 Увеличить |
49
Послание
было своевременно доставлено к завтраку в тихий дом священника на западе той
долины, где воздух такой мягкий, а земля такая тучная, что возделывание полей
не требует тяжких усилий, как в Флинтком-Эше, и где даже люди, по мнению Тэсс,
принадлежат к какой-то иной породе (хотя в действительности они везде
одинаковы). Заботясь о том, чтобы письма не пропадали, Энджел посоветовал Тэсс
писать на имя отца, которого не забывал уведомлять о перемене своего адреса в
той стране, куда с тяжелым сердцем отправился на разведку.
– Ну
вот, – сказал старый мистер Клэр жене, прочтя адрес на конверте, –
если Энджел в конце будущего месяца намеревается, как он нам писал, покинуть
Рио и посетить родину, то это письмо, пожалуй, ускорит его отъезд; мне кажется
оно от его жены.
Он
глубоко вздохнул, и письмо было тотчас переадресовано Энджелу.
– Милый
мой мальчик! Надеюсь, он благополучно вернется домой, – прошептала миссис
Клэр. – До конца жизни я буду считать, что мы были к нему несправедливы.
Ты должен был бы послать его в Кембридж, несмотря на его неверие, и дать ему
такое же образование, какое получили старшие братья. При благотворном влиянии
он изменил бы свои взгляды и, быть может, в конце концов принял сан. И во
всяком случае это было бы справедливее по отношению к нему.
Это был
единственный упрек в отношении их сыновей, который миссис Клэр позволяла себе
делать мужу. Да и этот упрек повторяла она нечасто, так как была женщиной не
только благочестивой, но и мягкой. Она знала, что и его тревожат сомнения,
справедливо ли он поступил в данном случае. Частенько слышала она, как в часы
бессонницы он, сдерживая вздохи, молится об Энджеле. Впрочем, непреклонный
евангелист и теперь считал, что не вправе был дать своему неверующему сыну то
же академическое образование, какое получили его братья, – вполне возможно
и даже весьма вероятно, что Энджел использовал бы свои познания для
опровержения тех самых доктрин, служение которым его отец сделал целью своей
жизни и жизни своих старших сыновей. Возводить одной рукой пьедестал для двух
верующих, а другой – для неверующего казалось ему поступком, не соответствующим
его убеждениям, положению и надеждам. Тем не менее он любил своего сына, столь
неудачно названного Энджелом, и втайне сокрушался по поводу своего решения в
отношении сына, подобно тому как сокрушался Авраам, поднимаясь с обреченным
Исааком на гору. И немая его скорбь была мучительнее тех упреков, какие
приходилось ему слышать от жены.
Они
считали себя виновниками этого неудачного брака. Если бы Энджелу не суждено
было стать фермером, он не общался бы с деревенскими девушками. Они не знали,
что именно привело его к разрыву с женой, и не знали, когда произошел этот
разрыв. Сначала они предполагали, что он вызван какой-то непреодолимой неприязнью.
Но в последних письмах Энджел вскользь упоминал о том, что собирается приехать
за ней и увезти с собой; теперь они начали надеяться, что разрыв между ними
вызван обстоятельствами, которые в конце концов можно устранить. Он им сказал,
что она живет со своими родными, и, теряясь в догадках, они решили не
вмешиваться в отношения, которых не могли изменить к лучшему.
Тот,
кому адресовано было письмо Тэсс созерцал в это время бесконечные равнины со спины
мула, который вез его из центральных областей Южной Америки к побережью. В этой
чужой стране Энджелу не повезло. Он все еще не мог оправиться после тяжелой
болезни, которую перенес вскоре по приезде, и почти готов был отказаться от
мысли приобрести здесь ферму, но скрывал это от своих родителей, пока еще
окончательно не передумал.
Толпы
земледельцев, ослепленных надеждой на легкую и свободную жизнь и эмигрировавших
вместе с ним в эту страну, страдали, чахли, умирали. Видел он матерей с
английских ферм, которые брели пешком, неся на руках детей. Когда дети
заболевали лихорадкой и умирали, мать голыми руками рыла в рыхлой земле могилу
ребенку и, тихо поплакав, плелась дальше.
Первоначально
Энджел не думал эмигрировать в Бразилию, он хотел приобрести ферму на родине, в
одном из северных или восточных графств. Сюда он приехал в припадке отчаяния –
тяга в Бразилию, захватившая английских земледельцев, у него проявилась в тот
момент, когда им овладело желание бежать от прошлой своей жизни.
За время
своего отсутствия он духовно повзрослел лет на десять. Теперь он ценил в жизни
не столько красоту, сколько долг. Давным-давно отвергнув старые мистические
системы, он пересмотрел и старый кодекс морали, придя к выводу, что и он
нуждается в изменениях. Кого можно назвать нравственным человеком? И вопрос еще
более существенный: что значит быть нравственной женщиной? Красота или уродство
натуры проявляются не только в уже совершенном, но и в стремлениях и импульсах;
подлинная история человека определяется не тем, что он совершил, но тем, что
хотел совершить.
А если
так, то что же представляла собой Тэсс?
