Увеличить |
3
Однако
Тэсс Дарбейфилд не так легко забыла этот эпизод. Не сразу решилась она снова принять
участие в танцах; хотя кавалеров могло быть у нее много, но – увы! – они
не были так любезны, как этот незнакомый молодой человек. И лишь когда на
склоне холма лучи солнца поглотили удаляющуюся фигуру незнакомого юноши,
стряхнула она с себя мимолетную печаль и ответила согласием приглашавшему ее
кавалеру.
Она
оставалась со своими товарками до сумерек и танцевала с большим удовольствием;
хотя движения в такт музыке были ей приятны сами по себе – сердце ее еще никем
не было затронуто; видя «сладкие муки, горькие радости, нежные страдания и
приятное отчаяние» тех девушек, чьи сердца не устояли перед долгой осадой, она
и не догадывалась, на какое чувство окажется способна сама. Ссоры парней из-за
ее руки во время джиги были для нее только развлечением, и когда молодые люди
начинали чересчур горячиться, она их журила.
Быть
может, осталась бы она на лугу и дольше, если бы вдруг не вспомнила с тревогой
о странном поведении отца; мучимая беспокойством, она покинула танцующих и
пошла в конец деревни, где стоял родительский дом.
Не дойдя
до коттеджа нескольких десятков шагов, она снова услышала ритмические звуки, но
уже не те, от которых ушла, – звуки знакомые, давно-давно знакомые! Из
дома доносилось равномерное постукивание, вызванное энергичным раскачиванием
колыбели, стоявшей на каменном полу; и под такой аккомпанемент женский голос
задорной скороговоркой пел песенку про пеструю корову:
Я
видел, как она легла-а-а вон в той зеленой ро-о-о-ще:
Идем
со мной, любовь моя, и ты ее отыщешь.
Затем и
постукивание колыбели и песня на секунду стихали и раздавались воркующие восклицания:
– Бог
да благословит твои бриллиантовые глазки! И нежные щечки! И вишневый ротик! И
миленькие ножки! И каждый кусочек тельца!
После
этого моленья стук и пенье возобновлялись, и «Пестрая корова» начиналась
сначала. Так обстояло дело, когда Тэсс открыла дверь, вошла и остановилась у
порога, обозревая представившуюся ее глазам картину.
Несмотря
на пение, от этой комнаты повеяло на девушку невыразимой тоской. После веселого
праздничного дня – белых платьев, букетов, ивовых жезлов, пляски на зеленом лугу,
вспышки нежного чувства к незнакомцу – этот желтый тусклый свет
одной-единственной свечи, озарявший тоскливую картину… Какой резкий переход!
Однако она почувствовала не только болезненное разочарование, но и леденящий
укор совести оттого, что не вернулась раньше, чтобы помочь матери в домашних
делах, а веселилась на лугу.
Ее мать
стояла, окруженная детьми, как оставила ее Тэсс, – стояла, склонившись над
лоханью, занятая стиркой, которую, как всегда, отложила с понедельника до конца
недели. Из этой лохани извлечено было накануне – Тэсс почувствовала мучительные
угрызения совести – то самое белое платье, которое она так небрежно запачкала
зеленью у подола, гуляя по росистой траве, – платье, выжатое и выглаженное
руками ее матери.
По
обыкновению, миссис Дарбейфилд балансировала перед лоханью на одной ноге, а
другой покачивала колыбель младшего ребенка. Качалка, на которой стояла
колыбель, столько лет выдерживала тяжесть стольких детей, что от трения о
каменный пол полозья ее стали почти плоскими; поэтому колыбель, качаясь, резко
подпрыгивала, и младенец перекатывался из стороны в сторону, словно ткацкий
челнок. А миссис Дарбейфилд, возбужденная собственным пением, раскачивала
колыбель со всем пылом, какой сохранился в ней после длинного дня возни с лоханью.
Тук-тук,
тук-тук – стучала колыбель; пламя свечи вытянулось и заплясало, вода капала с
локтей матери, песня бойко мчалась к концу куплета, а миссис Дарбейфилд
смотрела на свою дочь. Даже теперь, обремененная детьми, Джоан Дарбейфилд
по-прежнему страстно любила петь. Какая бы песенка ни проникла из внешнего мира
в долину Блекмур, мать Тэсс запоминала ее в течение недели.
До сих
пор еще можно было уловить в лице женщины свежесть и даже миловидность молодости,
и было ясно, что очарование, каким могла похвастаться Тэсс, является
преимущественно даром матери и, следовательно, наследием не рыцарским, не
историческим.
