Увеличить |
10
Каждая
деревня имеет свои особенности, свою конституцию, свой собственный кодекс морали.
Некоторые молодые женщины в Трэнтридже и его окрестностях отличались большим легкомыслием,
что объяснялось, пожалуй, соседством «Косогора» и характером его владельца. Местность
эта была отмечена еще одним, более постоянным пороком: здесь много пили. На
окрестных фермах все разговоры обычно сводились к тому, что делать сбережения
бесполезно; математики в рабочих блузах, облокотясь на плуг или мотыгу,
производили блестящие вычисления, доказывая, что пособие, выдаваемое приходом,
лучше может обеспечить человека на старости лет, чем какие бы то ни было
сбережения, сделанные в течение целой жизни.
Эти
философы пуще всего любили отправляться каждый субботний вечер, по окончании работ,
в Чэзборо – городок, находившийся на расстоянии двух-трех миль и давно
пришедший в упадок. Вернувшись на рассвете, они все воскресенье спали, исцеляя
сном расстройство пищеварения, вызванное странной смесью, какую продавали им
под видом пива монополисты, прибравшие к рукам прежде независимые трактиры.
В
течение долгого времени Тэсс не принимала участия в этом еженедельном
паломничестве. Но по настоянию замужних женщин, которые были лишь немногим
старше ее, – ибо здесь, как повсюду, процветали ранние браки – она наконец
согласилась пойти. Этот первый опыт был гораздо приятнее, чем она
ожидала, – веселость товарок оказалась заразительной после недели однообразной
работы на птичьем дворе. Она пошла еще раз и еще раз. Изящная и
привлекательная, переживающая пору расцвета, она притягивала лукавые взгляды
гуляк на улицах Чэзборо; поэтому, нередко отправляясь в городок одна, она с
наступлением сумерек всегда отыскивала своих товарок, чтобы вернуться домой под
их защитой.
Так
продолжалось в течение следующих двух месяцев; наконец, в начале сентября субботний
базарный день совпал с ярмаркой, и по этому случаю паломники из Трэнтриджа
вдвойне веселились по трактирам.
Работа
задержала Тэсс, она вышла поздно, и ее товарки добрались до города задолго до
нее. Был чудесный сентябрьский вечер – тот час, когда перед заходом солнца
желтые, тонкие, как волос, лучи борются с синеватыми тенями и воздух сам по
себе рождает перспективу, не нуждаясь для этого в предметах крупнее
бесчисленных кружащихся в нем крылатых насекомых. В этой сумеречной дымке не
спеша шла Тэсс.
Только
дойдя до городка, она узнала о том, что базарный день совпал с ярмаркой, а к
тому времени уже начало темнеть. Она быстро покончила со своими
немногочисленными покупками и потом, по обыкновению, начала искать кого-нибудь
из обитателей Трэнтриджа.
Сначала
она не могла их найти, и ей сказали, что почти все отправились к дому торговца
сеном и торфом, имевшего дела с их фермой, чтобы там, в укромном месте, как они
выражались, «отхватить джигу». Человек этот жил где-то на окраине городка, и
Тэсс, отыскивая дорогу, вдруг увидела на углу одной из улиц мистера
д'Эрбервилля.
– Как!
Вы здесь, моя красотка? Так поздно? – сказал он.
Она
объяснила ему, что поджидает попутчиков.
– Мы
еще увидимся, – бросил он ей вслед, когда она свернула в глухой переулок.
Подходя
к дому торговца, она уловила скрипичную мелодию джиги, доносившуюся из какого-то
строения позади дома, но звуков пляски не было слышно – явление необычное в
этих краях, где, как правило, топот заглушает музыку. Двери в доме были
распахнуты настежь, и через заднюю дверь она разглядела сад, окутанный ночною
тенью; никто не ответил на ее стук, и она, пройдя коридор, пошла по дорожке,
ведущей к сараю, где взвизгивала скрипка.
Это было
строение без окон, служившее складом, и оттуда, из открытых дверей, плыл во
тьму яркий желтый туман, который Тэсс сначала приняла за светящийся дым. Но,
подойдя ближе, она поняла, что это было облако пыли, освещенное свечами,
горевшими в сарае; лучи их вырывались через раскрытую дверь в ночной простор
сада.