Теперь
он видел ее в ином свете и начал сожалеть о том, что поторопился вынести ей
приговор. Навеки он от нее отвернулся или нет? Он не мог утверждать, что будет
ее отвергать всегда, а раз так, значит он уже принимал ее теперь.
Эта
нарастающая неясность к ней возникла в тот период, когда она жила в
Флинтком-Эше, но еще не смела смутить его покой и написать о своей жизни или
своих чувствах. Это приводило его в недоумение; не понимая, почему она не
пишет, он не спрашивал о мотивах. Таким образом, смиренное ее молчание было
истолковано неправильно. Каким оно было в сущности красноречивым, если бы
только он мог его понять! Она буквально исполняла приказание, отданное им и забытое;
смелая от природы, она тем не менее отказывалась от всех своих прав, признавала
его приговор вполне справедливым и молча склонялась перед ним.
Когда
Энджел верхом на муле возвращался к побережью, с ним ехал еще один человек.
Этим спутником был англичанин, прибывший с той же целью, что и Энджел, но родом
из другой части острова. Оба находились в угнетенном состоянии и беседовали о
личных своих делах. Откровенность вызывает на откровенность. Людям, скитающимся
в далеких странах, свойственно открывать чуть ли не первому встречному такие
стороны своей жизни, о каких они никогда не заикнулись бы в разговоре с
друзьями, – и Энджел, путешествуя с этим человеком, рассказал ему
печальную историю своей женитьбы.
Незнакомец
побывал во многих странах и знал обычаи многих народов – несравненно больше,
чем Энджел. Для его космополитического мышления подобные уклонения от
социальных норм, столь серьезные для нашей морали, не имели никакого значения,
как не имеют значения для формы земного шара долины и горные цепи. Он взглянул
на дело с совершенно иной точки зрения; он считал, что прошлое Тэсс
несущественно, важно лишь одно: какой женой могла она стать, и Клэру он заявил
откровенно, что тот не должен был уезжать от нее.
На
следующий день их застигла гроза, и они вымокли до костей. Спутник Энджела
заболел лихорадкой и в конце недели умер. Клэр задержался на несколько часов,
чтобы похоронить его, а затем продолжал путь.
Слова,
мимоходом брошенные беспристрастным человеком – о его жизни, – Клэр
решительно ничего не знал и фамилию его услышал впервые, – были как бы
освящены его смертью и произвели на Клэра более сильное впечатление, чем
всевозможные рассуждения философов об этике. Сравнивая себя с ним, он устыдился
узости своих взглядов. Собственная его непоследовательность стала очевидной.
Всегда он превозносил эллинское язычество, предпочитая его христианству. А у
эллинов незаконная связь вовсе не была для женщины позором. Стало быть, его
отвращение к недевственности, унаследованное им вместе с мистическим
вероучением, вряд ли может быть оправдано, если девушка пала жертвой коварства.
Он почувствовал угрызения совести. Припомнились запечатлевшиеся в его памяти
слова Изз Хюэт. Он спросил Изз, любит ли она его, и девушка ответила
утвердительно. Любит ли она его больше, чем Тэсс? Нет, ответила она; Тэсс готова
жизнь отдать за него, а больше и она сама не может сделать.
Тэсс
вспомнилась ему такой, какой была в день свадьбы. Как не сводила она с него
глаз, как прислушивалась к его словам, словно считала его божеством. А в тот
страшный вечер у камина, когда ее простая душа раскрылась перед ним, каким
жалким казалось ее лицо, освещенное пламенем: она не в силах была понять, что
он может лишить ее своей любви и защиты.
И так из
обвинителя он превращался в ее защитника. Прежде, если он думал о ней, ему в голову
приходили циничные мысли; но ни один человек не может быть всю жизнь только
циником, и он прогнал эти мысли. Возникли они потому, что он подчинился влиянию
общих принципов, пренебрегая особенностями данного случая.
Но все
размышления на эту тему далеко не новы; любовники и мужья и раньше проходили
через это. Клэр был жесток по отношению к ней, в этом не может быть сомнения.
Часто, слишком часто мужчины бывают жестоки к женщинам, которых любят или
любили, а женщины – к мужчинам. Но жестокость эта кажется нежностью по
сравнению с той всеобщей жестокостью, из которой она вырастает, –
жестокостью обстоятельств к человеку, жестокостью средств к цели, жестокостью
сегодняшнего дня ко вчерашнему, а завтрашнего дня к сегодняшнему.
Предки
Тэсс – могущественный род д'Эрбервиллей, к которому он относился с презрением
как к растратившему свои силы, – теперь производили на него совсем иное
впечатление. Почему не понимал он раньше, что подобные вещи можно оценивать не
только политически? Что они многое дарят воображению? С этой точки зрения происхождение
Тэсс было фактом огромной значимости; теперь род Тэсс не играл никакой роли в
экономической жизни страны, но ее происхождение оставалось весьма важным
стимулом для мечтателя и для моралиста, рассуждающего о падении и гибели. Этот
факт – это маленькое отличие, сохранившееся в крови и фамилии бедной
Тэсс, – будет очень скоро забыт, и будет предана забвению ее
наследственная связь с мраморными памятниками и свинцовыми гробами в Кингсбире.
