XII
До
острога было далеко, а было уже поздно, и потому Нехлюдов взял извозчика и
поехал к острогу. На одной из улиц извозчик, человек средних лет, с умным и
добродушным лицом, обратился к Нехлюдову и указал на огромный строящийся дом.
– Вон
какой домина занесли, – сказал он, как будто он отчасти был
виновником этой постройки и гордился этим.
Действительно,
дом строился огромный и в каком-то сложном, необыкновенном стиле. Прочные леса
из больших сосновых бревен, схваченных железными скрепами, окружали воздвигаемую
постройку и отделяли ее от улицы тесовой оградой. По подмостям лесов сновали,
как муравьи, забрызганные известью рабочие: одни клали, другие тесали камень,
третьи вверх вносили тяжелые и вниз пустые носилки и кадушки.
Толстый
и прекрасно одетый господин, вероятно архитектор, стоя у лесов, что-то указывая
наверх, говорил почтительно слушающему владимирцу-рядчику.
Из ворот
мимо архитектора с рядчиком выезжали пустые и въезжали нагруженные подводы.
«И как
они все уверены, и те, которые работают, так же как и те, которые заставляют их
работать, что это так и должно быть, что, в то время как дома их брюхатые бабы
работают непосильную работу и дети их в скуфеечках перед скорой голодной
смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый
ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному из тех самых,
которые разоряют и грабят их», – думал Нехлюдов, глядя на этот дом.
– Да,
дурацкий дом, – сказал он вслух свою мысль.
– Как
дурацкий? – с обидой возразил извозчик. – Спасибо, народу
работу дает, а не дурацкий.
– Да
ведь работа ненужная.
– Стало
быть, нужная, коли строят, – возразил извозчик, – народ
кормится.
Нехлюдов
замолчал, тем более что трудно было говорить от грохота колес.
Недалеко
от острога извозчик съехал с мостовой на шоссе, так что легко было говорить, и
опять обратился к Нехлюдову.
– И
что этого народа нынче в город валит – страсть, – сказал он,
поворачиваясь на козлах и указывая Нехлюдову на артель деревенских рабочих с
пилами, топорами, полушубками и мешками за плечами, шедших им навстречу.
– Разве
больше, чем в прежние года? – спросил Нехлюдов.
– Куда!
Нынче так набиваются во все места, что беда. Хозяева швыряются народом, как
щепками. Везде полно.
– Отчего
же это так?
– Размножилось.
Деваться некуда.
– Так
что же, что размножилось? Отчего же не остаются в деревне?
– Нечего
в деревне делать. Земли нет.
Нехлюдов
испытывал то, что бывает с ушибленным местом. Кажется, что, как нарочно,
ударяешься все больным местом, а кажется это только потому, что только удары по
больному месту заметны.
«Неужели
везде то же самое?» – подумал он и стал расспрашивать извозчика о том,
сколько в их деревне земли, и сколько у самого извозчика земли, и зачем он
живет в городе.
– Земли
у нас, барин, десятина на душу. Держим мы на три души, – охотно
разговорился извозчик. – У меня дома отец, брат, другой в солдатах.
Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву уйти.
– А
нельзя нанять земли?
– Где
нынче нанять? Господишки, какие были, размотали свою. Купцы всю к рукам прибрали.
У них не укупишь, – сами работают. У нас француз владеет, у прежнего
барина купил. Не сдает – да и шабаш.
– Какой
француз?
– Дюфар
француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело
хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил все имение. Теперь он нами
владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только
жена у него из русских, – такая-то собака, что не приведи бог. Грабит
народ. Беда. Ну, вот и тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
|