Заглянув
в сарай, она увидела неясные силуэты, метавшиеся в пляске, – топота не
было слышно, потому что ноги танцоров по щиколотку утопали в торфяной трухе и
всяком другом мусоре, чем и объяснялось возникновение пыльного облака,
заполнившего весь сарай. Эта плавающая в воздухе затхлая торфяная и соломенная
пыль, смешиваясь с горячими испарениями тел, образовала нечто вроде
растительно-человеческой пыльцы, и сквозь нее слабо пробивались приглушенные
звуки скрипок, отнюдь не отвечавшие той страсти, какая чувствовалась в пляске.
Танцоры плясали и кашляли, кашляли и смеялись. Еле-еле можно было разглядеть
проносившиеся пары, – во мгле казалось, будто сатиры обнимают нимф,
множество Панов кружится со множеством Сиринг и Лотис тщетно пытается
ускользнуть от Приапа.
То и
дело какая-нибудь пара подходила к двери подышать воздухом, – здесь туман
уже не заволакивал лиц и полубоги превращались в простых людей, близких соседей
Тэсс. Что за сумасшедшая перемена произошла за два часа с Трэнтриджем?
У стены,
на скамьях и прессованном сене восседало несколько Силенов, и один из них узнал
ее.
– Девушки
считают неприличным плясать в «Лилии», – сказал он. – Не очень-то им
хочется, чтобы все узнали, кто их миленький. А к тому же трактир иной раз
закрывают, когда они только-только распляшутся. Вот мы и собираемся здесь, а за
выпивкой посылаем.
– Но
когда же кто-нибудь из вас пойдет домой? – с беспокойством спросила Тэсс.
– Теперь
уж скоро. Это последняя джига.
Она
осталась ждать. Пляска окончилась, и кое-кто начал поговаривать, что уже пора
бы пуститься в обратный путь, но другие не соглашались, и начался новый танец.
«Это уже наверняка последний», – решила Тэсс. Однако за ним последовал еще
один. Она встревожилась, но, прождав так долго, она должна была ждать еще: по
случаю ярмарки дороги кишели бродягами, и бог весть, что могло быть у них на
уме. Тэсс не боялась реальной опасности – она боялась неведомого. Находись она
близ Марлота, ей было бы не так страшно.
– Ну
чего беспокоиться, милочка? – увещевал ее между припадками кашля молодой
парень с лицом, мокрым от пота; его соломенная шляпа так далеко съехала на
затылок, что поля обрамляли голову, как нимб – голову святого. – Куда
спешить? Слава богу, завтра воскресенье, можно отоспаться во время церковной
службы. Потанцуем?
Нельзя
сказать, чтобы она не любила танцы, но здесь ей не хотелось плясать. А пляска
становилась все более бурной; скрипачи, заслоненные светящимся облаком, то и
дело пиликали тыльной стороной смычка или за кобылкой. Но это не имело
значения: танцующие задыхались, но продолжали кружиться.
Парочки
не разлучались, если им этого не хотелось. Менять кавалера или даму было
принято лишь в том случае, если первый выбор оказывался неудачным, а теперь все
пары были уже подобраны по вкусу. И вот начался экстаз, началось сновидение, в
котором сущность вселенной – чувство, а реальность – только случайная помеха,
останавливающая вихрь, в котором хочется кружиться.
Вдруг
раздался глухой удар: одна из парочек споткнулась и растянулась на полу.
Следующая пара налетела на упавших и свалилась на них. Над распростертыми
фигурами поднялся столб пыли, и в пыльном облаке можно было разглядеть
дергающиеся сплетенные руки и ноги.
– Дома
я с тобой за это рассчитаюсь, миленький! – донесся из кучи тел женский
голос – голос злополучной дамы того неуклюжего парня, по чьей вине произошло
несчастье; она была не только его дамой, но и его молодой женой – в Трэнтридже
молодожены обычно танцуют вместе, пока их любовь не остынет; да и в последующие
годы семейные избегают выбирать холостых и незамужних, которые, быть может, уже
договорились между собой.
В тени
сада, за спиной Тэсс, раздался громкий смех, слившийся с хихиканьем в сарае.
Она оглянулась и увидела красный огонек сигары. Там стоял Алек д'Эрбервилль. Он
поманил ее, и она неохотно подошла к нему.
– Что
вы здесь делаете, моя красавица, в такой поздний час?
Она так
устала после долгого дня и ходьбы, что поделилась с ним своими заботами:
– Я
очень долго ждала их, сэр, чтобы вместе с ними идти домой, потому что уже ночь,
а я плохо знаю дорогу. Но больше ждать я не могу.
– И
не ждите; сегодня я приехал сюда верхом, но если вы дойдете со мной до
«Геральдической лилии», я найму двуколку и отвезу вас домой.
