XXVII
В одной
из камер ссыльных Нехлюдов, к удивлению своему, увидал того самого странного
старика, которого он утром видел на пароме. Старик этот, лохматый и весь в
морщинах, в одной грязной, пепельного цвета, прорванной на плече рубахе, таких
же штанах, босой, сидел на полу подле нар и строго-вопросительно смотрел на
вошедших. Изможденное тело его, видневшееся в дыры грязной рубахи, было жалко и
слабо, но лицо его было еще больше сосредоточенно и серьезно оживленно, чем на
пароме. Все арестанты, как и в других камерах, вскочили и вытянулись при входе
начальства: старик же продолжал сидеть. Глаза его блестели, и брови гневно
хмурились.
– Встать! – крикнул
на него смотритель.
Старик
не пошевелился и только презрительно улыбнулся.
– Перед
тобой твои слуги стоят. А я не твой слуга. На тебе печать… – проговорил
старик, указывая смотрителю на его лоб.
– Что-о-о? – угрожающе
проговорил смотритель, надвигаясь на него.
– Я
знаю этого человека, – поспешил сказать Нехлюдов смотрителю. – За
что его взяли?
– Полиция
прислала за бесписьменность. Мы просим не присылать, а они все шлют, – сказал
смотритель, сердито косясь на старика.
– А
ты, видно, тоже антихристова войска? – обратился старик к Нехлюдову.
– Нет,
я посетитель, – сказал Нехлюдов.
– Что
ж, пришли подивиться, как антихрист людей мучает? На вот, гляди.
Забрал
людей, запер в клетку войско целое. Люди должны в поте лица хлеб есть, а он их
запер; как свиней, кормит без работы, чтоб они озверели.
– Что
он говорит? – спросил англичанин.
Нехлюдов
сказал, что старик осуждает смотрителя за то, что он держит в неволе
людей, – Как же, спросите, по его мнению, надо поступать с теми,
которые не соблюдают закон? – сказал англичанин.
Нехлюдов
перевел вопрос.
Старик
странно засмеялся, оскалив сплошные зубы.
– Закон! – повторил
он презрительно, – он прежде ограбил всех, всю землю, все богачество
у людей отнял, под себя подобрал, всех побил, какие против него шли, а потом
закон написал, чтобы не грабили да не убивали. Он бы прежде этот закон написал.
Нехлюдов
перевел. Англичанин улыбнулся.
– Ну
все-таки, как же поступать теперь с ворами и убийцами, спросите у него.
Нехлюдов
опять перевел вопрос. Старик строго нахмурился.
– Скажи
ему, чтобы он с себя антихристову печать снял, тогда и не будет у него ни
воров, ни убийц. Так и скажи ему.
– He
is crazy[82], – сказал
англичанин, когда Нехлюдов перевел ему слова старика, и, пожав плечами, вышел
из камеры.
– Ты
делай свое, а их оставь. Всяк сам себе. Бог знает, кого казнить, кого миловать,
а не мы знаем, – проговорил старик. – Будь сам себе
начальником, тогда и начальников не нужно. Ступай, ступай, – прибавил
он, сердито хмурясь и блестя глазами на медлившего в камере Нехлюдова. – Нагляделся,
как антихристовы слуги людьми вшей кормят. Ступай, ступай!
Когда
Нехлюдов вышел в коридор, англичанин с смотрителем стоял у отворенной двери
пустой камеры и спрашивал о назначении этой камеры.
Смотритель
объяснил, что это была покойницкая.
– О! – сказал
англичанин, когда Нехлюдов перевел ему, и пожелал войти.
Покойницкая
была обыкновенная небольшая камера. На стене горела лампочка и слабо освещала в
одном углу наваленные мешки, дрова и на нарах направо – четыре мертвых
тела. Первый труп в посконной рубахе и портках был большого роста человек с
маленькой острой бородкой и с бритой половиной головы. Тело уже закоченело;
сизые руки, очевидно, были сложены на груди, но разошлись; ноги босые тоже
разошлись и торчали ступнями врозь. Рядом с ним лежала в белой юбке и кофте босая
и простоволосая с редкой короткой косичкой старая женщина с сморщенным,
маленьким, желтым лицом и острым носиком. За старушкой был еще труп мужчины в
чем-то лиловом. Цвет этот что-то напомнил Нехлюдову.
Он
подошел ближе и стал смотреть на него.
Маленькая,
острая, торчавшая кверху бородка, крепкий красивый нос, белый высокий лоб,
редкие вьющиеся волосы. Он узнавал знакомые черты и не верил своим глазам.
Вчера он видел это лицо возбужденно-озлобленным, страдающим. Теперь оно было
спокойно, неподвижно и страшно прекрасно.
Да, это
был Крыльцов или, по крайней мере, тот след, который оставило его материальное
существование.
«Зачем
он страдал? Зачем он жил? Понял ли он это теперь?» – думал Нехлюдов, и ему
казалось, что ответа этого нет, что ничего нет, кроме смерти, и ему сделалось
дурно.
Не
простясь с англичанином, Нехлюдов попросил надзирателя проводить его на двор,
и, чувствуя необходимость остаться одному, чтобы обдумать все то, что он
испытал в нынешний вечер, он уехал в гостиницу.
|
