Увеличить |
31
На
следующий же день Тэсс послала очень трогательное письмо своей матери, а в
конце недели получен был ответ, написанный нетвердым старомодным почерком Джоан
Дарбейфилд.
«Дорогая
Тэсс, пишу тебе эти несколько строк в надежде, что они застанут тебя в добром
здоровье; и я тоже, слава богу, здорова. Дорогая Тэсс, мы все рады были узнать,
что ты скоро выйдешь замуж. Но на твой вопрос, Тэсс, я тебе отвечу между нами,
по секрету, но очень твердо: не говори ему ни в коем случае о своей прошлой
беде. Я не все рассказывала твоему отцу – очень уж он гордился, что был из
почтенной семьи, а может быть, и нареченный твой такой же. Многие женщины – и
даже самые благородные – попадали в свое время в беду, и если они об этом не
трубят, то незачем и тебе трубить. Ни одна девушка не была бы такой дурой, тем
более что это случилось давным-давно и ты тут ни при чем. Я тебе то же самое
отвечу, хотя бы ты меня пятьдесят раз спрашивала. И вот что ты еще должна
помнить: я всегда знала, что ты ребенок и по простоте своей готова выболтать
все, что есть у тебя на душе, – и вот, заботясь о том, чтобы тебе было
лучше, я взяла с тебя слово молчать об этом; и ты, уходя из дому, торжественно
дала мне обещание. О твоем вопросе и твоей свадьбе я отцу не говорила, потому
что он человек простой и сейчас же обо всем разболтает.
Дорогая
Тэсс, бодрись, а мы пришлем тебе на свадьбу бочку сидру, потому что в тех краях
сидра мало и он слабый и кислый. Писать больше не о чем, передай наш привет
своему жениху.
Любящая
тебя мать – Дж.Дарбейфилд».
– Ах,
мама, мама! – вздохнула Тэсс.
Она
понимала, как мало затрагивают самые печальные события эластичный ум миссис Дарбейфилд.
Мать смотрела на жизнь иначе, чем Тэсс. Трагическое событие, воспоминание о
котором преследовало Тэсс, было для ее матери лишь случайным эпизодом. Но, быть
может, мать, какими бы доводами она ни руководствовалась, указывает правильный
путь? Казалось, молчание обеспечивало счастье ее возлюбленного, – значит,
нужно молчать.
Получив
приказ от единственного в мире человека, который имел хоть какое-то право контролировать
ее поступки, Тэсс начала успокаиваться. С нее сняли ответственность, и впервые
за много недель у нее стало легче на душе. Согласие свое она дала в начале
осени, а в октябре осень вступила в свои права, и все это время Тэсс жила в
приподнятом душевном состоянии, которое граничило с экстазом и было ей еще
неведомо.
В любви
ее к Клэру вряд ли был даже намек на что-нибудь земное. Она всецело ему доверяла,
и для нее он был совершенством, знал все, что должен знать воспитатель, философ
и друг. Каждая линия его фигуры казалась ей воплощением мужской красоты, его
душа была для нее душой святого, а ум – умом пророка. Умудренная любовью к
нему, она держала себя с достоинством и словно носила корону. Сознание, что он
ее любит, заставляло ее благоговеть перед ним. Иногда он ловил преданный взгляд
ее больших глаз, казавшихся-бездонными, – она смотрела на него так, словно
он был существом бессмертным.
Мысль о
прошлом она отогнала, растоптала прошлое, как топчут уголек, тлеющий и опасный,
и отбросила.
Она не
знала, что мужчина в своей любви к женщине может быть столь бескорыстен и рыцарски
предан. В этом отношении Энджел Клэр был не таков, каким она его себе
представляла, далеко не таков, – но действительно духовная сторона
одерживала в нем верх над животной; он умел владеть собой и никогда не бывал
груб. Отнюдь не холодный по природе, он был скорее чувствительным, чем пылким,
более походил на Шелли, чем на Байрона; мог любить до безумия, но его любовь
была духовной, платонической, она помогала ему ревниво оберегать возлюбленную
от самого себя. Это изумляло и чаровало Тэсс, ибо ее столь малый опыт в этой
области был печален. Ожесточение против всего мужского пола перешло в безмерное
восхищение Клэром.
Они открыто
искали общества друг друга; чистосердечная и доверчивая, она не скрывала своего
желания быть с ним. Чутье подсказывало ей, что уловки, свойственные женщинам и
привлекающие мужчин, могут оттолкнуть столь безупречного человека, после того
как она призналась ему в любви, – ибо уловки по природе своей
искусственны.