Тэсс
была польщена, но она до сих пор не могла преодолеть прежнее свое недоверие к
нему и предпочитала вернуться домой с работниками и работницами, хотя они и
замешкались. Поэтому она ответила, что очень благодарна ему, но не хочет его
затруднять.
– Я
им сказала, что буду их ждать, и они это знают.
– Ладно,
глупышка, как хотите.
Когда он
снова закурил сигару и отошел от нее, жители Трэнтриджа, сидевшие в трактире,
вспомнили, что час поздний, и всей компанией принялись собираться в дорогу. Они
разыскали свои узелки и корзинки и через полчаса, когда куранты пробили
четверть двенадцатого, все уже плелись по проселочной дороге, которая
поднималась на холм в том направлении, где пряталась в темноте их деревушка.
Нужно
было пройти три мили по сухой белой дороге, которая казалась еще белее от
лунного света.
Тэсс,
шагая в середине толпы, вскоре заметила, что от свежего ночного воздуха
мужчины, хлебнувшие лишнего, начинают покачиваться и идут зигзагами; некоторые
из наиболее легкомысленных женщин тоже нетвердо держались на ногах: например,
смуглая Кар Дарч – бой-баба, прозванная «Пиковой Дамой» и до последнего времени
бывшая фавориткой д'Эрбервилля, ее сестра Нэнси, носившая прозвище «Бубновая
Дама», и новобрачная, которая упала во время танцев. Хотя трезвый человек счел
бы их в эту минуту грубыми и неуклюжими, сами они придерживались другого
мнения. Шли они по дороге, но им казалось, будто они парят в воздухе, предаваясь
мыслям оригинальным и глубоким, и сливаются с окружающей природой в единое,
гармоничное и блаженное целое. Они были не менее величественны, чем луна и
звезды над ними, а луна и звезды были так же пламенны, как они.
Тэсс,
которой в доме отца из-за подобных радостей пришлось пережить много горьких минут,
совсем расстроилась, заметив их состояние, и это открытие окончательно
испортило ей прогулку при лунном свете. Однако, по вышеупомянутым причинам, она
продолжала идти вместе с толпой.
По
дороге они шли вразброд, но теперь им надо было свернуть на тропу, пересекавшую
луг, обнесенный изгородью, и так как идущие впереди женщины замешкались у
калитки, то за это время подошли все остальные.
Вожаком
группы была Кар – Пиковая Дама, – которая несла плетеную корзинку со
своими обновами и провизией, закупленной ее матерью на всю следующую неделю.
Корзинка была большая и тяжелая; Кар для удобства поставила ее себе на голову и
шла подбоченившись, удерживая ее в равновесии.
– Послушай,
Кар Дарч, что это ползет у тебя по спине? – спросил вдруг кто-то из толпы.
Все
посмотрели на Кар. По ее светлому ситцевому платью змеилась какая-то темная
веревка, напоминавшая косу китайца. Она начиналась от затылка и оканчивалась
значительно ниже талии.
– У
нее волосы распустились, – отозвался другой.
Нет, это
были не волосы: это была черная струйка, просачивающаяся из ее корзинки, и в холодных
недвижных лучах луны она сверкала, как мокрая змея.
– Это
патока, – сказала одна наблюдательная матрона.
Да, это
была патока. Бедная старая бабушка Кар питала слабость к этому приторному лакомству;
меду у нее было сколько угодно из ее собственных ульев, но она любила
патоку, – и Кар хотелось неожиданно ее порадовать. Быстро сняв с головы
корзину, смуглая девушка обнаружила, что банка с патокой разбилась.
К этому
времени, разглядев как следует чудную спину Кар, все окружающие уже покатывались
со смеху, а раздосадованная Пиковая Дама думала только о том, как избавиться от
непрощеного украшения без помощи насмешников. Выбежав на луг, который им предстояло
пересечь, она легла на спину и, упираясь локтями в землю, принялась ерзать по
траве, чтобы стереть патоку с платья.
Хохот
стал громче; зрители цеплялись за калитку и столбы, опирались на палки и
смеялись до колик, созерцая это зрелище. Наша героиня, которая до сих пор
сохраняла серьезность, вдруг не выдержала и тоже громко рассмеялась.
Этот
смех оказался роковым – во многих отношениях. Едва лишь Пиковая Дама расслышала
среди общего хохота звонкий, мелодичный смех Тэсс, как долго тлевшая в ее душе
ненависть к сопернице внезапно вспыхнула, доведя ее до исступления. Она
вскочила с травы и в ярости кинулась к Тэсс.
– Как
ты смеешь смеяться надо мной, девка? – крикнула она.
