Увеличить |
39
Через
три недели после свадьбы Клэр спускался с холма по дороге, ведущей к хорошо знакомому
отцовскому приходу. По мере того как спускался он с холма, церковная колокольня
все выше поднималась в вечернем небе, словно вопрошая его, зачем он сюда
пожаловал. В городке, окутанном сумерками, никто, казалось, не замечал его и,
конечно, никто не ждал. Явился он сюда словно призрак, и звук собственных шагов
был помехой, от которой, хотелось отделаться.
Жизнь
теперь предстала ему в ином свете. До сих пор он воспринимал ее лишь как мыслитель,
а теперь, казалось ему, познал ее как человек практический, хотя, пожалуй, в
этом он ошибался. Впрочем, он перестал воспринимать человечество сквозь дымку
мечтательной неясности итальянского искусства, теперь ему всюду виделись
вытаращенные глаза и жуткие позы экспонатов музея Виртца и гримасы в манере ван
Беерса.
В эти
первые недели поступки его были лишены какой бы то ни было последовательности.
Сначала он машинально пытался осуществить свои агрономические замыслы, делая
вид, будто в жизни его не произошло ничего из ряда вон выходящего, как советуют
поступать мудрые люди всех веков, но затем пришел к заключению, что ни одному
из этих великих мудрецов не пришлось проверить на опыте практичность своих
советов. «Вот самое главное: не ведай смятения», – сказал языческий
моралист. Клэр придерживался того же мнения. И, однако, был в смятении. «Пусть
сердце твое не ведает ни тревоги, ни страха», – сказал Назареянин. Клэр
охотно с этим соглашался, но все-таки пребывал в тревоге. Как хотелось ему
встретиться с этими двумя великими мыслителями и обратиться к ним, просто как к
людям, с просьбой объяснить их метод!
Затем им
овладело тупое равнодушие, и ему чудилось, что на свою собственную жизнь он
смотрит с пассивным любопытством постороннего зрителя.
Его
мучила уверенность, что беды этой не случилось бы, будь Тэсс не из рода
д'Эрбервиллей. Когда он узнал, что в ней течет кровь угасшего древнего рода, а
не простолюдинов – молодого племени, как представлял он себе в мечтах, –
почему не хватило у него твердости духа покинуть ее, оставаясь верным своим
принципам? Вот результаты его вероотступничества, и наказание его заслуженно.
Потом он
почувствовал утомление и беспокойство, упорно возраставшие. Он задавал себе
вопрос: справедливо ли он поступил с ней? Он ел и пил машинально, без всякого
аппетита. Проходили часы, отчетливее вырисовывались мотивы всех его поступков,
совершенных в былые дни, и он понял, что мысль о Тэсс, как о дорогом, близком
ему существе, присутствовала во всех его планах, словах и делах.
Во время
своих скитаний в предместье одного городка он заметил сине-красный плакат, возвещавший
о великих преимуществах, какие предоставляет Бразилия эмигрантам-земледельцам.
Землю можно было получить на исключительно выгодных условиях. Мысль о Бразилии
понравилась ему своей новизной. Пожалуй, Тэсс могла бы приехать к нему
туда, – быть может, в новом окружении, в стране, где понятия и обычаи были
иными, условности не имеют той власти, которая, по мнению Клэра, препятствовала
совместной их жизни в Англии. Короче, он склонялся к мыслям о Бразилии тем
более, что время года благоприятствовало такой поездке.
Теперь
возвращался он в Эмминстер, чтобы сообщить родителям о своем плане и как-нибудь
объяснить отсутствие Тэсс, скрыв от них причину разлуки. Когда он подходил к
двери, молодой месяц светил ему в лицо так же, как светила полная луна в ту
ночь, когда он на руках переносил свою жену через реку, направляясь к
монастырскому кладбищу. Но с тех пор лицо его осунулось.
Клэр не
предупредил родителей о своем приезде, и появление его взволновало дом пастора,
подобно тому как зимородок, ныряя в воду, волнует поверхность тихого пруда.
Отец и мать сидели в гостиной, но оба брата уже уехали к себе. Энджел вошел и
тихо прикрыл за собой дверь.
– Но
где же твоя жена, дорогой Энджел? – воскликнула мать. – Как ты нас
удивил!
– Она
у своей матери… временно. А я поспешил домой, потому что решил ехать в
Бразилию.
– В
Бразилию! Но ведь там живут одни католики!
– Разве?
Я об этом не подумал.