По
деревенскому обычаю обрученные могут, не стесняясь, проводить время вместе, и
Тэсс это казалось совершенно естественным, ибо других обычаев она не знала,
однако Клэр находил такую свободу несколько преждевременной, пока не убедился,
как просто относится к этому Тэсс и все остальные обитатели мызы. В эти ясные
октябрьские дни они бродили вдвоем среди лугов по тропинкам, тянувшимся вдоль
журчавших ручьев, и по деревянным мостикам переходили с одного берега на
другой. До слуха их всегда доносилось журчание воды у какой-нибудь плотины –
аккомпанемент их тихим разговорам, а лучи солнца, почти горизонтальные, как
сами луга, словно одевали все кругом сверкающей пыльцой. Они видели голубоватую
дымку в тени деревьев и изгородей, когда вокруг все было залито солнечным
светом. Солнце стояло над землей так низко, а местность была такая ровная, что
тени Клэра и Тэсс тянулись вперед на четверть мили, словно два Длинных пальца,
указывающих вдаль – туда, где холмы замыкали зеленую долину.
В лугах
повсюду работали люди; в эту пору года прочищались канавы для зимнего орошения,
укреплялись их берега, осыпавшиеся под копытами скота. Жирный чернозем на
лопатах, черный как смола, был принесен сюда рекой в ту пору, когда вся долина
была ее руслом, и он даровал исключительное плодородие лугам. Недаром тучнели
пасущиеся здесь стада.
Не
стесняясь рабочих, Клэр смело обнимал ее за талию, словно привык ухаживать на
виду у всех, хотя в действительности смущался не меньше, чем Тэсс, которая с
полуоткрытым ртом, украдкой, как насторожившийся зверек, посматривала на
рабочих.
– Тебе
не стыдно гулять со мной на виду у всех, как со своей невестой? – радостно
говорила она.
– Конечно,
нет.
– Но
если твои родные в Эмминстере узнают, что ты прогуливаешься вот так со мной, простой
доильщицей?
– Самой
очаровательной из всех доильщиц!
– Как
бы они не сочли это оскорблением их достоинства.
– Дорогая
моя, д'Эрбервилль не может нанести оскорбление достоинству какого-то Клэра.
Твоя фамилия – наша козырная карта, и для большего эффекта я ее открою, когда
мы повенчаемся и получим от священника Трингхэма доказательства твоего
происхождения. А кроме того, мое будущее нисколько не касается моей семьи и ни
малейшего отношения к ней не имеет. Мы уедем из этого графства, а быть может, и
из Англии – не все ли равно, как будут относиться к нам здесь? Тебе хочется
уехать?
Она
могла, ответить только коротеньким «да» – так глубоко взволновала ее мысль о
том, что она уедет с ним в широкий мир – уедет, как самый близкий и родной ему
человек. Казалось, она слышала свои чувства, как слышат журчание волн, и слезы
подступили к горлу. Тэсс взяла Клэра за руку, и они пошли к реке – туда, где
под мостом отражалось в воде солнце и металлический блеск слепил глаза, хотя само
светило было заслонено мостом. Здесь они залюбовались видом, и попрятавшиеся
зверьки и птички высунули свои головки, но тотчас же скрылись, убедившись, что
страшные люди не прошли, а просто остановились. Но они медлили на берегу, пока
не сомкнулся вокруг них туман, который рано поднимается над рекой в осеннюю
пору, и хрустальные капли не осели на ресницах Тэсс, на волосах и бровях Клэра.
По
воскресеньям они гуляли позднее, в сумерках. Кое-кто из обитателей мызы,
возвращаясь домой в первый воскресный вечер после их помолвки, слышал
восторженные речи Тэсс, и хотя слов нельзя было разобрать, замечал, как ее
голос прерывался от волнения, когда она шла, опираясь на его руку, и
чувствовал, каким счастьем исполнено ее молчание и ее смех, в котором словно
изливалась ее душа, – смех женщины, идущей рядом с любимым человеком,
который избрал ее среди всех других женщин; ничто в мире не сравнится с этим
смехом. И обитатели мызы дивились легкости ее походки: она скользила словно
птица, взлетающая ввысь.
Любовь к
нему была теперь дыханием Тэсс, ее жизнью; эта любовь окутывала ее как фотосфера;
в ее сиянии Тэсс забывала былые горести, и мрачные призраки, настойчиво
пытавшиеся завладеть ею – сомнение, страх, уныние, беспокойство, стыд, –
отступали от нее. Она знала, что за пределами светлого круга они подстерегают
ее, словно волки, но теперь у нее была власть удерживать их, голодных, в
повиновении.
Душа
забывала, но рассудок помнил. Тэсс шла озаренная светом, но знала, что за ее
спиной всегда стоят эти темные призраки. И каждый день они либо немного
отступали, либо приближались.
