XIX
В таком
душевном настроении находился Нехлюдов, выйдя из залы суда в комнату присяжных.
Он сидел у окна, слушая разговоры, шедшие вокруг него, и не переставая курил.
Веселый
купец, очевидно, сочувствовал всей душой времяпрепровождению купца Смелькова.
– Ну,
брат, здорово кутил, по-сибирски. Тоже губа не дура, такую девчонку облюбовал.
Старшина
высказывал какие-то соображения, что все дело в экспертизе.
Петр
Герасимович что-то шутил с приказчиком-евреем, и они о чем-то захохотали. Нехлюдов
односложно отвечал на обращенные к нему вопросы и желал только одного – чтобы
его оставили в покое.
Когда
судебный пристав с боковой походкой пригласил опять присяжных в залу заседания,
Нехлюдов почувствовал страх, как будто не он шел судить, но его вели в суд. В
глубине души он чувствовал уже, что он негодяй, которому должно быть совестно
смотреть в глаза людям, а между тем он по привычке с обычными, самоуверенными
движениями вошел на возвышение и сел на свое место, вторым после старшины, заложив
ногу на ногу и играя pince-nez.
Подсудимых
тоже куда-то выводили и только что ввели опять.
В зале
были новые лица – свидетели, и Нехлюдов заметил, что Маслова несколько раз
взглядывала, как будто не могла оторвать взгляда от очень нарядной, в шелку и бархате,
толстой женщины, которая, в высокой шляпе с большим бантом и с элегантным
ридикюлем на голой до локтя руке, сидела в первом ряду перед решеткой. Это, как
он потом узнал, была свидетельница, хозяйка того заведения, в котором жила
Маслова.
Начался
допрос свидетелей: имя, вера и т. д. Потом, после допроса сторон, как они хотят
спрашивать: под присягой или нет, опять, с трудом передвигая ноги, пришел тот
же старый священник и опять так же, поправляя золотой крест на шелковой груди,
с таким же спокойствием и уверенностью в том, что он делает вполне полезное и
важное дело, привел к присяге свидетелей и эксперта. Когда кончилась присяга,
всех свидетелей увели, оставив одну, именно Китаеву, хозяйку дома терпимости.
Ее спросили о том, что она знает по этому делу. Китаева с притворной улыбкой,
ныряя головой в шляпе при каждой фразе, с немецким акцентом подробно и складно
рассказала.
Прежде
всего к ней в заведение приехал знакомый коридорный Симон за девушкой для богатого
сибирского купца. Она послала Любашу. Через несколько времени Любаша вернулась
вместе с купцом.
– Купец
был уже в экстазе, – слегка улыбаясь, говорила Китаева, – и
у нас продолжал пить и угощать девушек; но так как у него недостало денег, то
он послал к себе в номер эту самую Любашу, к которой он получил
предилекция, – сказала она, взглянув на подсудимую.
Нехлюдову
показалось, что Маслова при этом улыбнулась, и эта улыбка показалась ему
отвратительной. Странное, неопределенное чувство гадливости, смешанное с
состраданием, поднялось в нем.
– А
какого вы были мнения о Масловой? – краснея и робея, спросил
назначенный от суда кандидат на судебную должность, защитник Масловой.
– Самый
хороший, – отвечала Китаева, – девушка образованный и
шикарна.
Он
воспитывался в хороший семейство и по-французски могли читать. Он пил иногда немного
лишнего, но никогда не забывался. Совсем хороший девушка.
Катюша
глядела на хозяйку, но потом вдруг перевела глаза на присяжных и остановила их
на Нехлюдове, и лицо ее сделалось серьезно и даже строго. Один из строгих глаз
ее косил. Довольно долго эти два странно смотрящие глаза смотрели на Нехлюдова,
и, несмотря на охвативший его ужас, он не мог отвести и своего взгляда от этих
косящих глаз с ярко-белыми белками. Ему вспомнилась та страшная ночь с
ломавшимся льдом, туманом и, главное, тем ущербным, перевернутым месяцем,
который перед утром взошел и освещал что-то черное и страшное. Эти два черные
глаза, смотревшие и на него и мимо него, напоминали ему это что-то черное и
страшное.
«Узнала!»
– подумал он. И Нехлюдов как бы сжался, ожидая удара. Но она не узнала.
Она спокойно вздохнула и опять стала смотреть на председателя.
Нехлюдов
вздохнул тоже. «Ах, скорее бы», – думал он. Он испытывал теперь
чувство, подобное тому, которое испытывал на охоте, когда приходилось добивать
раненую птицу: и гадко, и жалко, и досадно. Недобитая птица бьется в ягдташе: и
противно, и жалко, и хочется поскорее добить и забыть.
Такое
смешанное чувство испытывал теперь Нехлюдов, слушая допрос свидетелей.
|