Безжалостно уничтожает Время свою же собственную романтику! Снова и снова
представляя себе лицо Тэсс, он думал теперь, что замечал в нем то гордое
достоинство, которое, наверно, отличало ее благородных прабабок. И это видение
вновь вызывало в его сердце прежнее чувство, сопровождающееся какой-то неясной
болью.
Хотя
прошлое ее не было безупречно, но в Тэсс было нечто гораздо более драгоценное,
нежели свежесть ее товарок. Разве оставшиеся после сбора урожая гроздья в
вертограде Ефрема не были вкуснее всего винограда Авии?
Так
вещала возрождающаяся любовь, расчищая путь для смиренных излияний Тэсс,
которые были только что отправлены Клэру его отцом; но из-за дальности
расстояния они не скоро могли быть услышаны.
Между
тем надежды Тэсс на возвращение Энджела в ответ на ее мольбу то разгорались, то
угасали. Гасли они потому, что в обстоятельствах, приведших к разлуке, никаких
изменений не произошло – не могло произойти, а если искупление не пришло, когда
она была с ним, тем более не могло это случиться в ее отсутствие. Однако она
все время думала о том, как бы ему понравиться, если он вернется. Она сожалела,
что не постаралась запомнить те мелодии, какие он играл на арфе, не выпытала у
него, какие баллады, распеваемые деревенскими девушками, он любит. Она
осторожно расспрашивала об этом Эмби Сидлинга, который приехал вслед за Изз из
Тэлботейс, а Эмби случайно запомнил, что из тех песенок, какие распевали они на
мызе, чтобы легче было доить коров, Клэр, казалось, отдавал предпочтение «В
саду Купидона», «Есть у меня парк, есть у меня гончие» и «На рассвете», но
равнодушно выслушивал «Брюки портного» и «Какой я выросла красоткой», хотя это
и прекрасные песенки.
Теперь
Тэсс хотелось петь эти баллады как можно лучше. Частенько она распевала их,
когда оставалась одна, – в особенности «На рассвете»:
Проснись,
проснись, проснись,
И
милочке своей
Нарви
букет цветов –
Тех,
что в саду растут.
Все
горлинки, смотри,
Вьют
гнезда на ветвях
Весеннею
порой
На
утренней заре.
Даже
камень и тот был бы растроган, когда пела она эти песни холодной ранней весной,
если случалось ей работать в стороне от других девушек. Слезы струились у нее
по щекам; она думала, что, наверное, он все-таки не приедет и не услышит ее, и
простые глупые слова песни звучали как насмешка, терзая ее измученное сердце.
Погруженная
в мечты, Тэсс словно не замечала, что время идет, дни становятся длиннее, и
благовещенье, когда окончится срок ее пребывания на ферме, уже не за горами.
Но до
благовещенья произошло событие, которое направило ее мысли в другую сторону.
Однажды вечером она сидела, по обыкновению, в общей комнате вместе с хозяевами,
когда кто-то постучал в дверь и спросил, здесь ли Тэсс. На фоне сумеречного
неба вырисовывалась в дверях высокая фигура – ее можно было принять за взрослую
женщину, не будь она худенькой и тонкой, как ребенок. В сумерках Тэсс не узнала
пришедшую, пока та не назвала ее по имени.
– Как,
это ты, Лиза Лу? – удивилась Тэсс.
Сестра
ее, которую год с небольшим она оставила ребенком, вдруг выросла, как на
дрожжах, стала девушкой, но вряд ли сама понимала происшедшую с ней перемену.
Юбка, когда-то длинная, была ей теперь коротка, а тонкие ноги и руки, которые
она не знала куда девать, красноречиво свидетельствовали о ее молодости и
неопытности.
– Да,
Тэсс, я целый день шла пешком, – сказала Лу с невозмутимой
серьезностью, – старалась отыскать тебя и очень устала.
– Что
случилось дома?
– Матери
очень плохо, доктор сказал, что она умирает. Да и отец тоже плох; и он все
говорит о том, что не годится человеку из такой знатной семьи работать не
покладая рук, как простому крестьянину. Вот мы и не знаем, что нам делать.
Тэсс так
глубоко задумалась, что не сразу догадалась позвать Лизу Лу в дом. Усадив ее и
напоив чаем, она приняла наконец решение. Ей необходимо вернуться домой. Срок
договора еще не истек, но так как до шестого апреля, до дня благовещенья,
оставалось мало времени, она решила рискнуть и уйти немедленно.
Отправляясь
в путь этим же вечером, она выигрывала целый день, но сестра ее так устала, что
должна была отдохнуть до утра. Тэсс сбегала к Мэриэн и Изз, рассказала о
случившемся и попросила замолвить за нее словечко перед фермером. Вернувшись,
она покормила Лу, уложила ее в свою постель, потом собрала кое-какие вещи,
которые могли поместиться в плетеной корзинке, и отправилась в путь, приказав
Лу выйти на следующее утро.
|