– Дай-ка
я покачаю колыбель, мама, – мягко сказала дочь. – Или, может, мне
снять праздничное платье и помочь тебе выжать белье? Я думала, ты давным-давно
кончила.
Мать
нимало не сердилась на Тэсс за то, что та ушла надолго и предоставила ей одной
заниматься домашними делами; да она и редко попрекала ее за это, почти не
нуждаясь в помощи Тэсс, ибо ее обыкновением было облегчать себе дневные труды,
откладывая их на будущее. А сегодня вечером она была в настроении еще более
радужном, чем обычно. Девушка не могла понять, почему мать смотрит на нее
мечтательно, озабоченно, восторженно.
– Ну,
я рада, что ты пришла, – сказала мать, допев последнюю ноту. – Я сейчас
схожу за твоим отцом, только прежде мне хочется рассказать тебе, что случилось.
Ты, милочка моя, глаза, вытаращишь, когда узнаешь!
– Это
случилось, пока меня не было дома? – спросила Тэсс.
– Да!
– Уж
не потому ли отец ехал сегодня таким барином в карете? Зачем он это сделал? Я
готова была сквозь землю провалиться от стыда!
– Все
потому же! Оказывается, мы самые что ни на есть знатные люди в целом графстве…
наши предки жили задолго до Оливера Кромвеля, еще при турках-язычниках, –
и у нас есть памятники, склепы, щиты, гербы и бог его знает что еще. В дни
мученика Карла нас сделали рыцарями Королевского Дуба, а настоящая наша фамилия
д'Эрбервилль! Ну что, забилось сердечко? Вот потому-то твой отец и ехал домой в
карете, а вовсе не потому, что был пьян, как подумали иные.
– Очень
рада. А будет нам от этого какой-нибудь прок, мама?
– Еще
бы! Нужно думать, что произойдут великие события. И как только это станет известно,
люди, такие же знатные, как и мы, приедут сюда в своих каретах. Отец узнал об
этом, когда шел домой из Шестона, и рассказал мне все как есть.
– А
где сейчас отец? – спросила вдруг Тэсс.
Мать
ответила не относящимся к делу сообщением:
– Сегодня
он зашел к доктору в Шестоне. Оказывается, у него вовсе не чахотка. Он говорит,
что это просто жир вокруг сердца. Вот оно как получается. – С этими
словами Джоан Дарбейфилд согнула большой и указательный пальцы, покрытые
мыльной пеной, изобразив большое «С», а указательным пальцем другой руки
воспользовалась как указкой. – «Сейчас, – сказал он твоему
отцу, – ваше сердце затянуто жиром вот тут и вот тут; а это место еще
свободно. Как только и оно затянется, – миссис Дарбейфилд соединила концы
пальцев, – погаснете вы, как свеча, мистер Дарбейфилд. Вы можете, говорит,
протянуть десять лет, а можете умереть через десять месяцев или десять дней».
Тэсс
встревожилась. Отец ее внезапно достиг величия и, несмотря на это, может так
скоро уйти в вечность!
– Но
где же отец? – снова спросила она.
Мать
посмотрела на нее умоляюще.
– Только
ты уж не сердись! Бедняга, он так ослабел после этих новостей, что пошел на полчасика
к Ролливеру. Хочет набраться сил, потому что завтра он должен отвезти эти
ульи, – хоть мы и происходим из знатного рода, а это нужно сделать. Ему
придется выехать сейчас же после полуночи – путь дальний.
– Хочет
набраться сил! – вспылила Тэсс, и слезы затуманили ей глаза. – О,
господи! И для этого идти в трактир! А ты потакаешь ему, мама!
Тоскливое
отчаяние, казалось, заполнило всю комнату и придало унылый вид мебели, свече,
даже игравшим детям и матери.
– Нет, –
обиженно сказала последняя, – я ему не потакаю. Я ждала тебя, чтобы ты
присмотрела за домом, а я пойду приведу его.
– Я
пойду.
– Нет,
Тэсс. Ты знаешь – от этого толку не будет.
Тэсс
спорить не стала. Она знала, почему мать возражает ей. Жакет и шляпа миссис
Дарбейфилд уже висели на стуле, приготовленные для этой заранее задуманной
прогулки, о необходимости которой матрона сожалела меньше, чем о поводе к ней.
– А
«Полный предсказатель судьбы» отнеси в сарай, – продолжала она, быстро
вытирая руки и одеваясь.
«Полный
предсказатель судьбы», старая пухлая книга, лежал подле нее на стуле; ее так
часто носили в кармане, что от полей не осталось и следа и шрифт доходил до
края страниц. Тэсс взяла книгу, а мать отправилась в путь.