Но даже
эта неожиданная и неприятная новость – отъезд его в страну папистов – не могла
надолго занять мысли мистера и миссис Клэр, которых, естественно, женитьба сына
интересовала гораздо больше.
– Три
недели тому назад мы получили твою записку, извещавшую о свадьбе, –
сказала миссис Клэр, – и, как тебе известно, отец выслал вам дар твоей
крестной матери. Конечно, мы считали более разумным не ехать на свадьбу, тем
более что ты предпочел отпраздновать ее на мызе, а не в доме невесты. Наше
присутствие стеснило бы тебя, а нам не доставило бы никакого удовольствия, –
твои братья были в этом убеждены. Теперь, когда все уже кончено, мы не станем
сетовать, тем более что ты избрал ее как помощницу на поприще, ради которого ты
отказался стать проповедником слова божия. И все-таки мне хотелось бы повидать
ее раньше, Энджел, или хотя бы узнать о ней больше. Мы ей пока не послали
никакого подарка, так как не знаем, что может ей понравиться, но считай, что
это только отсрочка. Энджел, мы с отцом нисколько не сердимся на тебя из-за
этой женитьбы, но мы решили отложить свое суждение о ней, пока не познакомимся
с твоей женой. А ты не привез ее с собой! Это странно. Что случилось?
Он
ответил, что, по их мнению, ей следовало съездить к своим родителям, пока он
навещает своих.
– Признаюсь
тебе, дорогая мама, – сказал он, – я не собирался, ее привозить сюда,
пока у меня не было уверенности, что она заслужит ваше расположение. Но теперь
возник этот новый план поездки в Бразилию. Если я туда поеду, вряд ли удобно
будет брать ее в это первое путешествие. Она будет жить у своей матери, пока я
не вернусь.
– И
я не увижу ее до твоего отъезда?
Вряд ли
это могло удаться. Сначала, как он уже сказал, он хотел на время отложить это
свидание, считаясь с их предрассудками… с их чувствами, Впрочем, для этого были
и другие причины. Если он немедленно отправится в Бразилию, то домой вернется приблизительно
через год, и, быть может, они повидают его жену раньше, чем он снова
уедет, – на этот раз с нею.
Подали
ужин, приготовленный на скорую руку, и Клэр стал развивать свои планы. Мать все
еще была огорчена тем, что не познакомилась с его молодой женой.
Восторженность, с какой Клэр еще так недавно говорил о Тэсс, пробудила в ней
материнское сочувствие, и она почти готова была поверить, что и на мызе
Тэлботейс можно найти очаровательную женщину. Она посматривала на сына в то
время, как тот ужинал.
– Если
бы ты описал ее мне. Я уверена, Энджел, что она очень хорошенькая!
– О,
несомненно! – с жаром воскликнул он, скрывая боль.
– И,
конечно, не приходится спрашивать о том, чиста ли она и добродетельна?
– Да,
разумеется, она чиста и добродетельна.
– Я
как будто вижу ее. В прошлый раз ты говорил, что она прекрасно сложена, что у
нее красивые алые губы, ресницы и брови темные, коса толстая, как корабельный
канат, а глаза большие, сине-черно-фиолетовые.
– Да,
мама.
– Я
ее вижу, как живую. И в такой глуши она вряд ли встречалась когда-нибудь с
молодыми людьми другого круга, пока не встретила тебя.
– Да,
вряд ли.
– Ты
ее первая любовь?
– Конечно.
– Ну
что ж, бывают жены похуже этих простодушных, румяных и здоровых девушек с фермы.
Конечно, я предпочла бы… но если моему сыну предстоит быть земледельцем, то,
пожалуй, это и лучше, что жена его привыкла к жизни на ферме.
Отец был
менее любопытен, но когда настало время перед вечерней молитвой прочесть, как
обычно, главу из Библии, он сказал жене:
– Мне
кажется, более уместно будет по случаю приезда Энджела прочесть тридцать первую
главу из притчей, вместо той, какую полагается читать по порядку.
– Да,
конечно, – отозвалась миссис Клэр. – Слова царя Лемуила. (Главу и
стих из Библии она могла процитировать не хуже, чем ее муж.) Дорогой мой сын,
твой отец решил прочесть нам главу из притчей, в которой восхваляется
добродетельная жена. И нам не нужно напоминать о том, что эти слова относятся к
отсутствующей. Да хранит ее господь на всех путях ее!
