30
В
надвигающихся сумерках они ехали по ровной дороге, пересекавшей растянувшиеся
на много миль луга, за которыми вставали темные крутые склоны Эгдон-Хита. На
вершине виднелись купы елей, и зазубренные их верхушки напоминали зубчатые
башни, увенчивающие черный заколдованный замок.
Близость
друг к другу поглотила все мысли и чувства Клэра и Тэсс; долго не нарушали они
молчания, и в тишине слышался лишь плеск молока в высоких бидонах. Проселок,
которым они ехали, был таким уединенным, что никто никогда не срывал здесь
орехов с ветвей, и, созревая, они падали на землю, а ягоды ежевики висели
тяжелыми гроздьями. Энджел кнутом притягивал к себе ветки, срывал ягоды и
подавал их Тэсс.
Вскоре
хмурое небо послало первых предвестников ненастья – упали тяжелые капли дождя и
духота сменилась порывами ветра, игравшего волосами путников. Речки и пруды уже
не отливали ртутным блеском; широкая зеркальная гладь превратилась в тусклую
свинцовую пелену, казавшуюся шероховатой. Но Тэсс оставалась задумчивой; дождь
бил ее по лицу, и румянец на загорелых щеках стал ярче. Как всегда, волосы ее
растрепались, так как она доила коров, прижимаясь головой к их животу; из-под
оборок коленкорового чепчика выбились прядки, и, смоченные дождем, они
напоминали липкие водоросли.
– Пожалуй,
лучше было мне не ехать, – прошептала она, посматривая на небо.
– Мне
очень неприятно, что вы оказались под дождем, – сказал он, – но как я
рад, что вы со мною.
Далекий
Эгдон скрылся за дождевой сеткой. Стемнело, и можно было ехать только шагом,
так как дорога то и дело пересекалась шлагбаумами. Стало прохладно.
– Боюсь,
как бы вы не простудились – ведь руки и шея у вас открыты, – сказал
он. – Придвиньтесь ближе ко мне, и дождик до вас не доберется. Я бы еще
больше беспокоился, если бы не надеялся, что дождь будет мне союзником.
Она
незаметно придвинулась ближе, и он набросил на нее и на себя большой кусок
парусины, которым иногда прикрывали от солнца бидоны с молоком. Так как у Клэра
руки были заняты, то Тэсс придерживала парусину, чтобы она не соскользнула.
– Ну,
все в порядке… Нет, не совсем: дождь стекает мне на шею, а вам, должно быть,
приходится еще хуже. Вот теперь хорошо. Тэсс, руки у вас – как влажный мрамор.
Вытрите их парусиной. Теперь дождь вам не страшен, если будете сидеть смирно.
Ну, дорогая, что же вы мне ответите на мой вопрос? Я долго ждал.
В ответ
он услышал только хлюпанье копыт по грязи да плеск молока в бидонах, стоявших
за его спиной.
– Вы
помните, что вы мне сказали?
– Помню, –
отозвалась она.
– Вы
мне ответите раньше, чем мы вернемся домой?
– Постараюсь.
Больше
он не настаивал. Вдали показались развалины господского дома времен Карла I, четко
вырисовывались на фоне неба, а потом остались позади.
– Вот
это интересное место, – начал он, желая развлечь ее. – Одно из многих
поместий, принадлежавших древнему нормандскому роду, который некогда
пользовался огромным влиянием в этой части страны, – роду д'Эрбервиллей. Я
всегда о них вспоминаю, проезжая мимо их бывших владений. Есть что-то грустное
в вымирании древнего знаменитого рода, даже если представители этого рода
прославились как жестокие и властные феодалы.
– Да, –
сказала Тэсс.
В темноте
они медленно подвигались вперед, и вдали замаячил слабый свет – там, где днем
на темно-зеленом фоне появлялась белая полоска дыма, – знак,
свидетельствующий о том, что между уединенным их мирком и современной жизнью
устанавливается время от времени связь. Раза три-четыре в день современная
жизнь вытягивала белое свое щупальце, прикасалась к здешнему мирку, а затем
щупальце быстро втягивалось, словно прикоснулось к чему-то чуждому.
Слабый
свет исходил от закоптелой лампы на маленькой железнодорожной станции – от
жалкой земной звезды, которая, впрочем, имела в некотором смысле больше
значения для обитателей мызы Тэлботейс и всего человечества, чем небесные
светила, хотя далеко ей было до них. Повозку начали разгружать, а Тэсс
спряталась от дождя под ближайшим деревом.
Послышалось
шипение паровоза, по мокрым рельсам поезд почти бесшумно подошел к станции, и
бидоны с молоком были быстро погружены на товарную платформу. Фонари локомотива
на секунду осветили Тэсс Дарбейфилд, неподвижно стоявшую под огромным остролистом.
