Марье Павловне.
– Постойте,
Марья Павловна, она ко мне пойдет, – сказала Маслова, доставая бублик
из мешка.
Девчонка
знала Маслову и, увидав ее лицо и бублик, пошла к ней.
Все
затихло. Ворота отворили, партия выступила наружу, построилась; конвойные опять
пересчитали; уложили, увязали мешки, усадили слабых. Маслова с девочкой на
руках стала к женщинам рядом с Федосьей. Симонсон, все время следивший за тем,
что происходило, большим решительным шагом подошел к офицеру, окончившему все
распоряжения и садившемуся уже в свой тарантас.
– Вы
дурно поступили, господин офицер, – сказал Симонсон.
– Убирайтесь
на свое место, не ваше дело.
– Мое
дело сказать вам, и я сказал, что вы дурно поступили, – сказал
Симонсон, глядя пристально в лицо офицера из-под своих густых бровей.
– Готово?
Партия, марш, – крикнул офицер, не обращая внимания на Симонсона, и,
взявшись за плечо солдата-кучера, влез в тарантас.
Партия
тронулась и, растянувшись, вышла на грязную, окопанную с двух сторон канавами
разъезженную дорогу, шедшую среди сплошного леса.
|