У Клэра
словно комок застрял в горле. Переносный аналой был выдвинут из угла и водружен
перед камином; вошли две старые служанки, и отец Энджела начал читать с
десятого стиха указанной главы:
– «Кто
найдет добродетельную жену? Цена ее выше жемчугов. Она встает еще ночью и раздает
пищу в доме своем, препоясывает силою чресла свои и укрепляет мышцы свои. Она
чувствует, что занятие ее хорошо, и светильник ее не гаснет и ночью. Она
наблюдает за хозяйством в доме своем и не ест хлеба праздности. Встают дети – и
ублажают ее; встает муж – и хвалит ее; много было жен добродетельных, но ты
превзошла всех их».
По
окончании вечерней молитвы мать сказала:
– Я
невольно думала о том, как удивительно подходят некоторые стихи этой главы,
прочитанной твоим дорогим отцом, к женщине, которую ты избрал. Да,
добродетельная женщина – это женщина работящая; не лентяйка, не светская
красавица, но та, что руки свои, мысли и сердце отдает для блага ближних.
«Встают дети – и ублажают ее, встает муж – и хвалит ее; много было жен
добродетельных, но ты превзошла всех их». Да, хотелось бы мне повидать ее,
Энджел. Раз она чиста и целомудренна, значит, и хорошо воспитана.
Клэр не
мог дольше выносить это. Глаза его были полны слез, жгучих, словно капли раскаленного
свинца. Наскоро пожелал он спокойной ночи этим искренним и простодушным людям,
которых так горячо любил; они не знали плотских мук, и дьявол не смущал их
сердца, – для них все это было чем-то туманным и далеким. Он ушел в свою
комнату.
Мать
последовала за ним и постучала в дверь. Клэр открыл ее и увидел, что мать
смотрит на него с беспокойством.
– Энджел, –
начала она, – что-то случилось, и поэтому ты так скоро уезжаешь? Я вижу,
что ты сам не свой.
– Отчасти
ты права, мама, – ответил-он.
– Из-за
нее? Да, сын мой, я знаю, что это из-за нее!. Вы уже поссорились?
– В
сущности, мы не поссорились, – сказал он, – но у нас произошла
размолвка.
– Энджел,
в ее прошлом нет никакого пятна?
Материнский
инстинкт подсказал миссис Клэр, какая причина могла скрываться за смятением ее
сына.
– Она
чиста как снег! – ответил он.
И знал,
что повторит эту ложь, даже если будет осужден за нее на вечную муку.
– Ну,
тогда все остальное не имеет значения. В конце концов мало встретишь нарвете
людей чище, чем неиспорченная деревенская девушка. Некоторая грубость манер,
которая сначала может оскорблять твой вкус, более утонченный, со временем
должна сгладиться в твоем обществе и под твоим влиянием.
Эта
ужасная ирония, продиктованная слепым великодушием, навела Клэра на мысль, до
сих пор не приходившую ему в голову: этой женитьбой он окончательно погубил
свою карьеру. Правда, лично для себя он мало заботился о карьере, но ради
родителей и братьев хотел иметь право на уважение. И теперь, когда он смотрел
на свечу, пламя ее как будто говорило, что оно должно светить разумным людям и
ему противно освещать лицо глупца и неудачника.
Когда
волнение его улеглось, он вдруг почувствовал яростное раздражение против своей
бедной жены за то, что из-за нее он вынужден лгать родителям. Рассерженный, он
готов был осыпать ее упреками, словно она находилась здесь, в комнате. А затем
в темноте прозвучал ее воркующий голос, жалобный и укоризненный, губы ее нежно
коснулись его лба, и он почувствовал ее теплое дыхание.
В эту же
ночь женщина, которую он мысленно старался унизить, думала о том, какой замечательный
и добрый человек ее муж. Но над обоими нависла тень, гораздо чернее той, какую
видел Энджел Клэр, – его собственная ограниченность. Вопреки всем его
попыткам быть независимым в своих суждениях этот передовой человек, полный
добрых намерений человек последней четверти века, оставался рабом условностей и
обычаев, уважение к которым прививалось ему в детстве. Ни один пророк не сказал
ему – а сам он не был пророком, – что молодая его жена достойна похвал
царя Лемуила не меньше, чем всякая другая женщина, питающая такое же отвращение
к греху, – ибо не достижение, но стремление служит мерилом истинной
нравственности. Кроме того, человек, которого мы разглядываем вблизи,
проигрывает, так как нет теней, скрывающих его недостатки, а далекие туманные
фигуры вызывают только уважение и самые недостатки их на расстоянии
превращаются в достоинства. Думая о том, что Тэсс оказалась не той, какой он ее
себе представлял, он проглядел ее такой, какой она была, и не вспомнил, что не
всегда совершенство ценнее всего.
|