Ни одно существо не могло быть более чуждо этим сверкающим рычагам и колесам,
чем Тэсс – наивная девушка с полными обнаженными руками, с мокрыми от дождя
волосами и лицом; на ней было ситцевое, отнюдь не модное платье, коленкоровый
чепчик сдвинулся на лоб; она напоминала ласкового, отдыхающего леопарда.
Снова
она уселась возле своего возлюбленного, с той молчаливой покорностью, какая иногда
свойственна страстным натурам. Завернувшись с головой в парусину, они снова
окунулись в глубокий мрак ночи. Тэсс была очень впечатлительна, и
промелькнувшая перед ней вихрем картина технического прогресса заставила ее
глубоко задуматься.
– Завтра
утром лондонцы будут пить за завтраком это молоко, правда? – спросила
она. – Незнакомые люди, которых мы никогда не видели.
– Да,
должно быть, будут пить. Но не в том виде, в каком мы его посылаем. Нужно его
разбавить, чтобы оно не ударило им в голову.
– Знатные
мужчины и женщины, послы и центурионы, дамы, торговки и дети, никогда не
видевшие ни одной коровы.
– Да,
пожалуй, особенно центурионы.
– Люди,
которые понятия о нас не имеют и не знают, откуда явилось это молоко; им и в голову
не придет, что сегодня, под дождем, мы проехали много миль по лугам, чтобы
доставить его вовремя.
– Это
путешествие мы совершили не только ради почтенных лондонцев, мы и себя не
забыли – нам нужно поговорить о животрепещущем деле; и я уверен, что сегодня мы
покончим с ним, дорогая Тэсс. Выслушайте меня: ведь вы мне уже принадлежите – я
говорю о вашем сердце. Не правда ли?
– Вы
это знаете не хуже, чем я. Да, да!
– Но
если ваше сердце принадлежит мне, то почему же вы мне отказываете в своей руке?
– Я
думала только о вас… Я хотела спросить… Я должна вам кое-что сказать…
– Ну
представьте себе, что вы это делаете только ради моего счастья и благополучия.
– О,
если бы это было так… Но моя прежняя жизнь – до того, как я поселилась тут… я хочу…
– Да,
для моего счастья и благополучия. Если я арендую большую ферму в Англии или в колониях,
вы будете незаменимой женой для меня, лучшей, чем любая девица из самого
знатного рода. Тэсси, милая, пожалуйста, перестаньте думать о том, что вы
станете мне поперек дороги.
– Но
моя жизнь… Я хочу, чтобы вы ее знали. Вы должны выслушать, тогда вы меня будете
меньше любить.
– Расскажите,
если хотите, дорогая. Расскажите вашу чудесную жизнь. Ну-с, родилась я там-то,
в таком-то году…
– Я
родилась в Марлоте, – начала она, цепляясь за его слова, сказанные
шутливым тоном. – Там я и выросла, училась в школе, но шестого класса не
закончила. Говорят, я была очень способной и могла сделаться хорошей
учительницей. И решено было, что я буду учительницей. Но моей семье жилось
тяжело; мой отец не очень-то любил трудиться и к тому же выпивал.
– Да,
да! Бедное дитя! Старая история! – Он крепче прижал ее к себе.
– А
потом… я должна вам рассказать… Это очень необычно… это касается меня… я… я…
была…
Голос
Тэсс прервался.
– Да,
милая, не волнуйтесь.
– Я…
я не Дарбейфилд, а д'Эрбервилль… из того самого рода д'Эрбервиллей, владевших
старым замком, мимо которого мы проехали. И мы все обеднели.
– Д'Эрбервилль!
Вот как! Это и смущало вас, дорогая моя?
– Да, –
чуть слышно проговорила она.
– Но
почему же я буду меньше любить вас теперь?
– Хозяин
говорил, что вы ненавидите старинные роды.
Он
расхохотался.
– Ну
что ж, в этом есть доля правды. Мне противно, что аристократы превыше всего
ставят чистоту крови. Я считаю, что уважать мы должны лишь духовные качества –
ум и добродетель, а отнюдь не благородное происхождение. Но эта новость меня
заинтересовала; вы не можете себе представить, как я заинтересован. А разве вас
не занимает, что вы происходите из такого знатного рода?
– Нет.
Мне это казалось печальным… в особенности с тех пор, как я сюда приехала и
узнала, что эти холмы и поля когда-то принадлежали предкам моего отца. Но
другие холмы и поля принадлежали предкам Рэтти и, быть может, Мэриэн, так что я
ничего особенного в этом не вижу.
– Да,
удивительно, как много людей, обрабатывающих теперь землю, некогда владело ею!