– Право
же, я не могла удержаться, когда все смеялись, – извиняющимся тоном
сказала Тэсс, все еще смеясь.
– А
ты думаешь, что ты лучше всех, да? Потому что теперь ты у него первая
любовница? Ну, подождите, миледи, подождите! Я стою двух таких, как вы! Сейчас
я тебе покажу!
К ужасу
Тэсс, Пиковая Дама начала расшнуровывать корсаж – в сущности, она рада была от
него избавиться, так как он был весь в патоке, – и обнажила свою полную
шею, плечи и руки, которые в лунном свете казались сияющими и прекрасными,
словно созданные Праксителем: у этой деревенской красотки они были безупречной
формы. Она сжала кулаки и двинулась на Тэсс.
– Не
буду я драться! – величественно сказала Тэсс. – И знай я, какова ты
есть, не стала бы мараться и пошла бы одна – я с потаскухами дела не имею!
К
сожалению, эта реплика допускала слишком широкое толкование, и на злополучную
голову красавицы Тэсс посыпались ругательства, срывавшиеся и с других уст, в
особенности с уст Бубновой Дамы, которая, находясь с д'Эрбервиллем в тех
отношениях, какие приписывались и Кар, объединилась с последней против общего
врага. Их поддержали и другие женщины, проявив при этом такую злобу, что лишь
очень весело проведенный вечер мог объяснить, почему у них не хватило ума ее
скрыть. Считая Тэсс незаслуженно оскорбленной, мужья и любовники попытались
восстановить мир, заступаясь за девушку, но эта попытка только подлила масла в
огонь.
Тэсс
была вне себя от негодования и стыда. Теперь она уже не боялась ни позднего
времени, ни-возвращения домой в одиночестве; единственным ее желанием было
поскорее избавиться от всей компании. Она прекрасно знала, что лучшие из них
пожалеют на следующий день о своей вспышке. К этому времени все они уже вышли
на луг, и Тэсс начала тихонько пятиться, чтобы выбраться из толпы и убежать,
как вдруг из-за угла изгороди, заслонявшей дорогу, показался приблизившийся
неслышно всадник. Это был Алек д'Эрбервилль.
– Какого
черта вы так расшумелись? – спросил он.
Объяснение
заставило себя ждать, да он, в сущности, и не нуждался в нем. Еще издали,
услышав возбужденные голоса, он поехал тише и узнал достаточно, чтобы
удовлетворить свое любопытство.
Тэсс
стояла в стороне, недалеко от калитки: Он наклонился к ней.
– Прыгайте
в седло, и мы удерем от этих визгливых кошек! – шепнул он.
Она была
близка к обмороку, так остро она ощущала все происходящее. При всяких других
обстоятельствах она отказалась бы от его помощи, как отказывалась уже не раз, и
даже чувство одиночества не принудило бы ее поступить иначе. Но приглашение
последовало в ту минуту, когда страх и негодование, внушенные врагами, могли
благодаря одному движению превратиться в торжество над ними, и Тэсс, подчиняясь
порыву, поставила ногу на носок его сапога, подпрыгнула и очутилась в седле
позади него.
Они уже
скрылись во мраке, когда пьяные забияки сообразили наконец, в чем дело.
Пиковая
Дама, забыв о пятне на своем корсаже, встала рядом с Бубновой Дамой и подвыпившей
новобрачной, – все трое напряженно смотрели в ту сторону, откуда, замирая,
доносился топот.
– Куда
вы смотрите? – спросил один работник, не заметивший, что произошло.
– Хо-хо-хо! –
захохотала смуглая Кар.
– Хи-хи-хи! –
захихикала подвыпившая молодка, опираясь на руку любящего мужа.
– Ха-ха-ха! –
вторила мать смуглой Кар и, поглаживая свои усики, коротко объяснила: – Из огня
да в полымя!
А затем
эти дети природы, которым даже чрезмерное количество спиртного не причиняло
большого вреда, побрели по тропинке, пересекающей луг, и вместе с ними
двигались их тени, а головы теней обведены были опаловым кругом – лунным
сиянием на сверкающей росе. Каждый видел только свой ореол, который не покидал
его тени, как бы вульгарно она ни раскачивалась из стороны в сторону, –
наоборот, тем теснее казался он с ней связанным, украшая ее и преображая; и вот
уже спотыкающиеся движения стали неотъемлемой частью сияния, а насыщенное
алкоголем дыхание претворилось в туманы ночи – дух темного луга, лунного света,
самой природы слился в единую гармонию с духом пьяного веселья.
|