Однажды
вечером все обитатели мызы ушли, а Тэсс и Клэр должны были остаться сторожить
дом. Разговаривая с Клэром, она задумчиво взглянула на него – он смотрел на нее
с восхищением.
– Я
недостойна тебя! Нет, недостойна! – воскликнула она, вскакивая с низкой
скамеечки.
Казалось,
ее пугали и его преклонение и собственная ее радость. Клэр, считая причиной ее
волнения то, что на самом деле составляло лишь малую часть этой причины,
сказал:
– Тэсс,
дорогая, мне неприятно, когда ты так говоришь. Достоинство человека заключается
не в умении щегольнуть внешним лоском, которого требуют жалкие условности,
принятые в обществе, а в правдивости, честности, справедливости, чистоте и
добром имени – как у тебя, моя Тэсс!
Она
старалась подавить рыдания. Как часто сердце ее ныло, когда в церкви
перечислялись эти добродетели, и как странно, что именно теперь вздумал он о
них вспомнить!
– Почему
ты не остался и не полюбил меня, когда я… когда я жила с братьями и сестрами… и
мне было шестнадцать лет, а ты танцевал на лугу? Почему ты меня не полюбил,
почему? – бормотала она, заламывая руки.
Энджел
стал ее утешать и успокаивать, думая – и не без основания – о том, какая она
нервная и как бережно должен он к ней относиться, когда счастье ее будет
всецело зависеть от него.
– Да,
почему я не остался? – повторил он. – Я тоже об этом думаю. О, если
бы я знал! Но почему ты так горько сожалеешь… стоит ли так огорчаться?
По-женски
скрытная, она схитрила:
– Твое
сердце принадлежало бы мне уже четыре года, и я бы не потеряла этих лет. Была
бы счастлива гораздо дольше!
Так
могла бы терзать себя зрелая женщина с темным прошлым, сотканным из интриг, а
не простодушная двадцатилетняя девушка, которая в годы ранней юности попала,
словно птица, в силки. Чтобы успокоиться, она встала со своего маленького
табурета и вышла из комнаты, опрокинув его подолом юбки.
Клэр
остался сидеть у очага, в котором весело трещали сырые ясеневые сучья, и на
концах их пузырился сок. Тэсс вернулась успокоенная.
– Не
кажется ли тебе, Тэсс, что ты чуточку своенравна и порывиста? – добродушно
сказал он, положив для нее подушку на табурет и усаживаясь подле, на
скамью. – Я хотел кое о чем тебя спросить, а ты вдруг убежала.
– Да,
пожалуй, я своенравна, – прошептала, она.
Потом
подошла и положила руки ему на плечи.
– Нет,
Энджел, право же, я нисколько не своенравна – то есть это у меня не в
характере.
И,
словно желая убедить его, она села рядом с ним на скамью и положила голову ему
на плечо.
– О
чем ты хотел меня спросить? Я на все отвечу, – продолжала она покорно.
– Тэсс,
ты меня любишь и согласилась быть моей женой, а отсюда вытекает вопрос: когда
день нашей свадьбы?
– Мне
нравится жить так, как теперь.
– Но
в начале нового года или немного позднее я должен подумать о том, чтобы начать
свое собственное дело. И раньше, чем меня поглотят новые заботы, я хотел бы
получить твое согласие.
– Но
если рассуждать практически, не лучше ли будет нам повенчаться после
этого? – робко возразила она. – Хотя я даже подумать не могу, что ты уедешь
и оставишь меня здесь!
– Ну
конечно! И это было бы гораздо хуже. Мне нужна твоя помощь, когда я буду устраиваться
на новом месте. Ну, так когда же свадьба? Через две недели?
– Нет, –
сказала она серьезно. – Мне о многом надо подумать.
– Но…
Он ласково
привлек ее к себе.
Теперь,
когда недалек был день свадьбы, ей стало страшно. Но не успели они обсудить
этот вопрос, как из-за спинки скамьи вышли фермер Крик, миссис Крик и две
работницы.
Тэсс
отскочила от Клэра, словно резиновый мяч; лицо ее раскраснелось, глаза
заблестели.
– Я
знала, что так оно и будет, если я сяду рядом с ним! – воскликнула она с
досадой. – Так я и знала, что они войдут и поймают нас! Но, право же, я не
сидела у него на коленях, хотя и могло показаться, будто сидела.
– Ну,
если бы нам ничего не сказали, мы бы и не заметили при таком свете, как вы тут
сидите, – отозвался фермер и повернулся к жене с видом человека, ничего не
смыслящего в любовных делах. – Никогда не следует гадать о том, что думают
другие люди, когда они ничего не думают. Да я бы и не приметил, где она там
сидит, если бы она сама не сказала.
– Мы
скоро поженимся, – проговорил Клэр с напускным спокойствием.