Не понимаю, почему не воспользуются этим представители некоторых политических
школ! Но они, по-видимому, не знают… Странно, что я не заметил сходства вашей
фамилии с фамилией д'Эрбервилль, не уловил искажения, бросающегося в глаза. Так
вот она, страшная тайна!
Тэсс
промолчала. В последнюю секунду мужество ей изменило: она боялась, как бы не
упрекнул он ее за то, что она не сказала ему обо всем раньше. И инстинкт
самосохранения оказался сильнее ее чистосердечия.
– Конечно, –
продолжал ничего не подозревающий Клэр, – я был бы рад, если бы вы происходили
из среды многострадального, немого и безвестного простого народа, а не от этих
корыстолюбцев, которые составляют меньшинство и могущества достигли в ущерб
остальным. Но меня испортила любовь к вам, Тэсс, – добавил он со
смехом, – и сделала своекорыстным. Узнав о вашем происхождении, я радуюсь
за вас. Общество состоит из неисправимых снобов, и теперь – благодаря вашим
предкам – с большой охотой примет вас как мою жену, тем более что я намерен
заняться вашим образованием и сделать вас начитанной женщиной. Да и моя мать,
бедняжка, будет лучшего мнения о вас, Тэсс. С этого дня вы должны правильно
произносить свою фамилию – д'Эрбервилль.
– Прежняя
мне больше нравится.
– Но
вы должны, дорогая! Ведь десятки выскочек-миллионеров ухватились бы за такую фамилию.
Кстати, один из них завладел этим именем… Где я о нем слыхал? Кажется, в
окрестностях Заповедника. Ну конечно, это тот самый человек, который повздорил
с моим отцом, – я вам о нем рассказывал. Какое странное совпадение!
– Энджел,
я не хочу носить эту фамилию! Быть может, она приносит несчастье!
Тэсс
была взволнована.
– Вот
вы и попались, госпожа Тереза д'Эрбервилль! Возьмите мою фамилию, и вы избавитесь
от своей! Тайна открыта, и теперь у вас нет оснований мне отказывать.
– Если
в самом деле вы будете счастливы, женившись на мне, и если чувствуете, что вы
очень-очень хотите сделать меня своей женой…
– Конечно,
дорогая!
– Если
только вы меня любите так сильно, что не можете без меня жить (какой бы я ни
была дурной), то, пожалуй, я должна согласиться.
– Ты
согласишься – да нет, ты уже согласилась! Ты будешь моей до конца жизни!
Он
крепко обнял ее и поцеловал.
– Да.
Не
успела она выговорить это слово, как разрыдалась без слез, – казалось,
сердце ее не выдержит. Тэсс отнюдь не была истеричкой, и Клэр был изумлен.
– О
чем ты плачешь, любимая?
– Не
могу сказать… не знаю… я так рада, что я ваша и могу дать вам счастье.
– Но
это не очень-то похоже на радость, моя Тэсси!
– Я…
плачу потому, что не сдержала клятвы! Я говорила, что никогда не выйду замуж.
– Но
если ты меня любишь, значит, ты хочешь, чтобы я был твоим мужем.
– Да,
да, да! Но… ах, зачем только я родилась на свет!
– Милая
моя Тэсс, если бы я не знал, что ты очень взволнована и очень неопытна, это восклицание
показалось бы мне не особенно лестным. Как можешь ты так говорить, если действительно
меня любишь? Любишь ли ты меня? Хотел бы я, чтобы ты это как-нибудь доказала.
– Какие
вам еще нужны доказательства? – воскликнула она в порыве бесконечной неясности. –
Быть может, вот это?
Она
обвила рукой его шею, и Клэр впервые узнал, как целует страстная женщина
человека, которого любит всей душой.
– Ну
вот… теперь ты веришь? – спросила она, краснея и вытирая глаза.
– Да.
И, в сущности, я никогда не сомневался… никогда!
Они
ехали во мраке, сжавшись в один комок под парусиной, и лошадь брела как ей
вздумается, а дождь хлестал по ним. Тэсс согласилась. Она могла бы согласиться
с самого начала. «Жажда радости», которой проникнуто все живое, эта великая
сила, влекущая человечество по своему произволу, как влечет поток беспомощные
водоросли, не могла быть подавлена туманными размышлениями об общественных
предрассудках.
– Я
должна написать матери, – сказала Тэсс. – Ты ничего против этого не
имеешь?
– Конечно,
ничего, дорогое дитя! Тэсс, ты еще ребенок, если не понимаешь, что как раз теперь-то
и нужно написать твоей матери, и я поступил бы дурно, если бы стал возражать.
Где она живет?
– Там
же, в Марлоте. В конце Блекмурской долины.
– Так,
значит, я тебя действительно видел раньше…
– Да,
когда мы плясали на лугу, но ты не хотел со мной танцевать. О, я надеюсь, что
это не было дурным предзнаменованием!
|
