L
Проснувшись
на другой день утром, Нехлюдов вспомнил все то, что было накануне, и ему стало
страшно.
Но,
несмотря на этот страх, он, больше чем когда-нибудь прежде, решил, что будет продолжать
начатое.
С этим
чувством сознания своего долга он выехал из дома и поехал к Масленникову – просить
его разрешить ему посещения в остроге, кроме Масловой, еще и той старушки Меньшовой
с сыном, о которой Маслова просила его. Кроме того, он хотел просить о свидании
с Богодуховской, которая могла быть полезна Масловой.
Нехлюдов
знал Масленникова еще давно по полку. Масленников был тогда казначеем полка.
Это был добродушнейший, исполнительнейший офицер, ничего не знавший и не
хотевший знать в мире, кроме полка и царской фамилии. Теперь Нехлюдов застал
его администратором, заменившим полк губернией и губернским правлением. Он был
женат на богатой и бойкой женщине, которая и заставила его перейти из военной в
статскую службу.
Она
смеялась над ним и ласкала его, как свое прирученное животное.
Нехлюдов
в прошлую зиму был один раз у них, но ему так неинтересна показалась эта чета,
что ни разу после он не был.
Масленников
весь рассиял, увидав Нехлюдова. Такое же было жирное и красное лицо, и та же
корпуленция, и такая же, как в военной службе, прекрасная одежда. Там это был
всегда чистый, по последней моде облегавший его плечи и грудь мундир или
тужурка; теперь это было по последней моде статское платье, так же облегавшее
его сытое тело и выставлявшее широкую грудь. Он был в вицмундире. Несмотря на
разницу лет (Масленникову было под сорок), они были на «ты».
– Ну
вот, спасибо, что приехал. Пойдем к жене. А у меня как раз десять минут
свободных перед заседанием. Принципал ведь уехал. Я правлю губернией, – сказал
он с удовольствием, которого не мог скрыть.
– Як
тебе по делу.
– Что
такое? – вдруг, как будто насторожившись, испуганным и несколько
строгим тоном сказал Масленников.
– В
остроге есть одно лицо, которым я очень интересуюсь (при слове острог лицо
Масленникова сделалось еще более строго), и мне хотелось бы иметь свидание не в
общей, а в конторе, и не только в определенные дни, но и чаще. Мне сказали, что
это от тебя зависит.
– Разумеется,
mon cher[15],
я все готов для тебя сделать, – дотрагиваясь обеими руками до его
колен, сказал Масленников, как бы желая смягчить Свое величие, – это
можно, но, видишь ли, я калиф на час.
– Так
ты можешь дать мне бумагу, чтобы я мог видеться с нею?
– Это
женщина?
– Да.
– Так
за что ж она?
– За
отравление. Но она не правильно осуждена.
– Да,
вот тебе и правый суд, ils n'en font point d'autres[16], – сказал он
для чего-то по-французски. – Я знаю, ты не согласен со мною, но что
же делать, c'est mon opinion bien arretee[17], – прибавил
он, высказывая мнение, которое он в разных видах в продолжение года читал в
ретроградной, консервативной газете.
– Я
знаю, ты либерал, – Не знаю, либерал ли я, или что другое, – улыбаясь,
сказал Нехлюдов, всегда удивлявшийся на то, что все его причисляли к какой-то
партии и называли либералом только потому, что он, судя человека, говорил, что
надо прежде выслушать его, что перед судом все люди равны, что не надо мучать и
бить людей вообще, а в особенности таких, которые не осуждены. – Не
знаю, либерал ли я, или нет, но только знаю, что теперешние суды, как они ни
дурны, все-таки лучше прежних.
– А
кого ты взял в адвокаты?
– Я
обратился к Фанарину.
– Ах,
Фанарин! – морщась, сказал Масленников, вспоминая, как в прошлом году
этот Фанарин на суде допрашивал его как свидетеля и с величайшей учтивостью в
продолжение получаса поднимал на смех. – Я бы не посоветовал тебе
иметь с ним дело. Фанарин – est un homme tare[18].
– И
еще к тебе просьба, – не отвечая ему, сказал Нехлюдов. – Давно
очень я знал одну девушку – учительницу. Она очень жалкое существо и
теперь тоже в тюрьме, а желает повидаться со мной. Можешь ты мне дать и к ней
пропуск?
Масленников
немного набок склонил голову и задумался.
– Это
политическая?
– Да,
мне сказали так.
– Вот
видишь, свидания с политическими даются только родственникам, но тебе я дам общий
пропуск. Je sais que vous n'abuserez pas…[19]Как
ее зовут, твою protegee?.. Богодуховской?
Elle est
jolie?[20]– Hideuse[21].
Масленников
неодобрительно покачал головой, подошел к столу и на бумаге с печатным
заголовком бойко написал: «Подателю сего, князю Дмитрию Ивановичу Нехлюдову,
разрешаю свидание в тюремной конторе с содержащейся в замке мещанкой Масловой,
равно и с фельдшерицей Богодуховской», – дописал он и сделал
размашистый росчерк.
– Вот
ты увидишь, какой порядок там. А соблюсти там порядок очень трудно, потому что
переполнено, особенно пересыльными: но я все-таки строго смотрю и люблю это
дело. Ты увидишь – им там очень хорошо, и они довольны.
Только
надо уметь обращаться с ними.
Вот на
днях была неприятность – неповиновение. Другой бы признал это бунтом и
сделал бы много несчастных. А у нас все прошло очень хорошо. Нужна, с одной
стороны, заботливость, с другой – твердая власть, – сказал он,
сжимая выдающийся из-за белого крепкого рукава рубашки с золотой запонкой белый
пухлый кулак с бирюзовым кольцом, – заботливость и твердая власть.
– Ну,
этого я не знаю, – сказал Нехлюдов, – я был там два раза, и
мне было ужасно тяжело.
– Знаешь
что? Тебе надо сойтись с графиней Пассек, – продолжал разговорившийся
Масленников, – она вся отдалась этому делу. Elle fait beaucoup de
bien[22].
Благодаря ей, может быть, и мне, без ложной скромности скажу, удалось все
изменить, и изменить так, что нет уже тех ужасов, которые были прежде, а им
прямо там очень хорошо. Вот ты увидишь. Вот Фанарин, я не знаю его лично, да и
по моему общественному положению наши пути не сходятся, но он положительно
дурной человек, вместе с тем позволяет себе говорить на суде такие вещи, такие
вещи…
– Ну,
благодарствуй, – сказал Нехлюдов, взяв бумагу, и, не дослушав,
простился с своим бывшим товарищем.
– А
к жене ты не пойдешь?
– Нет,
извини меня, теперь мне некогда.
– Ну,
как же, она не простит мне, – говорил Масленников, провожая бывшего
товарища до первой площадки лестницы, как он провожал людей не первой важности,
но второй важности, к которым он причислял Нехлюдова. – Нет,
пожалуйста, зайди хоть на минуту.
Но
Нехлюдов остался тверд, и, в то время как лакей и швейцар подскакивали к
Нехлюдову, подавая ему пальто и палку, и отворяли дверь, у которой снаружи стоял
городовой, он сказал, что никак не может теперь.
– Ну,
так в четверг, пожалуйста. Это ее приемный день. Я ей скажу! – прокричал
ему Масленников с лестницы.
|