– А,
вот оно что! От души рад это слышать, сэр. Я давно уже подумывал, что так оно и
случится. Она слишком хороша для доильщицы, я это сказал, как только ее увидел.
Находка для всякого мужчины и чудесная жена для джентльмена-фермера; с такой
помощницей вам никакого управляющего не нужно.
Между
тем Тэсс скрылась. Смутили ее не столько грубые похвалы Крика, сколько взгляды
вошедших с ним девушек.
После
ужина, когда она поднялась в спальню, все ее товарки были уже там. Горел свет,
девушки в белых рубашках сидели на своих кроватях и, словно мстительные
привидения, поджидали Тэсс.
Но
вскоре она убедилась, что злого чувства к ней они не питают. Ведь они лишились
того, чего никогда не имели. Настроение их было скорее задумчивым и
созерцательным.
– Он
на ней женится! – прошептала Рэтти, не спуская глаз с Тэсс. – Как это
видно по ее лицу!
– Ты
и вправду выйдешь за него замуж? – спросила Мэриэн.
– Да, –
сказала Тэсс.
– Когда?
– Когда-нибудь.
Они
подумали, что она хочет уклониться от ответа.
– Да…
она выходит за него… за джентльмена! – повторила Изз Хюэт.
И три
девушки, словно зачарованные, одна за другой встали с постели и босиком подошли
к Тэсс. Рэтти положила руки ей на плечи, как будто хотела убедиться, что
совершившееся чудо не сделало ее подругу бесплотной, Изз и Мэриэн обняли ее за
талию, и все три смотрели ей в лицо.
– Странно
это! Я даже представить себе не могу! – сказала Изз Хюэт.
Мэриэн
поцеловала Тэсс и после поцелуя прошептала:
– Да.
– Почему
ты ее поцеловала? Из любви к ней или потому, что ее целовали другие
губы? – сухо спросила Изз.
– Я
об этом не подумала, – простодушно ответила Мэриэн. – Я только
почувствовала, как это странно… странно, что его женой будет она, а не
кто-нибудь другой. Я не о нас говорю – мы-то никогда об этом не думали и только
любили его. А все-таки его женой будет она, а не какая-нибудь знатная леди в
драгоценных камнях и золоте, в шелку и атласе; она – такая же, как и мы.
– Вы
не разлюбите меня за это? – тихо спросила Тэсс.
Фигуры в
белых ночных рубашках молча наклонились к ней, словно в ее глазах искали ответа.
– Я
не знаю… не знаю, – пробормотала Рэтти Придл. – Я хочу тебя
ненавидеть – и не могу.
– И
я тоже, – как эхо отозвались Изз и Мэриэн. – Я не могу ее ненавидеть.
Что-то мне мешает.
– Ему
следовало бы жениться на ком-нибудь из вас, – прошептала Тэсс.
– Почему?
– Вы
все лучше меня.
– Мы
лучше тебя? – шепотом переспросили девушки. – Нет, нет, милая Тэсс!
– Лучше! –
возразила она настойчиво.
И вдруг
вырвалась из их объятий и расплакалась истерически, прижавшись головой к комоду
и повторяя:
– Да,
да, да!
Разрыдавшись,
она не могла успокоиться.
– Он
должен был жениться на ком-нибудь из вас! – кричала она. – И теперь
еще я должна была бы его убедить! Вы ему больше подходите… О, я не знаю, что
говорю!
Они
бросились к ней, обняли ее, но она все еще сотрясалась от рыданий.
– Дайте
воды, – сказала Мэриэн. – Бедняжка, она из-за нас так плачет!
Они
осторожно усадили ее на кровать и ласково поцеловали.
– Ты
лучше нас, – говорила Мэриэн. – Манеры у тебя лучше, и ты ученее нас…
он ведь сам тебя обучал. И ты должна гордиться этим. Да ты и гордишься, правда?
– Да, –
сказала Тэсс, – и мне стыдно, что я так расплакалась.
Когда
они улеглись и потушили свет, Мэриэн сказала шепотом:
– Тэсс,
думай о нас, когда будешь его женой; не забывай, как мы говорили тебе, что
любим его, и старались не чувствовать к тебе ненависти… И не чувствовали; мы не
могли тебя ненавидеть, потому что он выбрал тебя, а мы на это не надеялись.
Они не
подозревали, что при этих словах жгучие соленые слезы снова смочили подушку
Тэсс. И в отчаянии она решила, несмотря на запрещение матери, рассказать
Энджелу Клэру все. Пусть презирает ее тот, кем она жила и дышала, пусть мать
считает ее дурой – это лучше, чем хранить молчание, которое было бы
предательством по отношению к нему и почему-то казалось грехом по отношению к
подругам.
|