XLII
«Однако
надо делать то, за чем пришел, – сказал он, подбадривая себя. – Как
же быть?»
Он стал
искать глазами начальство и, увидав невысокого худого человека с усами, в офицерских
погонах, ходившего позади народа, обратился к нему:
– Не
можете ли вы, милостивый государь, мне сказать, – сказал он с
особенно напряженной вежливостью, – где содержатся женщины и где
свидания с ними разрешаются?
– Вам
разве в женскую надо?
– Да,
я бы желал видеть одну женщину из заключенных, – с тою же напряженною
вежливостью отвечал Нехлюдов.
– Так
вы бы так говорили, когда в сборной были. Вам кого же нужно видеть?
– Мне
нужно видеть Екатерину Маслову.
– Она
политическая? – спросил помощник смотрителя.
– Нет,
она просто…
– Она,
что же, приговоренная?
– Да,
третьего дня она была приговорена, – покорно отвечал Нехлюдов, боясь
как-нибудь попортить настроение смотрителя, как будто принявшего в нем участие.
– Коли
в женскую, так сюда пожалуйте, – сказал смотритель, очевидно решив по
внешности Нехлюдова, что он стоит внимания. – Сидоров, – обратился
он к усатому унтер-офицеру с медалями, – проводи вот их в женскую.
– Слушаю-с.
В это время
у решетки послышались чьи-то раздирающие душу рыдания.
Все было
странно Нехлюдову, и страннее всего то, что ему приходилось благодарить и
чувствовать себя обязанным перед смотрителем и старшим надзирателем, перед
людьми, делавшими все те жестокие дела, которые делались в этом доме.
Надзиратель
вывел Нехлюдова из мужской посетительской в коридор и тотчас же, отворив дверь
напротив, ввел его в женскую комнату для свиданий.
Комната
эта, так же как и мужская, была разделена натрое двумя сетками, но она была значительно
меньше, и в ней было меньше и посетителей и заключенных, но крик и гул был такой
же, как и в мужской. Так же между сетками ходило начальство. Начальство здесь
представляла надзирательница в мундире с галунами на рукавах и синими выпушками
и таким же кушаком, как у надзирателей. И так же, как и в мужской, с обеих
сторон налипли к сеткам люди: с этой стороны – в разнообразных одеяниях
городские жители, с той стороны – арестантки, некоторые в белых, некоторые
в своих одеждах. Вся сетка была уставлена людьми. Одни поднимались на цыпочки,
чтобы через головы других быть слышными, другие сидели на полу и переговаривались.
Заметнее
всех женщин-арестанток и поразительным криком и видом была лохматая худая
цыганка-арестантка с сбившейся с курчавых волос косынкой, стоявшая почти
посередине комнаты, на той стороне решетки у столба, и что-то с быстрыми
жестами кричавшая низко и туго подпоясанному цыгану в синем сюртуке. Рядом с
цыганом присел к земле солдат, разговаривая с арестанткой, потом стоял,
прильнув к сетке, молодой с светлой бородой мужичок в лаптях с раскрасневшимся
лицом, очевидно с трудом сдерживающий слезы. С ним говорила миловидная белокурая
арестантка, светлыми голубыми глазами смотревшая на собеседника. Это была Федосья
с своим мужем. Подле них стоял оборванец, переговаривавшийся с растрепанной
широколицей женщиной; потом две женщины, мужчина, опять женщина; против каждого
была арестантка. В числе их Масловой не было. Но позади арестанток, на той
стороне, стояла еще одна женщина, и Нехлюдов тотчас же понял, что это была она,
и тотчас же почувствовал, как усиленно забилось его сердце и остановилось
дыхание. Решительная минута приближалась. Он подошел к сетке и узнал ее. Она
стояла позади голубоглазой Федосьи и, улыбаясь, слушала то, что она говорила.
Она была не в халате, как третьего дня, а в белой кофте, туго стянутой поясом и
высоко подымавшейся на груди. Из-под косынки, как на суде, выставлялись
вьющиеся черные волосы.
«Сейчас
решится, – думал он. – Как мне позвать ее? Или сама
подойдет?»
Но сама
она не подходила. Она ждала Клару и никак не думала, что этот мужчина к ней.
– Вам
кого нужно? – спросила, подходя к Нехлюдову, надзирательница,
ходившая между сетками.
– Екатерину
Маслову, – едва мог выговорить Нехлюдов.
– Маслова,
к тебе! – крикнула надзирательница.
|