Походы в
трактир в поисках беспутного супруга были одним из любимейших развлечений
миссис Дарбейфилд, замученной скучной возней с детьми. Отыскать мужа у
Ролливера, посидеть там подле него часок-другой и отбросить на это время мысли
и заботы о детях – вот что делало ее счастливой. И тогда, словно сиянием,
предзакатным блеском озарялась жизнь. Невзгоды и другие реальные события
обретали метафизическую неосязаемость, переставали быть настойчивыми конкретными
фактами, раздражающими тело и душу, и переходили в категорию умозрительных явлений,
которые можно созерцать спокойно. Дети, когда они не находились тут же на
глазах, казались скорее приятными и желанными атрибутами жизни, повседневные
заботы представлялись, пожалуй, в освещении забавном и радостном. До известной
степени она переживала то же ощущение, какое испытывала некогда в обществе
своего супруга – в то время еще жениха, – когда, сидя с ним в том же
трактире и забывая о его недостатках, видела в нем только идеального возлюбленного.
Тэсс,
оставшись с младшими детьми, прежде всего отнесла в сарай книгу для гаданья и сунула
ее под кровлю. Ее мать испытывала перед этой грязной книгой странный суеверный
страх и никогда не позволяла оставлять ее на ночь в доме; поэтому,
посоветовавшись с книгой, ее тут же относили обратно в сарай. Между матерью –
хранительницей быстро исчезающих суеверий, фольклора, местного наречия, изустно
передаваемых баллад – и дочерью, обучавшейся по новым программам в
шестиклассной национальной школе, пропасть была, как принято считать, в двести
лет. Когда они бывали, вместе, век Елизаветы и век Виктории соприкасались.
Возвращаясь
по садовой дорожке, Тэсс размышляла о том, что хотела узнать ее мать из этой
книги именно сегодня, и без труда догадалась, что дело шло о недавнем открытии.
Отогнав эти мысли, она начала обрызгивать высохшее за день белье, ей помогали
ее девятилетний брат Абрэхэм и сестра Элиза Луиза двенадцати лет, которую звали
в семье Лиза Лу; младших детей уложили спать. Между Тэсс и ее сестрой была
разница в четыре года, так как двое детей, родившихся в этот промежуток, умерли
во младенчестве, и потому Тэсс, оставаясь одна с младшими детьми, как бы
замещала мать. За Абрэхэмом шли еще две девочки, Хоуп и Модести, затем
трехлетний мальчик и, наконец, малютка, которому недавно исполнился год.
Все эти
юные создания были пассажирами на дарбейфилдском корабле, и от решений двух
старших Дарбейфилдов всецело зависели их развлечения, удовлетворение их
потребностей, их здоровье и даже жизнь. Если бы эти двое, возглавлявшие
дарбейфилдский дом, вздумали вести судно навстречу бедам, катастрофе, голоду,
унижению, смерти, – туда вынуждены были бы плыть вместе с ними и шесть
маленьких пленников, заключенных в трюме, шесть беспомощных созданий, которых
никто не спросил о том, хотят ли они вообще жить, и тем более жить в таких
тяжких условиях, какие были неизбежны в безалаберном доме Дарбейфилдов.
Хотелось бы знать, откуда почерпнул право говорить о «священном плане Природы»
поэт, чья философия почитается в наши дни глубокой, а стихи – легкими и
прозрачными.
Время
шло, но ни отец, ни мать не возвращались. Тэсс выглянула за дверь и мысленно совершила
прогулку по Марлоту. Деревня засыпала. Всюду тушили свечи и лампы; Тэсс
представила себе протянутую руку и колпачок, которым гасят свет.
Когда
мать отправлялась за отцом, это означало, что кто-то должен сходить за ними
обоими. Тэсс понимала, что человеку со слабым здоровьем, собирающемуся
отправиться в путь после полуночи, не следует засиживаться до позднего часа в
трактире и пировать в честь древнего своего происхождения.
– Абрэхэм, –
сказала она братишке, – надень-ка шапку и ступай к Ролливеру. Ты не боишься?
Узнай, что случилось с отцом и матерью.
Мальчик
быстро вскочил, открыл дверь, и ночь поглотила его. Прошло еще полчаса; мужчина,
женщина и ребенок не возвращались. Казалось, Абрэхэм, как и его родители,
оказался жертвой губительного трактира.
– Придется
пойти мне самой, – сказала Тэсс.
Лиза Лу
легла спать, а Тэсс, заперев их всех в доме, побрела по темной извилистой
улице, не приспособленной для быстрого хождения, – улице, проложенной в те
времена, когда еще не ценился каждый дюйм земли и часов с одной стрелкой было
достаточно для деления дня.
|