7
В день
отъезда Тэсс проснулась до рассвета – в те последние мгновения ночи, когда леса
еще безмолвствуют и только одна пророческая птица звонко распевает в твердом
убеждении, что она-то, уж во всяком случае, знает час рассвета, тогда как все
остальные хранят молчание, словно они в равной мере убеждены в ее ошибке. До
завтрака Тэсс оставалась наверху, укладывая вещи, а потом спустилась вниз в
своем обычном будничном платье, – праздничный ее наряд был заботливо
уложен в сундучок.
Мать
запротестовала:
– Неужто
ты не приоденешься, отправляясь в гости к родным?
– Но
я еду работать! – сказала Тэсс.
– Так-то
оно так, – отозвалась мать и совсем другим тоном добавила: – Пожалуй,
сначала тебе дадут для вида какую-нибудь работу… Но, по мне, разумнее будет
показать себя с лучшей стороны, – добавила она.
– Хорошо,
тебе лучше знать, – с невозмутимым равнодушием ответила Тэсс.
И, чтобы
угодить матери, девушка отдала себя в руки Джоан, сказав спокойно:
– Делай
со мной, что хочешь, мать.
Миссис
Дарбейфилд была в восторге от такой сговорчивости. Первым делом она принесла
большой таз и столь тщательно вымыла волосы Тэсс, что, высушенные и
расчесанные, они стали вдвое пышнее обычного. Перевязала она их красной лентой
– гораздо шире будничной; затем надела на Тэсс то самое белое платье, какое
было на ней в день клубного гулянья, – воздушное широкое платье,
придававшее ее фигуре зрелость, которая не соответствовала ее возрасту; благодаря
этому платью и прическе ее могли принять за взрослую женщину, хотя она была еще
почти ребенком.
– У
меня дырка на пятке! – объявила Тэсс.
– Ну,
что там думать о дырявых чулках! Их не видно; когда я была девушкой, меня не
заботили мои пятки, если на мне была хорошенькая шляпка.
И,
гордая внешностью девушки, мать отступила, словно художник от мольберта, на шаг
назад, созерцая свое произведение.
– Ты
должна на себя поглядеть! – воскликнула она. – Сегодня ты куда лучше,
чем в тот раз.
Так как
крохотное зеркальце могло отражать лишь малую часть человеческой фигуры, миссис
Дарбейфилд завесила окно снаружи черным плащом, превратив оконное стекло в
большое трюмо – как это часто делают деревенские жители, наряжаясь. Затем она
спустилась к мужу.
– Вот
что я тебе скажу, Дарбейфилд, – торжествующе заговорила она, – ему не
устоять. Но только поменьше говори с Тэсс о его любви и о счастливом ее
будущем. Она такая странная, что это может восстановить ее против него… да как
бы она и теперь не отказалась туда ехать! Если все пойдет хорошо, я непременно
отблагодарю этого священника из Стэгфут-Лейна за то, что он нам сказал. Хороший
он человек!
Однако,
когда приблизилась минута прощания и улеглось первое возбуждение, вызванное
заботой о наряде, в душу Джоан Дарбейфилд проникли легкие опасения, и матрона
выразила желание проводить дочь до того места, где дорога, ведущая из долины во
внешний мир, начинала круто подниматься в гору. На вершине холма Тэсс должна
была ждать двуколка, высланная Сток-д'Эрбервиллями, и мальчишка уже повез на
тачке ее сундучок на холм, чтобы все было готово заранее.
Видя,
что мать надевает чепец, младшие дети захотели идти с нею:
– Мы
хотим проводить сестрицу, потому что она выйдет замуж за нашего знатного двоюродного
брата и будет носить красивые платья!
– Чтобы
я этого больше не слышала! – сказала Тэсс, краснея и быстро
оборачиваясь. – Мать, зачем ты им вбиваешь в голову такой вздор?
– Она
будет работать, мои милые, у наших богатых родственников и поможет скопить
денег на покупку новой лошади, – поспешила водворить мир миссис
Дарбейфилд.
– Прощай,
отец, – сказала Тэсс, чувствуя, как у нее сжимается горло.
– Прощай,
дочка, – отозвался сэр Джон, приподнимая поникшую на грудь голову. Он
клевал носом, так как по случаю торжественного дня хлебнул лишнего. –
Надеюсь, юному моему другу понравится такая миловидная представительница его
рода. И скажи ему, Тэсс, что, обеднев после былого величия, я продам ему
титул, – да, продам, и за умеренную цену.
– Не
меньше чем за тысячу фунтов! – воскликнула леди Дарбейфилд.
– Скажи
ему, что я возьму тысячу фунтов. Ну, уж коли на то пошло, возьму меньше. Он его
украсит лучше, чем такой жалкий бедняк, как я. Скажи ему, что он его получит за
сотню. Но я не буду торговаться из-за пустяков! Скажи, что я отдам за пятьдесят
– за двадцать фунтов! Да, двадцать фунтов – это последняя цена. Черт возьми,
фамильная честь есть фамильная честь, и я не возьму ни на пенни меньше!
Слезы
душили Тэсс, и она не могла высказать овладевшую ею горечь. Она быстро повернулась
и вышла.
Мать и
дети вместе отправились в путь; девочки держали Тэсс за руки и время от времени
задумчиво посматривали на нее, словно ей предстояло совершить великие подвиги;
мать шла сзади. Группа эта напоминала картину: в центре юная красота, по бокам
невинность, на заднем плане простодушное тщеславие. Они приблизились к подножию
холма, на вершине которого ее должна была ждать повозка из Трэнтриджа (место
это было выбрано для того, чтобы избавить лошадь от трудного подъема). Вдали за
первой цепью холмов, как нарост на кряже, виднелся Балбэрроу. Дорога на гребне
была пустынна, и только посланный вперед мальчишка восседал на ручке тачки,
вместившей все имущество Тэсс.
– Подождем
здесь, двуколка должна скоро приехать, – сказала миссис Дарбейфилд. –
Да вот она!
И
действительно, на гребне холма внезапно появилась двуколка и остановилась возле
тачки. Мать и дети решили не идти дальше, и, торопливо попрощавшись с ними,
Тэсс стала подниматься на холм.
Они
видели, как белая ее фигура приближалась к двуколке, на которой уже стоял ее
сундучок. Но не успела она поравняться с ней, как из-за купы деревьев на вершине
показался другой экипаж, миновал поворот, двуколку с багажом и остановился
возле Тэсс, которая с изумлением повернулась.
Тогда
мать заметила, что второй экипаж не похож на жалкую двуколку, – это был
новенький, блестевший лаком кабриолет. Лошадью правил молодой человек лет
двадцати трех – двадцати четырех, с сигарой в зубах; на нем было модное кепи,
темно-серая куртка, такие же панталоны, белый галстук, стоячий воротничок и
коричневые перчатки, – короче, это был тот самый красивый молодой щеголь,
который недели две назад приезжал к ним узнать ее решение относительно Тэсс.
Миссис
Дарбейфилд, как ребенок, захлопала в ладоши, опустила глаза, потом снова стала
всматриваться. Могло ли ее обмануть значение этой встречи?
– Это
и есть знатный родственник, который сделает сестрицу знатной дамой? –
спросил младший из ребят.
Между
тем видно было, что Тэсс в нерешительности стоит перед кабриолетом, слушая, что
говорит ей его владелец. Но то, что казалось нерешительностью, на самом деле
было кое-чем более серьезным – предчувствием дурного. Тэсс предпочла бы
скромную двуколку. Молодой человек вышел из экипажа и, по-видимому, уговаривал
ее сесть. Она повернулась в ту сторону, где остались ее родные, и посмотрела на
маленькую группу. Казалось, что-то подтолкнуло ее принять решение: быть может,
мысль о том, что она убила Принца. Ода быстро села в кабриолет, молодой человек
занял место рядом с ней и тотчас же хлестнул лошадь. Через секунду они обогнали
медленно тащившуюся двуколку с сундучком и скрылись за выступом холма.
Как
только Тэсс скрылась из виду и случившееся перестало быть интересным зрелищем,
глаза малышей наполнились слезами. Младшая девочка сказала: «Я не хочу, чтобы
бедная Тэсс уезжала и делалась знатной дамой!» – Рот ее искривился, и она
расплакалась. Это оказалось заразительным: сестра последовала ее примеру, и,
наконец, разревелись все трое.
Слезы
были и на глазах Джоан Дарбейфилд, когда она повернулась, чтобы идти домой. Но
когда они добрались до деревни, она уже снова уверовала в милость случая.
Однако ночью, лежа в постели, она вздохнула и на вопрос мужа, что с ней,
ответила:
– Сама
хорошенько не знаю. Только я подумала сейчас, что было бы, пожалуй, лучше, если
бы Тэсс не уехала.
– Ну,
об этом нужно было думать раньше!
– Но
девушке выпал случай… А все-таки, если бы начинать все сначала, я бы ее не
отпустила, не разузнав заранее, действительно ли этот джентльмен
добропорядочный молодой человек и интересуется ею как родственницей.
– Да,
пожалуй, следовало бы это сделать, – проворчал сэр Джон.
Джоан
Дарбейфилд всегда ухитрялась найти какое-нибудь утешение.
– Ну
что ж, ведь она из их же древнего рода и должна с ними поладить, если пустит в
ход свой козырь. А если он теперь на ней не женится, то женится после. Всякому
видно, что он от нее без ума.
– А
какой у нее козырь? Кровь д'Эрбервиллей?
– Нет,
дурачок, – ее лицо; и у меня было такое же.
|
